Мужчина берет в руки чайник и медленно, не позволяя ни одной капле драгоценного напитка пролиться зря, чувствуя приятный, несколько необычный для простого обывателя аромат "Гёкуро", наполняет пиалу, а затем вздыхает облегченно.
Главное при заваривании этого чая - не сделать воду как слишком прохладной, не позволяющей листам раскрыться, так и слишком горячей, ведь чем горячее вода в чайнике, тем более горьким становится этот чай.
Наверное, его детство было именно таким: приемные родители - настоящих родителей Сэнго не знает до сих пор - не смогли его бросить, несмотря на то, что у них уже было двое сыновей, которых надо ещё вырасти и пристроить; приемные родители позволили ему обучаться наравне со своими сыновьями, которые грезили о том, чтобы стать самураями и принести честь как своему дому, так и дому того господина, которому будут служить; приемные родители предоставили ему большую свободу в обучении, подумав, что, раз самый младшенький из детей, этот "Сэнго-дурачок", часто сидит в стороне на занятиях по кэндзюцу, просто наблюдая за тем, как тренируются братья, и изредка присоединяясь к ним, чтобы оказаться поваленным на землю очередным ударом, пусть он сам решает, чем хочет заниматься, все равно он младший в семье...
На него не возлагали больших надежд и таким образом сняли с его плеч огромный груз ответственности перед семьёй.
Это было лучшее решение, которое принимали родители.
Большую часть своего времени Сэнго проводил либо в кузнице, буквально замучивая главного кузнеца вопросами о том, как создаётся оружие, как его длина, вес, форма и материалы влияют на его характеристики в реальном бою, либо на природе, не только наблюдая за тем, по каким законам она существует, но и просто исследуя остров Ясиори, где неподалеку от деревни находилось скромное поместье семьи Мурамаса...
Именно тогда Сэнго, будучи подростком, нашел заброшенные руины, которые идеально подходили для самостоятельных тренировок. И именно тогда Сэнго начал учиться изготавливать мечи, запомнив слова кузнеца о том, что меч - продолжение руки любого воина.
Не существует одинаковых камней. Не существует одинаковых людей. Значит, и одинакового оружия, сделанного под копирку, быть не должно - у каждого свой путь и свое оружие.
Сэнго опускает взгляд на свой клинок, лежащий неподалеку от него на полу, спрятанный в простых, но изящных, украшенных незамысловатым узором ножнах, и усмехается, думая о том, что ему ни разу не довелось проливать чужую кровь по-настоящему. Поэтому, наверное, его прозвали "дурачком" в детстве - он соглашался тренироваться только на деревянном оружии, а когда дело доходило до настоящего, холодного оружия, он успевал вскрикнуть "Сдаюсь!" до того, как чужая сталь успевала его коснуться и испробовать его крови - Масамунэ, кузнец, у которого он обучался, всегда говорил, что металл оружия, особенно тот, что прошел через множество сражений и испил много крови, имеет свою душу, свою волю, свою жажду, которую необходимо утолять, и мальчишка, который превратился вначале в юношу, а потом во взрослого мужчину, предпочитал "держать свой клинок на здоровой диете", если избежать ранений противника не удавалось.
Многие говорили, что он, сдаваясь, когда становилось понятно, что ему не победить, позорит честь самурая. Однако каждое такое поражение позволяло ему получить бесценный опыт и научиться чему-то новому у своих противников, к которым, усовершенствовав свои навыки, приходил за реваншем, а уходил победителем.
Вода камень точит, придавая ему нужную форму.
Пока братья добивались успехов на государственной службе, а один из них даже успел заполучить Глаз Бога, Сэнго вначале странствовал на протяжении семнадцати лет, объехав не только Инадзуму, но и ближайшие регионы, в частности Ли Юэ. Но после каждого сражения, будь то очередное поражение или заслуженная долгим и упорным трудом победа, мужчина возвращался на Ясиори, оставаясь верен отчему дому.
Последующие несколько лет Сэнго спокойно жил на Ясиори, переняв от своего наставника кузницу, сдав "экзамен", выковав собственный, подходящий только ему клинок, получивший имя Кусанаги (Скашивающий Траву Меч), и занявшись изготовлением собственных клинков - невероятно острых и жаждущих крови, следуя заветам наставникам.
А затем началась Охота на Глаза Бога и гражданская война.
Кто-то однажды сказал, что у войны взгляд Медузы Горгоны — кто однажды заглянул ей в лицо, тот уже не в силах отвести глаз... Сэнго тоже не смог. Да и как это возможно, если один брат погиб, отказавшись отдавать Глаз Бога властям, второй брат слепой следует за Архонтом, полагая, что таким образом помогает людям, но не видит, как многие становятся жертвами божественного всевластия, а представители Ватацуми волей-неволей поспособствовали тому, чтобы Ясиори опустел в результате внезапно появившейся болезни?..
Мужчина наконец прикоснулся к пиале, поднеся её к губам и наконец пробуя чай на вкус, а затем слабо усмехаясь. Если его поймают, ему действительно будет жаль, что он не увидит, как на лице его жены, отправленной на территорию Наруками под другой фамилией, со временем появляются морщинки, а его дети вырастают и становятся достойными людьми... Но так у него - и у всей Инадзумы - будет шанс на лучшее будущее.
И, если он когда-нибудь доберется до бога, хотя бы до той, что правит Инадзумой, руководствуясь холодным рассудком, словно машина, то обязательно её спросит кое о чем.
"Ты когда-нибудь... Ты когда-нибудь терял себя, а потом находил занятым тренировками до самого восхода солнца? Ты когда-нибудь проливал слёзы по тем, кто сделал тебя сильнее? Ты когда-нибудь испытывал чувство близости к своему противнику в битве не на жизнь, а на смерть? Ты когда-нибудь..."
- Хотя ладно, не бери в голову. Ты ведь даже не понимаешь, о чем я говорю, не так ли?.. - бормочет себе под нос Мурамаса, смотря в окно своего действительно скромного убежища, из которого открывается чудный вид на горный склон и на заброшенную деревню вдали, за которой его люди ведут наблюдение - прохождение через деревню оказалось для нескольких мирных членов организации слишком опасным.
Он любит людей. И он никогда не проиграет тому, кто с такой легкостью растапливает простые человеческие мечты и желания..

