Позолотой покрытые цепи загораются недобрым сиянием магических рун, когда дракон вновь рвет мышцы, силясь побороть сдерживающие его чары и запустить процесс трансформации. Глаза искрятся в полумраке его камеры, вибрация утробного рыка сотрясает стены и решетки, но ничего вновь не происходит. Джошуа лишь безвольно виснет на сковывающих его конечности путах, почти не замечая причиняемой боли. Боль давно перестала иметь определяющее значение, служить каким-то сигналом, чему-то учить. Всему, чему могла - уже научила. А затем отошла на задний план, всего лишь неприятно напоминая о том, что он все еще живой. Добрые две сотни лет. И будет здесь еще через сто, двести, тысячу. Столь же уставший. Такой же озлобленный. Загнавший собственное сердце в броню, лишь бы больше не обманываться так, как просчитался с ней.

Позволил себе что-то почувствовать, разрешил пробраться под кожу, стать частью его дыхания, поселиться в мыслях.

Ева Гамильтон не должна была так влиять на дракона.

Но она влияла.

И мужчина, которым Джошуа тоже был, безвольно пал к ее ногам послушной тварью, готовый каждый миг своего существования восхвалять ту связь, что сделала его ничтожно уязвимым, предельно слабым, погранично отчаянным и запертым не в цепях, но в чувствах к ней. И в ее чувствах.

Каждый вздох.

Каждый миг.

Каждый крик.

Он чувствовал, как по ее телу проходится дрожь. И ненавистный толчок. Как все нутро противится чужим прикосновениям. Как сквозь дурман и пелену отравы просачивается понимание.

Грязь.

Гнев.

Похоть.

Отрицание.

Он даже не пытается отречься от этих чувств. От ее агонии. От ее страха и беспомощности. Зато чувствует, как ломаются ногти, рвущие чужую плоть. Как горят его собственные когти, представляя, как любое проникновение разрезает внутренние органы и превращает тушу обидчика в мясо. Джошуа не нужно быть там. Но он видит. Раздвинутые ноги. Отчаянные всхлипы. Ее уязвимость. Ее убитую гордость. Подрезанные крылья. Потухший взгляд залитых слезами и опухших глаз. Он чувствует, как саднит щеки от соприкосновения грубых костяшек о нежную кожу скул. Бьется в цепях, пытаясь сделать хотя бы один вдох, когда чьи-то пальцы сдавливают ее горло, принуждая быть послушной.

Слышит, как она зовет его  в своих мыслях. Умоляет придти. Просит спасти. Пытается хотя бы представить на месте того, кто творит с ней это.

И где-то внутри рождается пламя. Неудержимое. Первородное. Интуитивное. То, что являет собой его суть. Суть стихии, что не раз разрушала цивилизации и уничтожала города. Огонь, подпитываемый ненавистью. Плавящий железные магические оковы. Пересиливающий усыпляющее, пагубное влияние мерцающего в ночи золота. Все еще жгущего до мышц и костей кисти и лодыжки.

Им стоило бы оставить в склепе стражу. Им стоило бы следить за драконом вдвойне. Но здесь нет никого и ничего. Только сырость. Крысы. Его агония.

И она.

Джо слышит ее запах раньше, чем Ева спускается по каменным ступеням во тьму его прибежища. Не в силах взглянуть в лицо, скользит мельтешащим взглядом по босым и израненным от бега по лесным тропам стопам, щуря взор - подмечает детали. Испачканный в грязи подол вымокшей от пота и мелкого дождя сорочки. Взъерошенные и померкшие волосы. Фиолетовые кольца синяков на кистях рук и в области шеи. Мелкие кровоподтеки, синяки и ссадины на лице.

Дракон чувствует как пахнет ее кровь, смешанная с чужой спермой.

Как клеймом оседает на ее теле чей-то вязкий и липкий пот.

Джошуа невольно подается вперед, позволяя девушке коснуться себя дрожащей ладонью, послушно замирая на какую-то долю мгновения, как любимая плюшевая зверушка, которую в случае невзгод обнимают богатенькие девочки. Но он не обманывается. Это - не про них. И не про него.

