Почему не она? Так много ответов на этот вопрос, и ни один не хочется озвучить.

Потому что две жизни, до и после ее рождения, должны оставаться разделенными, существовать в разных вселенных — светлой и темной. Реальностью и ее кривым, искаженным отражением в зеркале в комнате смеха.

Потому что насквозь порочная, гнилая от самого корня девчонка не имеет права говорить о его матери. Не может превращать жизнь его родителей в какую-то журнальную сплетенку о звездах прошлых лет, представляя, будто стоит с ними на одной ступеньке, как равная. Ведь люди, болеющие теми же пороками, кажутся ближе.

А у его матери пороков нет. Память Итана давно смыла каждое ее неосторожное слово в его адрес, каждый выговор за плохую оценку из школы. Унесла все это в бесконечном потоке сожалений — он проводил с ней мало времени, совсем ее не слушал, стыдился надевать на прогулки с друзьями вещи, что она покупала… Целый океан, бесконечность упущенных возможностей. Но защитить ее имя от Лолы и ее острого языка он пока еще может.

— Одному богу известно, что ты полчаса назад этим ртом делала, — Итан смотрит ей прямо в глаза без всякой утайки, без легкого даже напыления игры, ловя в тиски ее пальчик, — а сейчас имя моей матери в нем полощешь.

Может, и не имя, его-то она едва ли знала, а если и знала — то вряд ли помнила спустя столько лет, но само понятие… Итан вдруг понимает, что и само понятие материнства ей толком неведомо. Такое жалкое, не зависящее от него, но все же превосходство заставляет чуть ли не пожалеть о том, что наговорил. И одновременно окрыляет. Одна надежда, что Лола прервет этот порочный круг и никогда не обзаведется собственными змеенышами — гены ее мамаши уж и так слишком приумножились на свете.

Да, Лола не ее мать, как подсказывал ему когда-то разум, но она и не намного лучше. Итан задумывается: как бы она могла исправиться в его глазах? Уехать на ферму, например. Работать с утра до ночи, чтобы ее мягкие ладошки городской малышки растрескались, под ногтями выросла траурная кайма, а нос обгорел на солнце. Вот такой, в безразмерной рубахе, рабочих сапогах, смиренной и смирившейся, она бы, пожалуй, его устроила. Или в монашеской робе. И правда, почему бы ей, хорошенькой маленькой шлюхе, не бросить всех своих ухажеров, не уехать в Европу и не стать послушницей в какой-нибудь… Румынии? Драить полы, стоя на голом камне стертыми коленками, поститься и молить об отпущении грехов.

Концепция первородного греха проста — все люди рождены с его печатью, все несут его след. Лола несет его вдвойне, ибо не только рождена от слабой плоти, но и зачата во лжи, обмане и предательстве. Но Всевышний почему-то не спешит наказывать ее, даже напротив, сделал хорошенькой, осыпает подарками. Хоть бы пару прыщей!.. Итан возвращает ей прикосновение, но не такое осторожное — хватает ее за затылок и большим пальцем той же ладони оттягивает нижнюю губу.

Даже зубки у нее ровные и белоснежные, как идеальные жемчужинки. Сущая дрянь, ниспосланная ему в наказание за какие-то неведомые грехи. Пусть тоже помучается, он ведь не собирается гореть в аду один. И не собирается слишком быстро утолять ее любопытство.

— Скажи-ка, Лола, — он растягивает ее имя почти до неприличия, подталкивая поясницей к ее драгоценному кухонному острову, предмету гордости, символу процветания. Оазису надежд, как бы присосаться к среднему классу. Ты же хотела быть взрослой девочкой? Взрослым девочкам не пристало убегать от правды — физически в том числе. — Как познакомились твои родители?

Останавливается в миллиметре от цели, чтобы Лола ощутила угрозу, но все-таки не ударилась — почки ей еще послужат. Итан обращает внимание на бесхозный телефон и отбрасывает его через всю комнату к самому дивану. Успех — и неудача одновременно. Телефон мягко пружинит о сидение и тут же ударяется об пол. Ничего, сломается — Итан купит ей новый. Может, даже розовый — просто в насмешку. Слишком уж не хочется ему, чтобы кто-нибудь прервал этот момент родственных откровений.

— Где это восемнадцатилетние девки цепляют богатых вдовцов за шестьдесят, м? — ему осталось только на остров ее подсадить, чтобы ситуация стала совсем уж опасной, но Итан откладывает мысль на потом, играя с ее мокрым локоном. — Давай, подумай своей хорошенькой блондинистой головой. Я знаю, ты можешь.