Дверь приотворяется, и Лу едва хватает сил на то, чтобы открыть глаза. Комната моментально наполняется ароматом еды, в том числе и свежей выпечкой, за которую она раньше могла душу продать, но только не сейчас. Моргана всё предусмотрела; не позабыв о её прошлом побеге, подготовила парализующее средство, не дающее возможность пошевелить пальцем. Ни движения, ни магии.
Абсолютно беззащитна. 

Лу давно потеряла счёт времени – дни в Шато ле Блан тянулись медленно, а отказ от еды и вовсе, казалось, увеличил их продолжительность минимум вдвое. Лу забыла, сколько дней назад попалась в руки Белым ведьмам, тем, которые раньше называли её своей сестрой. Игнорирует их, когда они приходят исцелить её тело от новых и старых ран: от давно заживших шрамов и свежих порезов, от цветущих синяков и отёков. Игнорирует, стискивает зубы каждый раз, когда они пытаются её разговорить. Она бы каждой плюнула в лицо да высказала всё, но только сил у неё совсем не осталось, а тратить оставшиеся на них совсем не хочется. 

Её лицо осунулось, щёки впали, а кожа заметно побледнела. Живой скелет. 

Манон ставит поднос с едой на прикроватную тумбу, а затем аккуратно присаживается на край кровати, словно Лу – драгоценность, реликвия, сделанная из фарфора, и потому Манон боится сломать давнюю подругу.

- Так и будешь сверлить меня взглядом? – медленно, протяжно произносит Лу, не глядя на девушку. Ей ни к чему притворяться любезной, устраивать спектакль для зрителя, который этого недостоин. Когда-то она могла назвать её своей сестрой, но теперь они совершенно чужие друг другу люди.

- Тебе не обязательно мне грубить. Я всего лишь пытаюсь помочь, - отвечает беззлобно Манон с дрожью в голосе. Её задевает колкость, брошенная Лу в её сторону. Искренне не понимает, почему она себя так ведёт.

- Мне ты помогаешь так же, как помогала Моргане? – Лу говорит отрывисто, ненамеренно обрывая слова и словно из последних сил выдавливая язвительный смешок. Манон не отвечает, голову стыдливо опускает, и Лу готова поклясться, что видела, как предательски дрожит её подбородок, словно вот-вот расплачется. – Уходи, Манон. И сделай мне одолжение… Не приходи ко мне больше. Ни с едой, ни с душевными разговорами.

Лу голову не поднимает, чувствует, как Манон встаёт с кровати, а затем слышит звук отдаляющихся шагов. Глаза снова закрываются. Всю силу, которую Лу получила во время сна, потратила на бессмысленный разговор. Она чувствует, как тьма, такая притягательная, чарующая, затягивает её в свои объятия, и больше не хочется сопротивляться - поддаётся окружающему мраку, разрешая полностью завладеть своим разумом.

Лу видит сон, такой красочный, будто наяву: она возвращается в Башню, в их с Ридом небольшую комнату, резко отворяя дверь оказывается в крепких объятиях супруга. Цепенеет от неожиданного жеста – всё ещё помнит, как Рид разочарованно смотрел на неё в их последнюю встречу и не отговаривал от ухода.

- Тебя долго не было, - констатирует Рид, укладывая подбородок ей на макушку. Лу отстраняется и проводит рукой по его щеке, цепляясь взглядом за синеву глаз своего мужа.

- Шасс, но ведь это ты меня выгнал, - говорит тихо, словно боится спугнуть. В глазах его читается непонимание – он не помнит их последнюю встречу, не знает, что он, охотник на ведьм, столько времени делил свою постель с ведьмой.