- Не в духе, - не рев и не шепот, но скрежет острых, как сама смерть, клыков. Мышцы непроизвольно напрягаются, вторя внутреннему напряжению дракона, и он подается вперед, несмотря на то, что оковы вновь до мяса врезаются в истерзанную и незаживающую плоть.

Джошуа - не Иисус. И он не искупит ничьи грехи. Даже свои собственные.

Но так остро и по-библейски ощущается его облик, разгорающийся на фоне окружающей тьмы. Хотя бы на уровне казней египетских и кары небесной.

- Подарок на свадьбу? - он делает надрывный выпад вперед, перехватывая кисть девушки, чтобы взглянуть на синяки на ее нежных запястьях ближе.

И что-то внутри начинает клокотать, реветь и рычать. Самообладание дракона трещит по швам, открывая взору не только истерзанную душу, но также и чувство вины, что отравленной змеей сдавливает горло, впуская яд прямо в вену.

Это только его вина.

Она, такая, как есть - целиком и полностью его вина.

Какой смысл обладать силой и мощью, если не можешь защитить от самого страшного ту, что дороже жизни?

- Даже не смей говорить со мной так. И извиняться не смей, - избавь меня от этого сюра, - ты должна ненавидеть меня. Кричать на меня. Ударить. Заставить страдать за то, что испытала ты. Это была бы малая цена даже за самую малую из твоих царапин.

Джо запрокидывает голову, отпуская руку ведьмы, и смотрит на нее едва ли не обреченно. Он забрал бы всю ее боль, если бы мог, но это совсем не то же самое, что чувствовать ее часть.

- Я должен был остановить это, - рычит он глухо, безвольно опуская голову, как на плаху. И было бы даже славно услышать от нее слова согласия и ненависти. Что-то о презрении, ненависти и обвинении. Но Ева молчала. В Джо крепло отчаяние, а к горлу подкатывала кислота.

пляшущее пламя костра бросает тени на лицо незванной гостьи. та не таится намеренно, не пытается притвориться ему другом. рождённый сражаться — не станет кузнецом или пахарем. это штефан знает наверняка. а он, несомненно, рожден для войны. рошу слушает, плотнее укутавшись во мрак, стянувшийся вокруг него, обволакивая силуэт мороя. вдумчиво, но с усталостью, въевшейся в самую суть его существа. за последние десятилетия рошу видел достаточно, чтобы понять: угрозы – это лишь слова, а кровь – просто топливо для пламени, зажжённого когда-то в нём против его воли. последняя, пожалуй, лучше бы затмевала разум, как у истинных стригоев, восставших из мёртвых, заставляя разрывать глотки и жадно лакать, нежели давала себя снова почувствовать тем, кем он был в самом начале жизненного пути. слабым, уязвимым и, он едва не усмехается от этой мысли, полным идиотских надежд на то, что он станет героем в глазах тех, кто презирал его.

   девица с горящими глазами и медным молотом воспринимается мороем как очередная помеха, решившая, что может указывать ему, где жить и как умирать. когда она вытряхивает голову перед костром, штефан лишь устало прикрывает глаза на мгновение, издав сдавленный вздох. голова мародера, скорее всего. на его руках крови хватит, чтобы затопить эту долину, но к чему эта попытка тыкнуть его носом в его обыденный образ жизни? жизнь на поле брани научила его не тратить эмоции на тех, кто сам выбрал путь насилия. рошу — выживший там, где ушла в землю кровь, а с ней и жизнь, сотен таких же воинов. перерубленный почти напополам, от закованного в клетку рёбер сердца, по кривой линии чужого меча до самого бедра, где рубцы до сих пор горят на погоду вокруг криво приросшего лоскута белой кожи. тогда он выбрался лишь благодаря тому, что жадно пожирал не успевшую выстыть на холодных ветрах кровь с трупов, чтобы не остаться лежать с ними, оставив после себя лишь образ охотника за златом, сводящим с ума и самых стойких. те, кто с ним ураганом проносился по придорожным трактирам, те, кто назвались ему братьями, не вернулись, надеясь отыскать его живым. это всё, что стоит знать и о той сече, и о чужих клятвах. рошу выжил. но внутри что-то оборвалось, та самая ниточка человечности выскользнула из рук и он остался с оголённым инстинктом выживания, где ключевой потребностью стало одиночество, свобода от привязанности и доверия даже тем, с кем он делил хлеб и кров.

