ССЫЛКА НА РОЛЕВУЮ: church cross
ЖЕЛАЕМАЯ ВНЕШНОСТЬ: юра борисов (из к/ф серебряные коньки)
ТЕКСТ ЗАЯВКИ:

МАТВЕЙ ♱ MATVEY
[world of watches]

— юра борисов —

личный мальчик с кофеассистент завулона; и чтец, и жнец, и на игре дудец; знает двадцать способов как завязать галстук и изжить любого со свету, выучил всю дискографию шансона наизусть — не по своей воле, талантливо подпевает песням «блестящих» на концертах алика

✦✦✦ We will meet again ✦✦✦
От его смеха у всех тянуло судорогой внизу живота, невозможно было увидеть его всего, целиком — подколотую шпилькой шапку на боку и вмятину от простуды над верхней губой, подтаявшие от майской жары пальцы и тонкую спину, перетянутую кашемировым пальто. Однажды, Завулону удалось разглядеть его всего, как если бы раньше он смотрел на кого-то другого, он услышал его дыхание, так дышат недовольные лисицы в лиссабонских вольерах, перебегая из одного угла в другой в непривычно тесных клетках.

Да нет, при чём здесь лисы, это же пустельга, которой Петра много лет назад вырезала язык, чтобы как-то скрыть своё преступление, — крик птицы, забывшей о своём обете и подавшей нечаянный хрипловатый голос.

Он стоял здесь, посреди комнаты с кофейным подносом в руках, чувствуя, как по локтям бежит кровь, как тьма медленно расползается по стенам, как леденеет вдруг позвоночник и ноги становятся слабыми, будто вот-вот они переломятся, как крыло стрекозы. Завулон рассматривал в его лице какую-то никому неясную болезнь, которая в одно мгновение была сметена неведомым прежде бешенством, и чужое тело вдруг залило плотным, тягостным холодом с ног до головы.

— Не думал, что такой, как ты, будет верить банальной болтовне, — он забрал с застывшего на руках подноса чашку кофе, снял с крючка свежее полотенце и бросил обратно на поднос; присел возле стола и уставился глазами в выбитую на стекле дыру, за которой зеленел сад. Осколки и стеклянная крошка захрустели под чужими ботинками, брызнули по плиточному полу, и прохладный, резкий воздух с улицы вошёл в комнату, отодвинув дешёвую горечь робусты и подгоревший запах утреннего омлета. Сразу как-то стало легче дышать.

---

три года я думал, что ассистента завулона зовут «семён» (как? почему?), три ебанных года, пока наконец не пересмотрел фильм заново; вот те три секунды, где заебанный «семён» висит на мобиле и решает с кем-то вопросики, пока артур летящей походкой вышел за водкой рассекает по столовке — всё, что нам известно. активно намекаю на твоё происхождение (при желании, могу звать легендарным «семён», чем мы хуже ночного, сам посуди) и откровенно тащу образ юры борисова из «серебряных коньков», потому что вот что-то такое и хочу под своё крыло, чтобы тоненько и изящно, с ехидной улыбочкой и полным безразличием ко всем страждущим.

что нужно, чтобы столько лет прожить в дневном дозоре, будучи правой рукой завулона? правильно, нужно уметь быть крiсой мразью. хэдканоню, что у матвея всё схвачено, даже при том, что матвей берет от этой жизни (и в каждом времени) примерно всё: бесконечные тусовки по клубам, дорогие девочки-мальчики в постели, десять грамм в зип-пакете под пиджаком и несложные махинации с инвестициями начальника; воровать у завулона — ты не бессмертный, а вот зарабатывать на его деньгах в обороте — почему бы и да. непонятно как, но ты успеваешь делать буквально всё. ты вертишься в этой тусовке уже столько лет, что знаешь каждую, даже самую мелкую крысу в лицо, помнишь, когда у каждого в совете директоров день рождения, что ему нравится и по какому адресу отсылать подарок от имени артура. у тебя семь понедельников на неделе, и каждый — хуже предыдущего, иногда ты не спишь по двое суток, иногда дремлешь на диване в чужих апартаментах, иногда — выключаешься в такси. ты привык всегда быть рядом (или где-то неподалеку), привык решать всё и вся, просто держа в руках мобильник. ты и водитель, и брокер, и юрист, и мальчик, который просто приносит в его кабинет заваренный кофе, ты завязываешь ему галстук по утрам и разминаешь плечи каждый вечер, нанимаешь персонал и избавляешься от излишков, но самое главное — на тебе держится частичка его души: сеть дорогущих кабаков родом из девяностых, которые уже больше двух лет совсем не приносят прибыли; мир давно убежал вперёд, а объяснять артуру, почему это бессмысленное вложение — себе дороже.