Лу вновь утыкается лбом Риду в грудь, и чувство теплоты начинает её постепенно поглощать: сначала едва ощутимо, как солнечный свет, что-то касается кожи, а затем неприятно пощипывает, и тогда Лу начинает отчетливо ощущать танцующие языки пламени на своём теле. Не щадят, целуют каждый миллиметр тела. Рид пеплом рассыпается в её руках, поднимаясь в воздух всё выше и выше, отдаляясь от неё. Теперь она осталась одна объятая пламенем, загнанная в западню, из которой живой не удастся выбраться. Но страха нет. Столько раз она представляла, как горит в огне, сколько раз она стояла лицом к лицу с охотниками и была близка к своей погибели… Возможно, она просто смирилась со своей судьбой. Лу голову к небу запрокидывает, набирая в легкие побольше воздуха, насколько это возможно, и тут же замечает нотки знакомого аромата, который ни с чем другим не спутаешь.
Запах эвкалипта.
Так пахла её магия.

Она чувствует лёгкое прикосновение к коже, и потому открывает глаза. Моргана. Госпожа Ведьм. Как бы ни отрицала этого Лу, они были похожи: общие черты лица, глаза, лишь разный цвет волос выбивался из общей картины. Но в Моргане было что-то ещё отличительное, то, чего у Лу никогда не будет. Холод. Моргана – это мороз, снежная буря, сквозь которую невозможно пройти. Её не уважают, её боятся – не дай Триединой Богине перейти дорогу Госпоже Ведьм. Но Лу - не все, она не боится. (Больше не боится.) Страх давно ушёл, оставив после себя разочарование, обиду… Да что угодно, но точно не страх.

- Я считала минуты до твоего прихода, maman, - последнее слово непривычное, слово едкое, почти выплёвывает его в надежде избавиться от желчи во рту. Разве мать может принести в жертву своего ребёнка? Разве мать не будет стараться оградить своё дитя от опасности? Нет, Моргана точно ей не мать. Родственная связь, единственная связующая нить, разорвалась давно, ещё в тот момент, когда бессердечная Моргана провела острым лезвием по горлу Лу, оставив на память уродливый шрам.

Моргана оценивающе впивается взглядом в тело Лу и разочарованно цокает. «Что, maman, не в таком виде ты хотела принести меня в жертву? Прости, но мне не жаль тебя разочаровывать.»

- Твой сарказм неуместен. Посмотри, до чего ты себя довела, Луиза, - Госпожа Ведьм тяжело вздыхает, небрежно теребя прядь каштановых волос дочери; этот цвет ей точно не нравится. - Манон говорит, ты всё ещё отказываешься от еды, как маленький капризный ребёнок.

Упрёк застывает в воздухе, и Лу – насколько хватает ей сил – смеётся. Уж эта женщина точно не смеет что-то предъявлять или в чём-то упрекать. 

- Мне ведь всё равно суждено умереть, так какая разница от чего – от твоего ножа или от голода. Или что, я в очередной раз испортила твои планы?