   — земля? — хрипло фыркает морой, голос звучит низко и глухо, словно через него свой ответ даёт тот самый, кто проклял его, кто вечно шепчет голосами забытых богов. — горы не принадлежат никому. и, поверь, девочка, ты не первая, кто пытается отнять у меня право по ним ходить, не таясь. и уж точно не последняя.

   штефан чувствует исходящую от девушки силу, дикую, первобытную, опасную. но он слишком вымотан этой круговертью мечей и багровых рек, чтобы испугаться. рошу просто хочет, чтобы это закончилось как можно быстрее и без лишней крови. но штефан чувствует исходящую от девушки силу, дикую, первобытную, опасную. он знает. не просто чувствует, а знает, как знают старые деревья погоду, как знают горы дыхание земли. эта встреча не закончится мирно. когда она заканчивает говорить, штефан медленно вытаскивает ятаган из ножен. движения  плавные, тихие, но в них чувствуется нпоколебимость камня, плотно вросшего в землю. морой стоит, чуть склонив голову набок, словно оценивая ее – не как противника, а как источник головной боли. глаза рошу, мутно-белесые, поблёскивающие сквозь темноту, кажутся пустыми, как старые, осушенные колодцы, но в них неумолимое раздражение, которое рошу даже не пытается скрыть.

   морой делает решительный шаг вперед. где-то позади кобыла пытается сорваться с привязи, поддаваясь инстинкту сбежать прочь от хищника. рошу бросает на нее короткий, смеряющий взгляд. даже если она оборвёт повод и пустится прочь, рошу найдёт её. но не раньше, чем разберётся с другой проблемой.

   — цена другая, говоришь? — усмехается он, обнажая в усмешке клыки, которые он давно использует по прямому назначению, предписанному самой природой,  – хорошо. вот тебе моя цена. ты уходишь. прямо сейчас. и я, может быть, забуду, что ты вообще здесь была.

  рошу делает паузу, внимательно наблюдая за ее реакцией. особую порода. такую можно встретить лишь в тех, кто вырос под грохот битвы, кто закален в горниле войны. давно у него не было достойного противника. слишком много времени прошло с тех пор, как его меч последний раз купался в крови не просто мародеров и трусов, а равных ему по силе. эта девица – другое дело. в ней есть что-то... первобытное, непокорное. она опасна. и эта мысль будит в нем что-то давно позабытое, что-то звериное. не просто инстинкт выживания, а жажду битвы, жажду доказать, что он все еще силен, что он все еще способен на многое.

   — ятаган не тронь, — добавляет он, прежде чем она успевает ответить. — этот кусок железа мне дороже твоей жизни. он видел слишком много, чтобы просто так от него отказаться. он – единственный, кто помнит времена, когда я еще верил в то, что делаю.

   рошу молчит, ожидая ее ответа. готовый к драке, готовый к боли. готовый показать ей, что значит столкнуться с настоящим монстром, созданным не проклятиями и чёрной магией, а вечным разочарованием, когда ты уже перестаёшь отстаивать себя и покорно становишься тем, кем тебя считают самые близкие. рошу знает, что в этой схватке он проиграет, даже если останется стоять на ногах. ятаган же останется с ним. как напоминание о том, что даже в самой глубокой тьме иногда проскальзывает луч света, пусть он и блестит, со свистом разрубающей воздух стали.

Теодора весь вечер не выпускает телефон из рук и почти не обращает внимание на то, что происходит вокруг. Лишь на уровне инстинктов улавливает атмосферу, цепляется за сокрытые масками лица, накидывая в своей голове варианты: кто из них, пьяных, больных, сумасшедших, достаточно безумен, чтобы оказаться тем, кого она разыскивает? Тео знает, что он здесь. Возможно, прямо в эту секунду рассматривает издалека ее лицо, скользит взглядом по стройным ногам, убеждаясь в том, что платье, которое сам попросил надеть и в которое она почему-то действительно надела для него (нет?), и в самом деле прекрасно сидит на обманчиво слабой фигуре. Эта мысль не пугает, нет, но будоражит, дурманит, пьянит. До дрожи в кончиках пальцев подстегивает все ее импульсы и чувства, заставляя ощущать себя как никогда живой, балансируя лишь на самой грани с опасностью и смертью. Круче, чем самый классный кайф. Круче, чем секс. Круче, чем гудящие после жесточайших тренировок на износ ноги и руки.