Лёгкие, как весенняя капель, шаги по сцене, пируэт, рассчитанный так, чтобы, когда она остановится, каждый из зрителей ощутил, что «госпожа Фурина» обращается именно и только к нему. Что каждый из находящихся в огромной зале театра «Эпиклез» важен для неё, и она принадлежит своему народу в той же степени, так народ – ей.

Танец давался ей легко, для него никого не приходилось обманывать. Лишь в такие моменты могла Фурина по-настоящему стать собой, делать то, что ей нравится и как ей нравится. Ведь не имеет значения, Архонт ты или нет, пока публика рукоплещет тебе. Ей нравилось это ощущение общности, чувство, что она с публикой – единое целое. Она на гребне огромной волны, и солёный ветер бьёт ей в лицо. В такие моменты Фурина даже забывала, насколько она одинока.

Забывала о кошмарах, в которых она снова и снова медленно опускается на самое дно величайшего из всех морей, в первозданные глубины, способные поглотить её без остатка, и никто никогда не вспомнит, что была такая девушка. Нет! Пожалуйста! Что угодно, только не забвение. Ей ещё слишком рано уходить. Это слишком несправедливо.

Но… Разве была бы необходимость вот в такой богине, если бы реальность несла в себе справедливость по умолчанию? Разве нужен был бы этот суд, господин юдекс, Оратрис Меканик д'Анализ Кардиналь, если бы мир был устроен честно?

Значит, если звёзды не падают к ногам, нужно дотянуться и сорвать их.

Ещё один крутой разворот, Фурина двигается так стремительно, будто невесома, безупречно владеет телом и точно знает, что и как хотят видеть собравшиеся здесь сегодня. За столько лет она уже достаточно их изучила. У толпы в унисон вырывается восхищённый вздох, но она не останавливается, быстрее, быстрее и быстрее, нужно кружиться, будто мек… марионетка. Она танцует так, словно именно от этого зависит спасение страны.

Прыжок, замереть с разведёнными в стороны руками, изящно присесть в реверансе - тут же с потолка начинают сыпаться разноцветные конфетти. Среди них – глянцевые бумажки с благими пожеланиями для народа. Фурина прочитала об этом в одной из книг и решила претворить в жизнь. Стоит это совсем мало, а радости приносит много, особенно детям и романтическим натурам.

Альхайтам откинулся на спинку стула и устало потёр пальцами переносицу. Буквы уже начали двоиться перед глазами, а часть смысла текста ускользала от восприятия. Кажется, ещё немного – и он врастёт в библиотеку. Положительно пора было сделать перерыв, но работа ещё не закончена даже наполовину. Кто виноват, что сведения не казались ему достаточно точными для того, чтобы их использовать. То учёный, проводивший исследования, славился тем, что приукрашивал факты для того, чтобы они звучали привлекательнее, то ходили слухи, что та или иная книга написана хоть и профессором, но уже после того, как он начал выживать из ума. И, конечно, научная конкуренция никуда не девалась, многие из них как будто положили всю жизнь на то, чтобы опровергать тезисы друг друга.