кроме того, у меня есть краш на то, что вы с аликом в дневном дозоре — как те две крысы, которые по началу едва не сожрали друг друга, и всё-таки как-то нашли общий язык. между вами не дружба, но умело распределенные обязанности, вы каждый день делитесь сплетнями, шутите мерзотные шутки про деньги и шлюх, и даже предупреждаете друг друга о чем-то из вне; не из солидарности, конечно, а чтобы просто посмотреть очередное шоу, отсидевшись в сторонке, — алик передаёт тебе привет и готов думать в сюжет.

warning: сразу предупрежу, что я в скорость по постам не умею, критериев никаких для чужого творчества не задаю (как и не принимаю их от других), люблю вместе продумывать сюжетные ветки и хэдканоны, шутить шутки за триста. не люблю пассивность и методы изобретения сюжетов «придумай сам», потому что в таком быстро перегораю, топлю за общий вайб и совместно слаженную работу. у нас тут собрался такой нереальный каст дозоров, ты бы знал, матюша, не хватает только тебя. приходи в лс с примером поста, и я оторву тебя у всех прочих с руками и ногами — себе под крыло.

исключительно его вайб; ну что за чудесный мальчик

ВАШ ПЕРСОНАЖ: Завулон, глава московского дневного дозора
ПРИМЕР ВАШЕГО ПОСТА:

Пример поста

внутри твоих зрачков и по сей день живут грязно-жёлтые ступени вифавары*, топкая дорога из песочных болот через сухую иудейскую пустыню — прямо к мёртвой воде, гесер зевает и закидывает ногу на ногу, сквозь золотую кашмирскую роспись на его рукавах чернеют потрескавшиеся керамические черепки, в том глинистая сущность его тела, из такого земного праха ни ребро адама не родилось бы, ни ядовитой пасти под ногами эвридики, из такого тела разве что говларский комбуду* для крепкого чая с молоком, времен древних правителей ширвана, вылепить, облить янтарной смолой и запереть в раскалённой печи, хочешь горячих лепёшек с чаем? угу — гесер вытягивает руки из карманов и ставит пиалу на правый угол стола, на его пальцах словно прыгают горячие каштаны, их продают весной  в гудаури на подъезде к горе шан, завулон отпивает по чуть-чуть и поджимает свой сырой арамейский рот, гесер глядит на него укоризненно из-под белого бахристого платка, повязанного на голове словно бурятская куфия* — вот сейчас высунет язык и лизнёт себе самый кончик носа, хватит смаковать во рту весь этот свой змеиный яд, гесер, и без того сегодня много выпьешь.

ты слишком часто пишешь набело, друг мой, вдруг отзывается он, а я знаю, что в любой момент могу вернуться и что-то переписать, — ну вот ещё, завулон лениво описывает подушечкой большого пальца ровный полукруг по обручальному кольцу, raq pa'am akhatt* пишут чин на погребение в требнике, мой ангел, по свежей штукатурке, остальное — можешь рассовывать по углам своей гончарной печи, оно и без того остынет в петле мёртвого времени, мы присыплем его бесплодной землёй и запечатаем на страницах старого травника, чтобы никто о них не узнал, гесер растерянно пожимает плечами: вот всегда ты всё перевираешь, я бы вот точно вернулся! тоже мне нашёл сравнение, как будто приручил подгоревшую мифическую птицу, по его словам вернуться — тоже самое, что к себе домой прийти, в комнату с тихо бьющим из потолка водным ключом и бугристым глиняным полом, густо застеленным плетёными коврами, и чтобы на стенах красовалась мавританская мозаика, изумрудная или цвета топлёного молока, — то что нужно всякому светлому ночью в иудейской пустыне, когда, словно во сне, душа сжимается, обмякает и гаснет, но это если верить древним пустословам, а мы


— мы с тобой и впрямь разучились её чувствовать.





Плотный сырой запах промёрзшей земли после первого весеннего паводка исходил от Завулона каждое лето, и Матвей желчно улыбался, как этот холеный мальчишка — уже больше тридцати лет! — может ложиться возле него каждую ночь на жёсткую кровать с большими рыхлыми подушками.