Теодора улыбается, читая очередной ответ. Скалит зубы в непреднамеренном удовольствии, в некотором извращенном смысле игнорируя тот факт, что разговаривает не с другом и не с любовником. В этой милой переписке ведь нет ничего доброго. Это даже не флирт. Не угрозы. Не попытка сближения. Скорее, болезненная борьба с затягивающейся на шее удавкой. Секунды "собачьего кайфа" перед самым падением в беспросветную пропасть. Когда он наконец нанесет удар из этой темноты, она станет винить себя за то, что кормила монстра? Или где-то в глубине темной души только этого и ждет, а потому и провоцирует, манипулирует, разводит на эмоции и бездумно бросает вызов, рассчитывая увидеть лицо и взглянуть в глаза? Это странное чувство уверенности в собственной правоте одновременно отторгаемое и желанное... кажется, все это сводит ее с ума прямо сейчас, а Тео все равно болезненно кривит губы, прося еще и умоляя не останавливаться. Было бы жестче просто оставить ее вот так, неудовлетворенной и злой, теряющейся в догадках, предположениях и неспособной получить свои ответы? Да, но они оба, вероятно, знали, что это - не конечная цель этой игры.

Фостер и не думает воспринимать написанное всерьез, но все равно оборачивается. Скользит взглядом по равнодушным, неадекватным лицам, обменивается с кем-то парой ничего не значащих фраз и даже соглашается на танец с каким-то не самым отвратительным и пьяным на вид парнем в костюме кровавого доктора. Ей хочется думать, что у нее все под контролем, как и всегда, но обманчивая стабильность мгновения лишь свидетельствует о том, что ловушка, в которую она сознательно шла, работает. По крайней мере ведьма уже томится в ожидании своего наказания, бесцельно блуждая взглядом вокруг и к собственному удивлению осознавая, что в эти мгновения совсем не думает о более глобальных вещах, что по обыкновению почти не покидают ее мысли - мать, отец, брат, Омен, цель, Райан. Все то, что уничтожило в ней человека и сделало монстром. Все то, что она уже потеряла, но почему-то думает, что еще имеет. Если отбросить все эти мысли, то в голове остается лишь пустота. Теодора уже мертва. Так может потому и идет прямиком к своему преследователю, потому что он заставляет ее жить и одновременно может стать шансом оборвать все это раз и навсегда, просто потому, что у нее самой никогда не достанет на это сил? Слишком горда, слишком сломана, слишком глубоко под кожу проникли заветы никогда не сдаваться и всегда выживать. Это даже не инстинкт самосохранения, нет. Лишь отголоски учения клана Фостеров, вернувшиеся в неподходящий момент бумерангом. Будет ли она бороться, когда он поднесет к ее горлу нож? Или придвинется ближе, буквально умоляя насадить ее на холодную сталь?

Почти испугалась. Но даже как-то разочарована.
Думала выпрыгнешь из темноты в светящемся костюме скелета.
22:45  

Теодора опускает подбородок на плечо своего случайного партнера просто потому, что так удобнее печатать за его спиной сообщения. Парень что-то говорит о вечеринке, ее платье и даже о том, что давно заметил ее на лекциях, и Фостер непринужденно смеется, поддерживая этот нелепый разговор. Если бы он знал ее хоть на 1% из возможного, то уже бежал бы прочь, сверкая пятками, моля Господа Бога о том, чтобы этот танец ему не аукнулся. Но Уильям Блейк ничего не знал о ведьме, и это было даже мило. Настолько, что в какой-то другой, совсем не этой жизни, у этого хорошего человечка даже мог бы быть шанс.