Честное слово, с такими авторами он сам скоро сойдёт с ума, и тогда его тоже сошлют в деревню Аару. Если бы у него было время, он бы сам поехал проверил, как обстоят дела на самом деле. Вопреки тому, что он нём думали некоторые, Альхайтам вовсе не брезговал работой в поле, когда испытывал в этом настоящую необходимость. Ему просто не нравились лишние телодвижения, не приносящие результата. Или такие, где предполагаемая итоговая польза не окупала даже половины усилий. Но в пирамидах нет людей, а ему это и нужно, хоть отдохнёт от постоянной толпы вокруг, состоящей из суетящихся и галдящих дилетантов.

Нет, не то, чтобы он вовсе не любил новичков, просто не выносил самоуверенных, если это не подкреплялось никакими реальными достижениями. Когда каждый желторотый ученик считает, что наука, особенно запреты, не про него, ведь он-то не совершит ошибок своих предшественников, он же не дурак. И им таким всё равно, что некоторые правила написаны кровью тех, кто ими пренебрёг. Альхайтам не хотел смотреть на то, как они губят себя прямо у него на глазах. Если отказываются слушать добрые советы, то, пожалуйста, пусть держатся подальше от него. Ему лично вполне хватает одного Кавеха. И пусть потом не называют его чёрствым, он же предупреждал. Не связывать же их и не запирать в подвалах Академии.

Он вновь посмотрел на страницу, которую читал несколько минут тому назад, и его внезапно озарило. Вот же та самая строчка, как он мог упустить её из виду. Всё гениальное просто, вот уж воистину.

Как можно описать отвращение одним словом без употребления слова "отвращение"? Никак. Именно сейчас эту эмоцию испытывал парень, когда его поцеловали. Отвращение к этому существу, отвращение к себе, ведь он ничего сейчас не может поделать. Уж лучше бы убили, чем использовали сейчас, как тряпичную куклу для развлечения. Даже если не убьет, Тарталья никогда не подчинится. Убить себя будет проще и лучше, чем быть игрушкой какого-то существа, возомнившего себя выше всех. Двигаться не выходило. То ли остатки сил просто утекли в пол, либо их словно унесло по ветру еще будучи на улице. Прикосновения, что вызывали дрожь по телу. Дрожь не из-за приятного чувства, кое вызывается поцелуем с любимым человеком.. А дрожь ненависти, коя и виднелась в его глазах. Глаза так и блестели яростью и ненавистью к существу, что пред ним.

Укусил. Умудрился сделать хоть что-то. Укусил с таким лицом, словно нанес смертельный удар врагу, которого преследовал всю жизнь и месть наконец-то свершилась. Довольно облизываясь, рыжий был словно дикий зверь. Дикий лис, который скорее будет извиваться и кусаться из последних сил, но ни за что не подчинится никому. Что читалось в его глазах кроме этого? Если коротко, то веселье. Ему было весело. Весело лишь от одной мысли, что он может разозлить это существо. Выводить противника из себя, тоже забавно. Даже то, что он уже согласился с поражением. Осталось ничего не изменилось.

Но, разве долго лису дали наслаждаться вкусом чужой крови на губах? Он не закричал, скорее просто зашипел, жмурясь и щурясь, словно дикое животное. Тело содрогалось только сильнее, когда он пытался выбраться из чужого кольца рук, прижимающего его к такому ненавистному телу. Он мог лишь сжимать челюсть, чуть ли не скрипя зубами, чтобы не дать возможности получить удовольствие врагу от того, что ему больно. Но.. Это было так странно. Энергия, которая должна была разорвать его на части, спокойно плескалась в его теле. Взгляд полуприкрытых глаз опускается вниз, смотря на свою же грудь. Знак.

Его оклеймили. Словно животное у которого нет своей воли. Ненависть и желание поскорее умереть захлестнули с его с новой силой. Хотя нет, умереть нельзя. Нельзя вот так сразу сдаваться и попрощаться с жизнью, не попробовав еще раз убить эту.. тварь. Такое существо нельзя иначе назвать. Чудовище. Монстр.

Тарталья не сопротивлялся, лишь молча смотрел на Моракса полуприкрытыми глазами. Веки словно налились свинцом. Ему было тяжело даже просто держаться в сознании. Неужели это из-за того, что в него влили эту энергию? Предвестник уже не сопротивлялся, когда его все держали в кольце рук, просто держался и мыслил о том, что это лишь временно.