Увидев что Трейси не спешит открывать матрешку Харви немного даже погрустнел. Его разбирало любопытно, какой поворот готовит ей судьба. Еще девушка не особо сконцентрировала внимание на бумажке доставшиеся Хэммонду, и это повлияло на него не самым должным образом. Он видел ее смущение, но не мог понять отношения к себе. Ей нравится его общество вне сомнения, но ему хочется услышать от нее хоть что-то дающее ему знак, что он идет в правильном направлении. Харви вздохнул, потупил взгляд и   взял дольку лимона с маленькой тарелки. Кислый привкус перебивал пшеничный. Остановит ли парочку потом полицейские - да плевать. Харви уплатит штраф и будет свободен. Его только волновала возможность лишится прав, ведь без автомобиля ему придется таскаться в метро, а это езда среди толпы. Он не считает себя физически слабым, просто мог предпочесть что-то другое, а не идти на поводу у тетки.
-Я мог пойти после школы учится в полицейскую академию, но мне было жаль стольких усилий которые я потратил ради балета.
И тётка бы меня выгнала из дома, лишив наследства, оставив с голой жопой. Харви в то время не отличался самостоятельностью. Он был скорее домашним мальчиком, скромным, пугливым. Перспектива остаться одному в большом городе как то пугала. Ну и большую роль в выборе сыграла ещё любовь к балету. Танцы для него все, кроме того Харви нравилось переодеваться. Все эти трико, костюмы, а ещё вызывающий, специально для сцены, макияж. Он звезда мирового масштаба, а стань он полицейским был бы один из многих офицеров. С текущим финансовым положением он может себе позволить многое. Не стоит забывать и о поклонниках, сотни тысяч подписчиков со всего мира. Жалеет ли Харви о своём выборе? Нет. Просто он любит пофантазировать на тему смены профессии. Как и полиция балет такая же травмоопасная деятельность. Смотря на Трейси Харви думал о том, что у нее получилось выбраться из под гнета семьи и она свободна. У нее не было страха перед ночным городом в таком  молодом возрасте, а Хэммонда был. Он вспоминал себя в те годы и разница между ними была достаточной. Он же был пай-мальчиком во всем согласным со своей тетушкой. Трейси не боится выступать в клубе по ночам, где ее защитить могут разве что охранники и то в самом здании. За стенами его любой может ее не только обидеть, но и причинить физический вред. Она может лишится жизни.
-Я играю в свободное время на приставке, если сиду дома. На выходных могу сходить на футбольный матч, люблю брать билеты на ралли, велосипедную езду в парке, бадминтон, а ещё с друзьями провожу время. Собирать компании не люблю, а вот если приглашают то посидеть не откажусь. Я в каком то роде тусовщик. - заулыбался одними губами Харви, а его глаза стали какими-то мечтательными - Тусоваться люблю.
Все эти вечеринки, светская жизнь, выпивка, банкеты всегда сопровождают шоу-бизнес. А балет это тоже в своем роде шоу и заодно хороший для кого-то бизнес. Водочка не особо нравилась по вкусу Харви, но ему был приятен от нее некий эффект эйфории и тепла, расходящегося по организму. Поесть любят многие и Хэммонд не исключение.
- Люблю. Но мне некогда ее готовить. Я то на работе, то где-нибудь скачу, как хороший пони. Мне нравится то, что я не могу сам сделать, потому предпочитаю заказывать из ресторана или кафе. В перечень блюд, которые я способен сотворить состоит из немногих, совсем простеньких, рецептов. Это не совсем то, что я хочу постоянно есть. Они не всегда, честно сказать, вкусные. Для приготовления деликатесов требуется не мало знаний и умений, которых у меня нет.
Он не открещивается от любви к фаст-фуду, но его употреблять часто вредно. Ну и Харви не может работать там за врача, за спасателя, бухгалтера или еще кого-то. Не всем суждено быть искусными шеф-поварами и это не значит, что тем ком такой талант не достался могут питаться одними макаронами, рисом, омлетом или просто кашей. Хэммонд начал поглощать блины, потому замолчал, наслаждаясь тем как рыбные икринки лопаются на зубах и обдают рот привкусом омега-3. Полезно, но некоторые такое не жалуют. Из динамиков лилась уже другая песня, слова которой Харви был совершенно непонятны, но это было очень мелодично и красиво. Спокойно. Харви был доволен ужином, происходящим в компании Трейси. С ней ему так хорошо. Ели дальше молча, наслаждаясь тишиной и атмосферой. Такой уют.