Знаешь, один человек как-то сказал мне, что в любой игре важна не победа.
Важно получать удовольствие от процесса. И тогда ты выиграешь при любом раскладе.
Тебе нравится наша игра?
22:45  

Ведьма отсылает новообретенного поклонника за напитками и ускользает от него, продираясь сквозь плотный поток танцующих. Останавливается, когда телефон загорается новым уведомлением, и мгновенно напрягается. По спине пробегают мурашки, как будто кто-то открыл окно и впустил в помещение морозный воздух. Чувство приближающейся угрозы нависает над Теодорой, потому что от этого вопроса разит знанием и реалистичностью, подлинным интересом и пониманием истинного порядка вещей. Он спрашивает так, словно уже не раз стоял у ее кровати. Словно был свидетелем кошмаров. Будто был их причиной. И в этой странной смеси ассоциаций и чувств Фостер на мгновение теряется, ощущая потребность выйти на воздух. Она задыхается, потому что в этот момент никто уже не играет.

Сплю, как ангел.
А что, хочешь это исправить?
22:46  

Фостер разворачивается, чтобы протиснуться к выходу во внутренний дворик, но сталкивается лицом к лицу с Томасом Нойером. Натягивает на лицо привычную маску - дежурную лучезарную улыбку - и изображает удивление. Знал бы он, как невовремя. И как бы ей хотелось сейчас исчезнуть и просто провалиться сквозь землю, лишь бы не разыгрывать этот спектакль. До стеклянной двери каких-то десять метров сквозь танцующую толпу. Но Теодора не позволяет себе бросать на нее тоскливые взгляды, и вместо этого дружелюбно поглядывает на Нойера.

- Томми, не ожидала тебя тут увидеть. Давно не видела тебя на лекциях. Как мама? - взгляд невольно цепляется за нелепый костюм парня. Шляпа с приклеенными к ней нереалистичными длинными волосами, пластиковый арбалет. Для его роста и комплекции чрезмерно короткий плащ, и аляповатый образ. Выглядит комично. Настолько, что трудно воспринимать все вместе всерьез. Но Теодора почему-то относилась к нему с каким-то странным снисхождением, охотно поддерживая редкое общение, в большей степени по делу, чем ради личных взаимоотношений, - охотник на вампиров, полагаю? И как, какую-то нечисть уже сегодня поймал? Мне стоит бояться?

Демонстрируя бутафорские клыки в угрожающей позе, Тео посмеивается, а затем касается кончиком языка одного из них, словно задумавшись над чем-то, что в ту же секунду от нее ускользнуло. Мельком глянув на экран мобильного, девушка прячет его в сумочку, после чего уже намеревается предложить Томасу пробраться к выходу, как ее настигает Билли с напитками.

Она ежится от каждого слова, слушает и старается не взреветь побитой кошкой. Джо был не прав, нес какую-то ерунду и Ева не понимала, откуда в его голове появились такие выводы. Неужели он совсем не понимает, что она чувствует к нему? Неужели ему было не достаточно проведенного вместе времени, чтобы понять: в нем вся ее жизнь, каждый вдох и оставленный позади день. И пускай весь мир обернется против него, она просто не сможет возненавидеть Блэкберна, ведь тогда... Она просто потеряет остатки себя. Те частички души, что все еще пытались трепыхаться в груди, резонируя с дыханием дракона.
— Хватит нести чушь, Джошуа... - Его вина? Должен был остановить это? Она всхлипывает, когда видит рваные раны от золотых цепей на его руках и отступает назад, бьется спиной о стену, чтобы после сползти по ней мокрой тряпкой.
Что ты наделала...