Он отомстит.

— Ты всерьез думаешь, что твоя печать сможет уберечь меня от смерти? Есть множество способов умереть, чтобы не быть твоей игрушкой, — Чайльд говорил серьезно. С нотками высокомерия. Он никогда не утратит дух. Пусть даже его тело будет подвержено пыткам. Он готов к такому. Готов ко всему, — не забывай, что твоя территория с одной стороны окружена водой. Что же будет, если я не смогу двигаться именно в воде? Вряд ли твоя печать сможет сберечь меня от воды в легких. Да и вряд ли ты сунешься в воду. Но на это стоило бы посмотреть. Мокрая псина, а на сколько я знаю, такие всегда не особо приятно пахнут. Не зря же, есть выражение "воняет, словно мокрая псина".

Улыбка. Дерзкая. Возможно и долика сумасшествия в его глазах. Сколько всего он хочет выложить и разозлить это существо? Уж он точно не даст ему получать все, что захочется, пока сам рыжий жив. Тихо выдохнув, рыжий лишь слегка прикрыл глаза. Всего лишь на секунду. И вот он снова смотрит на Моракса. Темно-синие глаза, которые могли поглотить своей тяжестью цвета, в которых блестел огонь, коий невозможно потушить никому.

— Это мои последние слова в твою сторону. Ни с тобой, ни с твоими людьми я не собираюсь вести милые беседы.