Подушки Завулону всегда везли свои из Москвы, таких в курортных городах никогда не водилось. Он спал, подложив под голову смятый валик из пера гаги, ни в одном городе в помине бы не нашлось к нему подходящих наволочек, и Матвей заказывал чехлы у местных портних, их шили обычно из выбеленного хлопка — сносу им не было ещё на десять лет вперёд.

В жару, под краснодарским солнцем, в нём вдруг проявлялась какая-то особенная для его меланхоличной натуры уверенность в себе и навязчивая дотошность — понимать его настроение становилось намного легче, но всячески уговаривать или торговаться, чтобы определить себе лучшую участь, делалось чем-то пустым и бесполезным.

— С каждым годом ты становишься всё требовательнее, — говорил он своим размеренным, глубоким голосом с кривой улыбкой в уголке рта, рассматривая на чужих поджатых губах яркие всплески раздражения и выкрученной добела злости. — Ты ещё очень молод, ты яркий, властный и своевольный, и тебе хочется все больше и больше. Но мне страшно, Саша, страшно от той мысли, что из-за какого-нибудь глупого безрассудства или по неосторожности, я могу вдруг тебя потерять.


От его сухих прикосновений по телу всегда расходилась бледная тень угасшего света, движущимися ядовитыми огоньками на застывших болотах, как здесь говорят, похожих на вздохи мертвецов — людям было не по себе, когда он невзначай касался их узких, вжатых под шею, плеч, — что-то извне давило на них сверху, ледяным холодом по загривку, отчего они ложились на землю и бросали головы в свежую трясину топей, жмурились, кашляли, захлёбывались, но всегда — замирали.

Когда Завулон смотрел на Алика своими внимательными и в то же время совершенно пустыми глазами, он чему-то ухмылялся, как будто точно знал, как ему следует поступить с его невероятно бесцветной жизнью, как будто само время обращалось сумраком и взвешивало на судейских весах его сырое, холодное, хлюпающее сердце утопленника. Отдать на съедение свету в образе пиренейской гончей с головой крокодила, вот что следует сделать.

— Закончится шторм, и ты заскучаешь здесь, захочешь поехать город, тогда я ему и позвоню, — в его бескровных губах проступила очень знакомая зелёная горечь, растворяющая камышиные стебли в цветущей воде, рот растягивался в надменной усмешке, цена его драгоценного мальчика была выписана на его бледном лбу, и Артур всегда готов её платить — ну а, с другой стороны, куда ему деваться; он рывком протолкнул большой палец в этот маленький изящный рот и болезненно подтянул чужой подбородок, отворачивая от себя, чтобы носом неторопливо втянуть удивительно сладкий запах с его податливой шеи, прошептав в полголоса. — Ты же обязательно расскажешь мне, если тебе начнут сниться кошмары?

Ему показалось, что под сочинским солнцем Алик успел немного загореть, поэтому с его лицом было что-то не то — оно стало бледно-желтым и лоснистым, как взбитая сметана, и возле рта образовались какие-то выпуклости, как будто от солёного моря у него растрескалось в уголках, и потому он боялся разжать губы и втянуть побольше воздуха. Завулон потянул его рот снова к себе — чужая ладонь упиралась ему в грудь через майку почти вплотную — и мягко провёл пальцем по губам. Бледные губы будто налились кровью, горели и прилипали к пальцам от собравшейся вязкой слюны. Он будто весь был заполнен статическим электричеством, как грозовое облако, и тьма равномерно давила на его щиколотки; угасающий закат из окон неторопливо растворялся в густой темноте.



на самом деле, мой мальчик, вокруг нас никто никому не нужен, ни просто так, ни даже за деньги. люди чувствуют привязанность, любовь, раздражение и ненависть, потому что в детстве их зачем-то этому научили. старый потифар в новом завете рассказывал людям не о любви, он лишь хотел вернуть себе свою собственность. так вот, все слухи о самоотречении и чистоте — несколько преувеличены. мы говорим лишь о воспитанном в юности характере, о терпении и о соглашении, готовности делить своё тело. твоя ко мне злость, которую тебе так хочется обратить в ненависть — это вполне обычное чувство тесноты в том мире, где ты живёшь со мной под одной крышей, приумноженное на количество прикосновений. именно поэтому я не могу ненавидеть гесера — я чрезвычайно редко его вижу, даже по меркам древнего летоисчисления. но даже если я бы мог, какой от этого толк?

если решишь кого-то возненавидеть — этот кто-то непременно должен об этом знать. иначе ты станешь одним из тех, многих: доверчивых, торопливых, источающих никому ненужный свет всем подряд.