- Пока я не решился заказать еще по одной, давай доедим и поедем. Я отвезу тебя домой. - сообщил Харви утирая рот после шашлыка белой одноразовой салфеткой. Еще одну потратил на руки. Практически все съел и чувствовал себя сытым. После такого ужина хотелось спать. Расплачиваясь картой за ужин Хэммонд не мог не приметить то, что Трейси все таки забрала матрешку и бумажку с его словом, которое он там нашел. Значит все таки он ей нравится. Стало как-то жарко. После водочки Харви разогрелся. У него даже вспотела немного спина и появилась испарина на лбу и носу. В помещении стало как-то душно и жарко. Ухватившись за воротник Хэммонд потянул его чтоб впустить под одежду немного свежего воздуха. Из-за того что мужчина почувствовал себя как-то неважно, дернулся первым к выходу, вставая со стула. Подышать захотелось. Некстати налетел на Трейси. Она схватила его за руку, а он перехватил ее за локоть другой ладонью, впившись бережно пальцами в него. Возникла неловкая пауза. Харви смотрел на девушку, видя как играют огоньки от ламп в ее глазах. Ему хотелось наклонится к ней и припасть губами к ее губам. Всего одно движение и можно будет насладится поцелуем. Харви нуждался в нем, как путник, идущий в пустыне, в глотке свежей родниковой воды. Задышав тяжело Хэммонд убрал руку и отстранился, почувствовав себя так, словно окунулся в ледяную воду. Он забрал с собой джинсовку и отправился следом за Трейси к двери. Его не покидало ощущение эйфории, он не мог понять, что испытывает к девушке. Он боится сделать шаг вперед, опасается оттолкнуть ее, но ему так хочется...
Остановившись около машины Харви размышлял. Трейси права, им нужно вызвать такси. Водитель отвезет их по домам. Сначала ее, потом ее спутника. Но Хэммонду казалось, что вечер не окончен. Не желал мужчина расставаться с девушкой сейчас и не был готов к этому. Вряд ли она захочет еще куда-то пойти с ним. Продолжить отдых в его доме или на ее территории точно не получится, а значит надо как-то растянуть момент совместного времяпровождения.
- Вроде молодая, как ворчишь уже как бабулька. - тихо засмеялся Харви, усаживаясь за руль автомобиля - Тебе меня остановить вряд ли получится, потому что я уже сел.
Хэммонд быстро скинул джинсовку на заднее сидение, избавился от свитера, кинув его туда же, оставшись в одной футболке, натянул перчатки без пальцев на руки. В них ему удобнее всегда цепляться за баранку этого спортивного агрегата.
- Пристегнись, до взлета осталось десять секунд.
Харви завел тачку и выехал из стоянки, попутно щелкая чем-то на панели автомобиля, пальцем набирая на дисплее параметры. Внутри салона медленно померк свет. На панели загорелись желто-золотистые огоньки. В черте города гонять опасно, а вот за ним - пожалуйста, в особенности на пустой трассе.
- А еще держись, потому что водитель из меня так себе. - сообщил для поддержки духа Харви, скалясь зубами с издевкой. Подскочив немного на сидении Хэммонд перекинул ремень безопасности через себя, пока сохраняя скоростной режим подходящий больше для города. Ночью он был как некогда прекрасен. За окнами проносились неоновые вывески, блестели окна небоскребов и магазинов, фигуры людей, горящие фонари. Из чуть приоткрытого окна несло запахом свежести, травы, выхлопов, раздавались гудки, рев проезжающих мимо других автомобилей. Даже в полутьме руки Харви отлично проглядывались выделяясь своими мышцами, перекатывающимися под кожей при каждом движении. Футболка обтягивала грудные мышцы, отчего из рельеф хорошо просматривался.
- Я же обещал тебя прокатить с ветерком. - напомнил Харви вжимая педаль газа, как только оказались вдали от города. Это стало понятно когда небоскребы пропали совсем, стало меньше фонарей, прекратили появляться дома. Харви мчался по трассе, отчего машина мягко ревела сотнями лошадиных сил под капотом. Загорелась подвеска под машиной, но этого не было видно тем кто в салоне. Дотянувшись до панели Хэммонд включил музыку с ритмичным звучанием. Внутри машины мало ощущалась тряска, потому понять на какой скорости они идут было сложно, если не смотреть на спидометр. Цифры там были просто шокирующие. Харви превысил скорость примерно в два раза разрешенной, хотя по трассе разрешалось около сотни километров в час. То есть под двести он несся уже давно. Правда недолго. Несколько минут и затем стал сбавлять обороты. В темноте опасно. Пощекотал себе нервишки и хватит. Хэммонд не удержался и воодушевлённо, протяжно вскрикнул, ухватившись покрепче за руль. Цифры на панели стали снижаться.
- Куда едем теперь? - спросил Трейси мужчина доезжая до поворота и разворачивая там автомобиль в обратную сторону. Успел Харви только повернуть руль, как вдалеке показались сигналы проблескового маячка. Красный и синий. Копы ехали им им на встречу. Не хватало еще этого. Они просто куда-то едут или за ними именно? Неизвестно. Харви выругавшись при леди матом стал сдавать назад, заезжая автомобилем куда-то под автостраду. Если повезет не заметят, а если найдут, то сам виноват. Хэммонд аж похолодел немного, у него стал испарятся алкоголь из головы
- Мы с тобой в полной заднице. - прошептал Харви выкручивая руль. Это еще у него на сидение сидит несовершеннолетняя девушка которая ему никем не приходится. Не факт, что ее еще и не ищут. Вот тогда он может и присесть, на месяц на скамейку тюремных запасных. Хэммонд выключил фары, вырубил цвет полностью внутри салона и отключил музыку. Тишина. Вой сирен приближался. Промчались мимо. Вероятно по своим там коповским делам. Харви аж сполз немного по сидению вниз. Хорошее приключение. На сегодня хватит, пожалуй. В бардачке вода. Открыв его Хэммонд стал рыться, но никак не мог найти ничего.