Мужчина берет в руки чайник и медленно, не позволяя ни одной капле драгоценного напитка пролиться зря, чувствуя приятный, несколько необычный для простого обывателя аромат "Гёкуро", наполняет пиалу, а затем вздыхает облегченно.
Главное при заваривании этого чая - не сделать воду как слишком прохладной, не позволяющей листам раскрыться, так и слишком горячей, ведь чем горячее вода в чайнике, тем более горьким становится этот чай.
Наверное, его детство было именно таким: приемные родители - настоящих родителей Сэнго не знает до сих пор - не смогли его бросить, несмотря на то, что у них уже было двое сыновей, которых надо ещё вырасти и пристроить; приемные родители позволили ему обучаться наравне со своими сыновьями, которые грезили о том, чтобы стать самураями и принести честь как своему дому, так и дому того господина, которому будут служить; приемные родители предоставили ему большую свободу в обучении, подумав, что, раз самый младшенький из детей, этот "Сэнго-дурачок", часто сидит в стороне на занятиях по кэндзюцу, просто наблюдая за тем, как тренируются братья, и изредка присоединяясь к ним, чтобы оказаться поваленным на землю очередным ударом, пусть он сам решает, чем хочет заниматься, все равно он младший в семье...
На него не возлагали больших надежд и таким образом сняли с его плеч огромный груз ответственности перед семьёй.
Это было лучшее решение, которое принимали родители.
Большую часть своего времени Сэнго проводил либо в кузнице, буквально замучивая главного кузнеца вопросами о том, как создаётся оружие, как его длина, вес, форма и материалы влияют на его характеристики в реальном бою, либо на природе, не только наблюдая за тем, по каким законам она существует, но и просто исследуя остров Ясиори, где неподалеку от деревни находилось скромное поместье семьи Мурамаса...
Именно тогда Сэнго, будучи подростком, нашел заброшенные руины, которые идеально подходили для самостоятельных тренировок. И именно тогда Сэнго начал учиться изготавливать мечи, запомнив слова кузнеца о том, что меч - продолжение руки любого воина.
Не существует одинаковых камней. Не существует одинаковых людей. Значит, и одинакового оружия, сделанного под копирку, быть не должно - у каждого свой путь и свое оружие.
Сэнго опускает взгляд на свой клинок, лежащий неподалеку от него на полу, спрятанный в простых, но изящных, украшенных незамысловатым узором ножнах, и усмехается, думая о том, что ему ни разу не довелось проливать чужую кровь по-настоящему. Поэтому, наверное, его прозвали "дурачком" в детстве - он соглашался тренироваться только на деревянном оружии, а когда дело доходило до настоящего, холодного оружия, он успевал вскрикнуть "Сдаюсь!" до того, как чужая сталь успевала его коснуться и испробовать его крови - Масамунэ, кузнец, у которого он обучался, всегда говорил, что металл оружия, особенно тот, что прошел через множество сражений и испил много крови, имеет свою душу, свою волю, свою жажду, которую необходимо утолять, и мальчишка, который превратился вначале в юношу, а потом во взрослого мужчину, предпочитал "держать свой клинок на здоровой диете", если избежать ранений противника не удавалось.
Многие говорили, что он, сдаваясь, когда становилось понятно, что ему не победить, позорит честь самурая. Однако каждое такое поражение позволяло ему получить бесценный опыт и научиться чему-то новому у своих противников, к которым, усовершенствовав свои навыки, приходил за реваншем, а уходил победителем.
Вода камень точит, придавая ему нужную форму.
Пока братья добивались успехов на государственной службе, а один из них даже успел заполучить Глаз Бога, Сэнго вначале странствовал на протяжении семнадцати лет, объехав не только Инадзуму, но и ближайшие регионы, в частности Ли Юэ. Но после каждого сражения, будь то очередное поражение или заслуженная долгим и упорным трудом победа, мужчина возвращался на Ясиори, оставаясь верен отчему дому.
Последующие несколько лет Сэнго спокойно жил на Ясиори, переняв от своего наставника кузницу, сдав "экзамен", выковав собственный, подходящий только ему клинок, получивший имя Кусанаги (Скашивающий Траву Меч), и занявшись изготовлением собственных клинков - невероятно острых и жаждущих крови, следуя заветам наставникам.
А затем началась Охота на Глаза Бога и гражданская война.
Кто-то однажды сказал, что у войны взгляд Медузы Горгоны — кто однажды заглянул ей в лицо, тот уже не в силах отвести глаз... Сэнго тоже не смог. Да и как это возможно, если один брат погиб, отказавшись отдавать Глаз Бога властям, второй брат слепой следует за Архонтом, полагая, что таким образом помогает людям, но не видит, как многие становятся жертвами божественного всевластия, а представители Ватацуми волей-неволей поспособствовали тому, чтобы Ясиори опустел в результате внезапно появившейся болезни?..
Мужчина наконец прикоснулся к пиале, поднеся её к губам и наконец пробуя чай на вкус, а затем слабо усмехаясь. Если его поймают, ему действительно будет жаль, что он не увидит, как на лице его жены, отправленной на территорию Наруками под другой фамилией, со временем появляются морщинки, а его дети вырастают и становятся достойными людьми... Но так у него - и у всей Инадзумы - будет шанс на лучшее будущее.
И, если он когда-нибудь доберется до бога, хотя бы до той, что правит Инадзумой, руководствуясь холодным рассудком, словно машина, то обязательно её спросит кое о чем.
"Ты когда-нибудь... Ты когда-нибудь терял себя, а потом находил занятым тренировками до самого восхода солнца? Ты когда-нибудь проливал слёзы по тем, кто сделал тебя сильнее? Ты когда-нибудь испытывал чувство близости к своему противнику в битве не на жизнь, а на смерть? Ты когда-нибудь..."
- Хотя ладно, не бери в голову. Ты ведь даже не понимаешь, о чем я говорю, не так ли?.. - бормочет себе под нос Мурамаса, смотря в окно своего действительно скромного убежища, из которого открывается чудный вид на горный склон и на заброшенную деревню вдали, за которой его люди ведут наблюдение - прохождение через деревню оказалось для нескольких мирных членов организации слишком опасным.
Он любит людей. И он никогда не проиграет тому, кто с такой легкостью растапливает простые человеческие мечты и желания.

