Кощей ненавидел быть слабым, ощущать слабость, пытаться ее скрывать и пытаться что-то сделать. Таких моментов в его жизни было не так, чтобы много, но это ощущение бессилия он помнит каждое и помнит до сих пор. Сейчас он едва мог вставать, от былой мощи не осталось и следа, но постепенно все возвращалось - только не так быстро, как должно было, как ему того бы хотелось. Противник явно постарался, пытаясь его убить, но ничего - Кощей потом вернет должок - он не привык забывать. Но только он не привык еще забывать и добро, и помнилось оно ему в разы лучше просто потому, что такого в его жизни было ой как мало! И этот госпиталь, эти люди, эта докторша, которая с ним сидела, та старушка, которая приносила свои пироги, почти безвкусные, без начинки и изысков, на которые она каким-то чудом собирала муку и им пекла... Кощей хмурится, понимая, что вряд ли кто-то из них переживет эту ночь: враг слишком близко и точно не станет проявлять милосердие.

Докторша понимает в разы лучше, что происходит, и Кощею иногда кажется, что она понимает его, да сведует не только в своих медицинских терминах, но и поболее. Во всяком случае то, что он пил из ее рук, не было простым лекарством - вернее, было совсем не простым! Такое не делают в аптеках, а такие рецепты в его время передавали из уст в уста, из поколения в поколение разные знахарки, которым было доступно колдовство. Но Кощей еще слишком слаб, чтобы тратить энергию на "чтение" докторши, прекрасно понимая, что, если бы она хотела его добить, то вряд ли бы стала помогать. Но он ей не задает вопросов, хотя ему уже любопытно. Не время для подобного - ему надо подкопить еще немного силы, чтобы точно хватило!

- Эвакуации не будет? - он зачем-то переспрашивает, хотя прекрасно расслышал ее слова, а еще лучше понимает, что здесь местным уже никто не поможет, кроме них самих, но у них уже нет ни сил, ни ресурсов на это. Кощей снова хмурится и бросает взгляд за окно: времени уже остается не так, чтобы много, и он закрывает глаза, прислушиваясь к своему телу. Да, все еще больно, ощущается, и силы уходят на то, чтобы для него минимизировать эти потери. Слишком много сил - почти расточительство! Да, эффект чужой магии постепенно сходит на "нет", и он вполне может себе позволить перетерпеть все то, чего не ощущал ранее, что ему кажется таким чудовищным, что он в первую очередь думает об этом и борется с этим. Неправильно и нерационально - нужно действовать иначе.

Лицо непроизвольно дернулось от вспышки боли, но зато в тот же момент он почувствовал чуть больше силы. Теперь ему в разы понятнее, что ощущают люди, что наверняка чувствовали те, кто был с ним в госпитале. И ведь у них не было сил, и они терпели, а он, что, вытерпеть не сможет? Губы трогает презрительная усмешка: еще вот не хватало! Кощей снова открывает глаза и снова смотрит за окно: до заката уже не так много времени, но время все же еще есть.
- Тогда я встану к закату, - звучит почти что как обещание, которое он дает скорее самому себе, как установка к действию для его тела и магии, а на губах снова играет усмешка: он ведь бессмертный! Впрочем, случаи бывали, но немецкие солдаты вряд ли осилят ритуалы, знают легенды, да придания, знают, что и как надо делать, чтобы его упокоить раз и навсегда. А таких роковых случайностей, как было во времена Ивана Грозного, уже больше не будет - об этом Кощей уже заботился. - Вы-то сами остаетесь, как я понимаю? Зря, наверное, - и Кощей снова закрывает глаза, чувствуя, как проваливается в сон - последняя передышка перед тем, как и правда встать, да что-то наконец сделать.