Ей казалось, что она убивает его... Тянет из дракона жизнь, будто пиявка. От собственной немощности начинает тошнить и ведьма подтягивает к себе ноги, прячет лицо и глаза, которые уже утопали в потоке неконтролируемых слез. Она вкусила плоды своей наивности. Думала, что пущенная на самотек ситуация исправится сама собой. Даже когда назначили дату свадьбы, даже когда она впервые увидела будущего супруга и закатила отцу истерику. Детство кончилось и от принцессы семьи Гамильтон осталась лишь полая оболочка. Ее поедали те, кого она любила, бросив на растерзание шакалу. И жгучая боль от грубых касаний сейчас ощущалась особенно остро, заставляя Еву сглотнуть подступивший к горлу ком. Она должна была убить его сама... не искать поддержки у Джо, которого спрятали в этом богом забытом месте. Впервые в жизни она должна была быть сильной, но ведьма по привычке пыталась найти опору в руках Блэкберна. Так может все случившееся, — судьба и ей суждено быть породистой сукой для очередного кобеля?
— К черту это все... - Сжимая кулаки до побелевших костяшек, девушка поднимается на ноги. Смотреть на дракона больно и лучше бы она пережила еще сотни прошлых ночей, чем видела его таким... И как простить себя за слабость? Как простить за то, что причинила столько боли тому, которого любишь больше жизни?

Она обратит свою боль в гнев, гнев в силу и алые всполохи магии заливают помещение светом, окутывают руки, изламывая пальцы. Ее магия такая же безумная, как и сама Ева, впивается в решетки, силясь обратить все в пыль. Ведьма чувствует, как заклинание отца дает отпор, мешает и по телу проходит волна боли. Гамильтон лишь морщится, набирая в легкие больше воздуха, утирая рукавом проступившую из носа кровь. И когда чужое заклинание рассеивается под действием ее силы, девушка опускает руки, поднимая глаза на дракона.

Ей нужно всего несколько секунд, чтобы переступить порог его темницы... и вмазать пощечину с силой, которая вообще у нее осталась.
— Ты идиот! Откуда ты вообще все это взял? Должна ненавидеть? Заставить страдать? Ты должен был остановить это? - Она кричит на срыве связок, наступая на дракона тараном. Бьет кулаком ему в грудь на каждом слове и лишь после замолкает, опустив голову.
— Каждый момент с тобой был незабываемым... и я очень тобой дорожу и буду дорожить всегда. Что бы не случилось. И пускай весь мир будет гореть в адском пламени из-за этих чувств, это останется неизменным. - Ева поднимает голову, ловит лицо Джо в свои ладони и мягко улыбается.
— Я просто тебя люблю... Все в тебе... И если ты этого не понял, могу повторить. Буду повторять снова и снова, пока ты, идиот... Этого не поймёшь.