Моракс никогда не боялся смерти. Никогда. Она оставалась его самым верным, самым постоянным спутником, никогда не отстающим ни на шаг. Порой он задавался вопросом, почему она забрала у него лучших, а его самого оставила невредимым. Если бы только он мог поменяться с ними местами, он бы даже не задумался. Но его срок ещё не настал, и он смирился с этим. Какая же ирония, что он прошёл через все войны и катастрофы для того, чтобы теперь, отойдя наконец от дел и получив возможность спокойно насладиться результатами всех вложенных усилий, Чжун Ли обнаружил, что старая приятельница наконец-таки его настигла. Как если бы всё это время она попросту забавлялась с ним, как дети во дворе, играющие в пятнашки, но намеренно не настигающие «добычу», чтобы продлить развлечение. Она никуда не торопилась, ведь никто, даже божества, от неё не денутся. Рано или поздно её холодные руки дотронутся до каждого на этом свете. И, будто очарованные волшебной дудочкой, они потеряют способность сопротивляться и последуют за ней куда угодно.
Но теперь смерть внушала Чжун Ли истинный дикий ужас, заставляющий кровь малодушно стынуть в жилах. Нет, превратиться в живую развалину, похожую на те статуи в долине Гуйли, не казалось ещё худшим, что его ждёт. Но он не хотел терять Тарталью. Тело не жаль, незаконченных дел, которые совсем никого не нашлось бы продолжить, тоже нет. Но, впервые раскрываясь навстречу молодому человеку и принимая своё влечение, чувственную сторону, Чжун Ли даже не предполагал, что их истории суждено оборваться так скоро. А кто позаботится об Аяксе, когда его не станет? Каково это — поверить в свою нужность и важность, отдаться ей со всей юношеской пылкостью и бескомпромиссностью, чтобы почти сразу же лишиться всего? И он сам – он не желал, чтобы всё так завершилось: так быстро, так безнадёжно. Ведь то, что между ними произошло, напоминает сказку, самую настоящую сказку о чудесах, где обязательно должен быть положительный конец. Каждый раз, когда они встречались и занимались чем-нибудь вдвоём, всё как бы оставалось позади. Всё, кем они были прежде, их жизненный опыт, пережитые потрясения, страдания, подвиги. И они уже не божество, воспетое многочисленными сказителями как недосягаемо великое и всемогущее, и посланец скованного снегом и льдами далёкого сурового королевства, не прощающего ошибок и готового на всё во имя поставленных целей. Они – два человека, двое равных, и разделявшая их пропасть попросту исчезала. Эти слова, «я люблю тебя», стёрли её.
Возможно, именно поэтому в присутствии Аякса он если не исцелялся, то мог позволить себе не обращать внимание на происходящее с ним. Аякс был персонажем их собственной баллады, и, словно вплетаясь в повествование, Чжун Ли получал естественную сюжетную защиту главных героев. Конечно, многие истории выплеснули в лицо читателям трагедию на последних страницах, но у них — романтическая повесть. В таких персонажи всегда в финале живут долго и счастливо, и занавес встречает их уходящими в полное наивной веры в лучшее будущее рука об руку. Иначе говоря, пока они вместе, беда обойдёт его стороной. Она не посмеет вмешаться и испортить их мелодию, как злой дух, что ворвался в самый разгар пёстрого праздника.
Но ему всё ещё страшно. Потому что Чжун Ли слишком хорошо понимает, смерть — не худшее, что может его ожидать. Хуже будет дойти до такого состояния, когда у него не получится больше сдержать слёз… и не получится удержаться от мольбы добить его, избавив от мучений, потому что есть в мире слишком много того, что гораздо, гораздо хуже смерти. Он чувствует сотни крохотных игл, впивающихся в кожу там, под плотной тканью одежды, вгрызающихся глубже. Это происходит каждую минуту, каждую секунду.
Солнце бьёт в глаза, обжигая их, а ведь оно уже не такое уж яркое, ведь полдень давно прошёл. Чжун Ли осознал, что слишком долго пробыл впотьмах, не решаясь прибавить освещения, чтобы ещё лучше рассмотреть каждую подробность разъедающей его болезни. Он, кто привык встречать любую угрозу лицом к лицу, потому что не сомневался, что справится, примет брошенный вызов достойно, не мог заставить себя столкнуться с неизбежностью. С этим нельзя сражаться. Против этого не помогут выдержка и стойкость — на самом-то деле Чжун Ли не без внутреннего содрогания ждал момента, когда и то, и другое ему откажет. Даже скалы обращаются в прах, даже самый прочный валун можно разбить вдребезги. Нет, он не боялся гибели, но ему внушали интуитивное отвращение грядущие позор и унижение. Он не станет ничьим бременем, не станет жалкой тенью самого себя.
А что, если его разобьёт паралич? Что, если он даже потеряет право выбрать свою судьбу? Возразить тому, как другие решат поступать с ним, ведь самый дар речи откажет ему. Продолжая всё помнить и всё понимать, останется на милости у тех, кто его окружает, утратит даже самую малую толику самостоятельности. Он не сможет попросить это прекратить и не сможет сам оборвать своё существование.
— Пожалуйста, расскажи мне ещё что-нибудь о себе, – это отвлекает от того, что Чжун Ли рассчитывал никогда и ни при каких обстоятельствах не испытать — чувства загнанного зверька, когда к нему приближается хищник, ходит кругами, но всегда следит, чтобы у жертвы не появилось даже призрачного шанса ускользнуть. — Было что-нибудь забавное… на работе? Или, может быть, какие-нибудь новости о твоей семье?
Он хотел слушать, ему всегда нравилось слушать Аякса, вне зависимости от того, что тот говорит. Каждая незначительная мелочь имела для него значение. И он запоминал их. Составлял себе полную картину из множества на первый взгляд совершенно разрозненных, не сразу и сообразишь, как их соединить, кусочков мозаики. Небеса, Чжун Ли ведь ещё совсем недавно всерьёз был уверен, что каждая такая деталь ему пригодится, ведь это очень, очень важно, когда собираешься провести с кем-то жизнь, многие годы, раскинувшиеся перед ними, как заметённые искрящейся белизной просторы родины Аякса. Но есть ли у него в запасе ещё хотя бы несколько месяцев? Как быстро вообще будет развиваться, набирать силу, шаг за шагом отнимая всё, чем он так дорожил, его палач? Незнание – тоже форма пытки.