Люди и правда начинают покидать город, потерянные, бросающие свои дома, ошалело смотрящие по сторонам - они даже не знают, куда им идти - ведь немецкая армия пойдет вперед, за ним по пятам, и убежать уже нет вариантов. Вокруг все взято в кольцо, которое прорывают союзники, но успеют ли они помочь? И, кажется, все здесь знают ответ на этот вопрос. Кощей медленно открывает глаза, смотря, как солнце уже начинает садиться. Ночь - это, в принципе, его время, и он решает, что пора, стараясь абстрагироваться от суеты вокруг, от той противной ноющей боли, которая пронзает его тело. Да, от нее следов и не останется через пару дней, но такого временного срока здесь не предоставляют - либо сегодня и сейчас, либо уже не важно. А старушка снова приносит свои пирожки, тихонько смахивая слезы, зная, что они последние, и даже вон начинку где-то нашла, и старается улыбаться раненым бойцам и никуда не уходит, присаживаясь где-то на лавочке возле госпиталя, словно решив поставить точку именно так.

Его солдатская форма - разодранная, да кровь его собственная не отстиралась и не отошла - словно его резали буквально недавно, а уже... сколько он здесь? С неделю или поменьше? Кощею все это кажется вечностью, но счет времени частенько теряется, когда ты долго живешь. Он одевается медленно, а потом берет свою палку, да выходит сначала в коридор, окликивая кого-то из персонала, чтобы узнать о судьбе докторши. Ушла ли? Осталась? Он толком не может сказать, почему его это волнует - он уже поблагодарил ее за все, но иногда одних слов бывает мало. Или уже достаточно? Кощей качает головой, смотря, как приносят еще одного раненого, как врачи пытаются его спасать, зная, что, возможно, и солдата, и их всех через пару часов прямо здесь и убьют, и попытка будет тщетной. Но они все равно делают свое дело, и за подобное Кощей их уважает - за поступки, которые говорят в разы больше слов.

- Вкусные пирожки. Спасибо, - Кощей кивает старушке головой, и она грустно ему улыбается, оглядывая его советскую убитую форму, понимая, что он уже собрался уходить. Он и правда медленно спускается по ступенькам, чуть морщится, тяжело опираясь на палку, а потом выходит на дорогу, провожая взглядом какое-то семейство с испуганными и зареванными детьми. Но только Кощей не идет за ними, а делает шаги в совершенно противоположном направлении - туда, откуда должен прийти враг.
- Сынок, ты не туда... - старушка, добрая, сердобольная, вскакивает со своей лавочки, но Кощей лишь качает головой.
- Я-то как раз туда, - он знает, куда и на что идет, прекрасно представляет, что может не хватить сил, что он может не удержать, что его разорвет снарядом так, что "собираться" он может еще долго, учитывая не до конца залеченные колдовские раны. И почему-то он себя ощущает сейчас, как те богатыри-герои, которые были готовы... словом, чувствует себя полным придурком! Но только не сделать этого Кощей не может. Это, что, совесть или еще чего-то? Может, он размяк и слишком стал ощущать себя человеком? Но нет - Кощей все прекрасно помнит, да убьет без сожалений. Только определенно что-то изменилось, и он старается слишком глубоко не копать - ему нужны силы для другого. Нет, на родной земле он бы встал на ноги быстрее, да и родная земля помогла бы изгнать неприятеля, как было в Сталинграде. Это тоже усложняет дело, но не делает задачу невыполнимой.
- Солдат, постой, - какой-то старик останавливается неподалеку, роясь в своем нехитром скрабе и протягивая ему старую винтовку, которая еще не факт, что стреляет, что патронов хватит больше, чем на пару выстрелов. - Оружие же...
- Я сам оружие, - Кощей криво усмехается, и его ухмылка - такая злая, нехорошая, темная, что старик настороженно косится на него. А сам Кощей замечает как раз докторшу, которая не ушла, осталась, но которая... вышла его проводить? Он некоторое время смотрит на нее и кивает головой. - Спасибо за все, - она знает, за он может ее благодарить. Нет, он бы не помер, но без ее помощи приходил в себя в разы дольше. - Все будет хорошо, - голос звучит увереннее, чем раньше - теперь он ощущает силы - не все, но явно больше. И, если докторша тоже не так проста, то, быть может, стоит... - Пойдешь со мной?