[indent] Порой в ее жизни бывали дни подобные этому, совершенно серые, что ложились мутной пеленой усталости, тяжестью которая не хотела покидать ее кости. Такую она помнила в последние месяцы войны сорок пятого, когда еще не был виден тот крайний рубеж, хотя, исход уже был предрешен, а противостояние в ней держалось теперь лишь на уверенности, что союзники просто обязаны победить. Слепой веры уже не было - только осознание, сколько же жизней пришлось положить на алтарь победы. В такие дни она больше всего скучала по бесчисленному количеству людей, которые ушли из ее жизни, пожалуй, слишком скоро; сколько имен она могла назвать, не сбиваясь, что навсегда были увековечены в граните до весны сорок пятого, скольких еще она похоронила после? И это было самым тяжелым побочным эффектом от сыворотки, о котором, конечно же, никто не говорил; не прописывали сноской или мелким шрифтом в конце договора, и уж точно не было выписано с трудом разбираемым почерком, в медицинском рецепте, каким-нибудь добрым немецким доктором, как обезболивающее, которое она переодично выписывала у штратного медика в конторе. Им тогда было не до мифических последствий, о которых, конечно же, никто не знал. Им просто нужно было устоять на месте, когда рухнула та опора, что давал им Стив.
[indent] Порой Пегги ловила себя на мысли, что с трудом вспоминает мелкие детали, и ей, с каждым годом, все сложнее удержать в воспоминаниях, ускользающие с дымкой времени, лица дорогих людей. Ее жизнь  действительно была полна событий - шрамов от них, на теле, было до неприличного много, многим больше, чем могла себе позволить приличная женщина в обществе; то, что осталось глубоко внутри - вовсе кровавое месиво.
[indent] Порой она пересчитывала оставшихся, в уме, словно перекладывала очередную безликую картонную папку в редеющую, с каждым годом, стопку, из которой все чаще приходилось вычеркивать имена, ставить пометку - не активен -  красными чернилами, да собственной рукой. Пока, в итоге, не осталось дел в стопке, хотя бы человека способного сжать ее ладонь, ободряюще улыбнуться - все будет хорошо Пегг; пока кто-то не поставил такую же печать на ее собственное дело.
Теперь в ее жизни появились новые дни, и если быть честной, то Пегги действительно не знала, что с ними делать - отдающие затяжной нескончаемой болью, где-то глубоко внутри, словно на израненную плоть накладывали швы, без анестезии, полагаясь на высокий болевой порог, оставшийся в крови адреналин, и то,  что за стенаниями на соседней койке крики не будут так слышны по всему лагерю, или, как минимум, на то, что пациент не умрет от разрыва  сердца, пока его штопают. Стоило говорить, что процент подобных страдальцев в списке на выздоровление был не слишком велик? Что именно в этот момент Пегги малодушно считала, что ей несказанно повезло, что в ее жизни не осталось ни одного важного человека. Еще несколько дней назад, казалсь - один все же оставался; потому что она не знала как бы смогла все это объяснить.
[indent] Как объяснить Дугану, смотря в эти светлые, сверкающие озорством ребенка, заключенного в теле крепкого мужчины, глаза, сгребающего в медвежьи объятия, в лесах на польской границе, трясущегося вместе с тобой на ухабах по проселочному бездорожью в Литве и радующемуся бутылке бурбона, потому что американцы знают в нем толк, что все то, что внутри болит - это в не взаправду. Что его шепот в полутьме кузова накрытого брезентом с сокровенным, почти не вяжущимся с его образом, рассчитаным только для Пегги - я тоже по нему скучаю! - не стоит и ломаного гроша. Картер задыхается где-то между вторым стаканом, что наполнен барменом как и положено на два пальца, и мыслью, а не попросить ли наконец бутылку, чтобы не привлекать внимания у барной стойки - совершенно не имея желания ни знакомиться, ни завязывть разговор и уж точно изливать кому- нибудь душу. Последнее вызывает сухой смешок застряющий в горле, как скоро бы ей вызвали санитаров, начни она рассказывать?