Альхайтам откинулся на спинку стула и устало потёр пальцами переносицу. Буквы уже начали двоиться перед глазами, а часть смысла текста ускользала от восприятия. Кажется, ещё немного – и он врастёт в библиотеку. Положительно пора было сделать перерыв, но работа ещё не закончена даже наполовину. Кто виноват, что сведения не казались ему достаточно точными для того, чтобы их использовать. То учёный, проводивший исследования, славился тем, что приукрашивал факты для того, чтобы они звучали привлекательнее, то ходили слухи, что та или иная книга написана хоть и профессором, но уже после того, как он начал выживать из ума. И, конечно, научная конкуренция никуда не девалась, многие из них как будто положили всю жизнь на то, чтобы опровергать тезисы друг друга.
Честное слово, с такими авторами он сам скоро сойдёт с ума, и тогда его тоже сошлют в деревню Аару. Если бы у него было время, он бы сам поехал проверил, как обстоят дела на самом деле. Вопреки тому, что он нём думали некоторые, Альхайтам вовсе не брезговал работой в поле, когда испытывал в этом настоящую необходимость. Ему просто не нравились лишние телодвижения, не приносящие результата. Или такие, где предполагаемая итоговая польза не окупала даже половины усилий. Но в пирамидах нет людей, а ему это и нужно, хоть отдохнёт от постоянной толпы вокруг, состоящей из суетящихся и галдящих дилетантов.
Нет, не то, чтобы он вовсе не любил новичков, просто не выносил самоуверенных, если это не подкреплялось никакими реальными достижениями. Когда каждый желторотый ученик считает, что наука, особенно запреты, не про него, ведь он-то не совершит ошибок своих предшественников, он же не дурак. И им таким всё равно, что некоторые правила написаны кровью тех, кто ими пренебрёг. Альхайтам не хотел смотреть на то, как они губят себя прямо у него на глазах. Если отказываются слушать добрые советы, то, пожалуйста, пусть держатся подальше от него. Ему лично вполне хватает одного Кавеха. И пусть потом не называют его чёрствым, он же предупреждал. Не связывать же их и не запирать в подвалах Академии.
Он вновь посмотрел на страницу, которую читал несколько минут тому назад, и его внезапно озарило. Вот же та самая строчка, как он мог упустить её из виду. Всё гениальное просто, вот уж воистину.

Для всех народов этого мира, не утративших ещё здравый смысл, дети – это будущее. Даже во время войны они делали всё, чтобы детей по возможности как можно меньше затронули реки крови, что в те годы лилась куда чаще, чем вода. Смотреть в глаза детям было тяжелее, чем взрослым. Сообщить жене, что её супруг никогда не вернётся, невозможно без комка в горле и смёрзшегося сердца, потому что, если позволить ему чувствовать, оно разорвётся. Но девочка закапывала что-то в землю на поляне между лесом и домом, и, когда её спросили, во что она играет - ответила, что хоронит маленького брата… хоронит, потому что и отец, и мать погибли в битве, а у неё самой не хватило сил, чтобы заработать достаточно и прокормить младшего. И по впалым бледным щекам понимаешь, что ей самой осталось не так уж много, если не произойдёт чудо.
Воду принято считать ласковой и мягкой стихией, но ни у кого не повернулся бы язык сказать подобное в тот день. Огромные сгустки воды ливнем падали на деревню, пробивали крыши домов и переламывали стволы деревьев как тростинки. Один такой с лёгкостью мог убить человека. Двое, мальчик и девочка, стояли, обнявшись, и беспомощно ждали смерти. Они зажмурились, чтобы было не так страшно, и вцепились друг в друга так, что, казалось, не смогут оторваться, даже если им вдруг сказать, что опасность миновала. Неумолимая тень очередного снаряда накрыла их, и, хотя они не могли её видеть, но слышали звук, они уже научились их отличать. Что успели подумать бедняжки в эти последние секунды? Но смерть не коснулась их. И, когда они это осознали, то посмотрели вверх. Высоко над их головами, преграждая путь любой беде, мерцал яшмовый щит Властелина Камня.
Даже разбойники в Ли Юэ могли пощадить малышей. Это было что-то вроде негласного табу.Более того, некоторые из них даже брались проследить, чтобы дитя добралось до родного города или деревни в целости и сохранности. У многих из них имелись собственные семьи. И у кого же теперь поднялась рука?
Дожидаясь визита Предвестницы, Чжунли собирал информацию, насколько мог. Он говорил с пострадавшими семьями и с торговцами, доставившими новости из Мондштадта о том, что там тоже такое бедствие. Но никто не знал ничего наверняка. Досадно, ведь Чжунли привык быть полезным, и на момент визита Арлекино он хотел бы предоставить ей хоть какие-то сведения. Что же, не всегда всё получается так, как хотелось бы, к сожалению. А, между тем, скоро она уже прибудет, и пора бы отправляться в порт встречать её.