Зашипела словно кошка, когда буквально вылетая из машины, запнулась о камень и сильно ударила пальцы на левой ноге. Не останавливаясь и не вслушиваясь, уходила быстрым шагом, подальше от чертовой машины. Заходя в придорожное кафе, которое больше было похоже на бар, получила десятки взглядов в свою сторону. Тут же смутилась, опустила взгляд, поправила капюшон и направилась к барной стойке. Бармен, бариста, наверно, даже хозяин сего заведения, в ожидании посмотрел на меня. Во взгляде не читалось вопросов, лишь мысли об очередном заказе. Повернулась, чтобы посмотреть назад, беспокойство и учащенное сердцебиение выдавали мое состояние. Выдохнув, начала говорить, когда взгляд еще мазком проходился по окну кафе. В окне виднелись припаркованные машины, но той, от которой я уходила, не было.
- Капуччино, пожалуйста. С собой.
- Сэндвич?
- Ммм... - посмотрела на мужчину, зная, что от подобных не стоит ждать беды, а вот некой заботы - да. В своих мыслях заключила, что подобное отношение происходило скорее всего из-за моего возраста. Но вопросов все же не было. На этом им спасибо. Плюс иногда все же попадались на телефонный разговор с родителями. - Да. Спасибо.
Я проспала на автобус. Хорошее начало для триллера. Было бы смешно, если бы не то, что нарвалась на козла. Стоит сказать спасибо тому, кто оберегает меня, за то, что не было активных действий. Лишь предложение провести время и тяжелое прикосновение по колену. Хорошо, что я почти все время в джинсах. В поездке, конечно. Мы проехали лишь несколько километров, когда сказала, чтобы остановили.
Мне впервые пришло в голову, чтобы нарисовать защиту. Где-то в подсознании кружились неосознанные мысли о том, что могла бы защитить себя. Но это все было на грани флера подобных мыслей, не до конца сформировавшись. Страх бил по нервам, а как мы знаем у него глаза широки.
- Не подскажите, когда будет следующий автобус?
- Завтра.
Я кивнула и продолжила ожидать свой заказ. Не самого аппетитного на внешний вид мне был подан сэндвич. Хотя по опыту знала, что по вкусу он мог быть наравне с городскими вариантами. А то и вкуснее. Встретившись взглядом, послала улыбку уголкум губ и сделала большой укус. Все таки за утренним экшеном не успела ни поесть, ни выпить кофе. Напиток источал волнительный аромат, чувствовала, что это была легкая зависимость. Рассчитавшись, спрыгнула с высокого стула и пошла к выходу. Чувствуя на себе взгляд. Возможно, во множеством количество, но все же не в таком масштабе, как при входе. Я смирилась с этим, уже знала, что одинокая девушка, еще и молодая будет вызывать вопросы на дороге. Так что спокойно вышла, вдыхая и встречая знойный день. Вместо того, чтобы дождаться или попросить помощи в кафе, вновь иду на дорогу. Будто не я полчаса назад убегала от извращенца с загнанным сердцем. Риск все моё. Да и ждать особо не люблю, я планировала к вечеру добраться и заселиться в новый в хостел.
Этот человек, с именем Кип Киноби. Уже несколько отца ищу, сколько человека. Такое ощущение, что он не только может найти мою ДНК, но и ответить на вопросы. Хотя этого делать то и нельзя. Ну, как мне говорили. Вообще непонятный, смутный тип рисуется. Видимо, меня это не останавливает, когда иду вдоль дороги. Доедаю сэндвич и отпивая горячий (не по погоде, но а как по другому -  айс кофе что-то на идиоском) напиток, чувствуя, как капельки пота скатываются по скуле и спине, но чувствуя, как начинаю функционировать.
Слышу позади себя машину. Отошла уже на приличное расстояние от придорожной забегаловки. Оборачиваюсь и несколько шагов делаю спиной. Выставляю руку с поднятым пальцем вверх, когда в кулахе зажата измаятая и слегка влажная от соуса бумага. Улавливаю женский силуэт, и это вселяет в меня уверенность. Машина все ближе и понимаю, что за рулем девушка. Самое лучшее, что со мной могло произойти. Чуть выхожу на дорогу, чтобы меня точно заметили. Машина останавливается и я наклоняюсь, чтобы заглянуть в окно, при этом опуская руки.
- Привет, ты случайно не сворачиваешь на трассе? Можешь до города подкинуть? - Говорю куда именно мне нужно, но в целом можно выкинуть и раньше.
Вообще практика подсказывает, что если человек тормозит, то это 90% согласия на твое присуствие в его машине. Снимаю свой рюкзак со своим немногочисленным скрабом. Хорошо, что в хостелах и в Америке в целом развита культура прачечных. С разрешения хозяйки кидаю рюкзачок на заднее сиденье, убираю бумажку в один из многочисленных карманов сумки и с почти пустым стаканом кофе, сажусь рядом с водителем. Не забыть пристегнуться, и мы трогаемся.
- Мара.
Своим полным именем, вообще почти не пользуюсь. Хотя мама с папой все же предпочитают именно то имя, которое мне дали при рождение. Но почти "приклеенное" короткое, возможно, отчасти прозвище. Интересно было узнать, что мое имя имеет греческое происхождение, как и происхождение моей семьи со стороны мамы. А вот фамилию мне уже дал отчим, итальянец. Короткое имя имеет большое значение в славянской мифологии, которое казалось бы не имеет ко мне ни какого отношения. Если бы не мои непонятные... Что-то, на что направшивается слово "силы", но разум упорно от этого отказывается. Почему-то мне откликнулись слова о том, что Богиня переправляет в мир Нави, что означает посмертие и в вдальнейшем начинается новый путь. Под моими руками рисунки тоже будто начинают путь. Но сейчас карандаши в блокнотом лежат на самом дне рюкзака, и точно не достаются в подобные моменты. Слишком опасно. Если друзья готовы были отказаться отвсего, что нас связывало, неизвестно, как отреагируеют незнакомые люди.
Опасно и рискованно. Я стараюсь свести эти понятия к минимуму.
Явно не сегодня.