[indent] Как можно было бы объяснить Говарду, что потраченное время на поиски - иллюзия. Пустое. Что всю жизнь корил себя напрасно, где-то между попытками наконец-то примириться с тем, что уже не сделает этот мир лучше, шанс упущен, похоронен глубоко в атлантике и ее надрывающимся в микрофон голосе с радиорубки: просто вернись, Говард! Я не могу потерять тебя тоже! Теплым обьятием уткнувшись куда-то в плечо, задорным: скучала по мне Пегги? Насколько же сильно она сейчас по нему скучала. На скорую руку, неумело пряча, в карих глазах, всю ту боль, что с трудом получается разделить хотя бы на двоих. Ведь, я знаю, что Стивен значил для тебя//что значил для меня. По правде нужно было задать вопрос, что они значили для него. Значили ли? Ведь в ворохе сомнений так просто обесценивается история, что некогда была чьей-то жизнью.
[indent] У Пегги Картер таких дней теперь много, она бы сказала - слишком. Не только дней: вечеров, ночей, пятиминуток, чтобы размять затекшую шею, после нескольких часов сидения над отчетами ведомства, последних мгновений перед рассветом, что застают ее в полутьме комплекса, оказывается, после недели пребывания там, она его почти ненавидит, смотрящую в потолок и гоняющую лишь одну единственную мысль, от которой совершенно не избавиться сколько не старайся, что непосильным грузом падает на плечи, вгрызается в каждое мгновение вдоха, отдает болью в ребрах и ноющими застарелыми шрамами, даже если знаешь наперед - ничего не изменить. Что было бы, если?
[indent] И правда, что если бы заметили вовремя? Бред. Сейчас грош цена каждому ее году работы в разведке - их обставили еще на подходах, как детей. Пегги злится, сжимает бокал в пальцах, еще чуть-чуть и стекло брызнет в разные стороны, знает наперед, что у них не было такой возможности - быть увереннымм в программе, доктор Эрскин привел Стива с призывного пункта; внутри все сжимается в тугой узел, что все еще не может распутать, с момента как за ним закрылась дверь ее кабинета. А что если все то, что она чувствовала было хорошо спланировано - ох, это злит больше всего; потому что нет никакой возможности собрать рассыпающуюся на куски реальность вокруг того, чего не существовало и в помине; потому что каждая ее унция выстраданной боли, пережитая и перетертая в упрямство, та самая вокруг которой она возвела себя, на деле может оказаться лишь притворством. Подделкой. Собственно, под стать герою, - Стивен Грант Роджерс; Капитан, мать его, Америка - звезда пропаганды, герой второй мировой, Мститель - Пегги горько усмехается жестом прося бармена  повторить. Ну, в единственном Роджерс точно не соврал - напиться все равно не получается. Не то, чтобы за прошедшее время она не нашла этому сотни подтверждений. В полутьме пустующего бара, далеко зп полночь, в нескольких кварталах от Трискелиона, Пегги Картер ловит себя на мысли, что действительно не хочет возвращаться; потому что стоит ей подняться, оставив на стойке несколько купюр, придется возвращаться в реальность. А реальность нынче дерьмовая.