Вот поэтому, в частности, Чжунли и не подозревал Люмин ни в каких дурных намерениях. По её поведению, по тому, как она говорила, не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться – ничего плохого она не хочет ни ему, ни проживающим в этих краях людям. И сама же себя в первую очередь казнит, если ненароком кого-нибудь ранит. Да, она отличалась от всех, кого он доселе встречал. От неё пахло звёздами и невиданными дорогами, на которые даже ему не суждено ступить. И почему-то он не сомневался, что однажды Люмин будет способна превзойти его в силе. Но ничто из этого не служило для него достаточным аргументом, чтобы отказать ей в помощи и совете. Ищущий обрящет, такова истина его жизни. Если Чжунли хоть раз поступит иначе, то перестанет быть собой. И дело, конечно же, не в долге перед Селестией, обязавшей всех Архонтов служить на благо человечества. Он действительно этого хотел.
- Не беспокойтесь, пожалуйста, полностью сосредоточьтесь на тренировке. Я ведь сказал, что вам нечего опасаться, пока я рядом. Это значит, что я смогу взять ситуацию под контроль, если что-то пойдёт не так. Я восстановлю то, что вы разрушите, если так получится, а, если разрушение будут слишком велики, я компенсирую причинённый вами ущерб и сам поговорю с хозяевами. Обещаю, что ни одно живое существо не пострадает в результате ваших упражнений.
Чжунли улыбнулся и деликатно коснулся её плеча, поощряя продолжать. Прикосновение вышло недолгим, он, конечно же, ни в коем случае не позволял себе лишнего. Он очень любил наблюдать за успехами других, как вчерашний птенец, боящийся расправить маленькие и ещё слабые крылья, сегодня парит в вышине, подставляя себя потокам ветра и состязаясь с ними. Люмин напоминала новорождённый бутон диковинного и невероятного цветка, и Чжунли хотелось увидеть, как каждый его лепесток уверенно расправится навстречу солнцу.
- Как только вы освоитесь с основами использования элемента, вам предстоит выбрать из трёх направлений развития стихии. Первое из них – это атака. Вы специализируетесь на создании объектов, наносящих наибольший урон. Например, обрушить на головы ваших неприятелей каменный дождь, или призвать из земли острые шипы, пронзающие оппонента снизу, или заточить его в янтарь, стенки которого будут постепенно сжиматься, пока не раздавят. Второе направление – это защита. Стихия гео позволяет использовать множество самых разнообразных барьеров, усложняющих врагам процесс вашего устранения. Например, вы можете окружить себя каменными стенами или создать подвижной щит из чистой гео энергии. Третий же вариант не боевой, это – создание различных элементальных конструкций, таких как плотина, лестница, мост, колонны. Это подойдёт вам, если вы собираетесь выбрать более мирный путь изучения мира. Конечно, так или иначе вам придётся изучать все три пути, но развить до совершенства получится только один. Я знаю множество мечников, совершивших эту ошибку. Они считали себя гениальными, и действительно были талантливыми. Они подхватили понемногу отовсюду, но ни в чём не преуспели по-настоящему.
Существовала и ещё одна причина, по которой он так говорил. Что-то подсказывало ему, что в перспективе эта девушка может получить доступ и к другим элементам, и тогда ей в любом случае придётся трудно. Так или иначе Люмин предстоит выбирать, что для неё наиболее приоритетно.
Его слова текли плавно и размеренно, хорошо поставленная речь и правда звучала как лекция, любое учебное заведение с радостью приняла бы такого наставника. Ему ведь уже не раз говорили, что, если по какой-то причине придётся прекратить работу в ритуальном бюро, какая угодно школа или институт с ним готовностью распахнут перед ним двери.