Спустя годы у Джона останется одно яркое воспоминание о спальне мальчиков Слизерина: это запах толпы немытых мальчишек, который липнет к одежде, коже, волосам и остается на языке отвратительным привкусом. Когда тебе двенадцать — это вкус свободы. Волосы неделю не видели расчёску? На виске въедливый след от чернил? Носки сохраняют форму ноги? Всё это повод для гордости и символ взрослой самостоятельной жизни.

Джон ничем не отличался от своих однокурсников. Он вскочил с постели в последний момент, весь смурной и взъерошенный рванул с места, всех распихивая локтями. Под ноги сразу попалось теплое и живое, потому что какая-то сволочь решила поспать на полу. Джон отпустил бы едкую шутку и пнул сонного одноклассника по мягкому месту, да через секунду напрочь позабыл об этом.

Джон отвлёкся на Нотта (того, который нормальный), заговорнически подмигивающего ему. Вчера они допоздна просидели в библиотеке. Сочинение по истории магии далось Джону легко и быстро: он и без учебников помнил историю, чего ужасно стыдился, ведь не положено нормальному пацану умничать как девчонка. Остаток вечера Джон и Райдер планировали великую месть: окунуть Вильгельма в унитаз отросшими патлами! День обещал быть грандиозным. Войти в историю.

С первого дня в Хогвартсе слизеринцы разделились на два лагеря: нормальные ребята и прилизанные маменькины сыночки. Уже через пару недель выглядели они одинаково (и пахли). Джон оказался в числе первых, хоть и не рвался общаться со сверстниками. Так стояли койки в спальне, ну а че. Переросток с грозным взглядом получил кличку "Грач". Он сразу обозначил свою философию: в любой непонятной ситуации бей первым.

Грач всегда выглядел так, словно встал не с той ноги. Ему следовало сделать табличку "это всё из-за бровей, честно!" чтобы производить более приятное впечатление. Только Грач не хотел прослыть добряком. Он хотел, чтобы его обходили стороной. Чтобы ни одна падла не брала его вещи. И вот теперь, этим самым утром, полным сладкого предвкушения расправы над Вильгельмом, Джон стал жертвой ограбления. Он точно помнил: последние чистые носки лежали здесь. Да, на полу. Да, вывернутые наизнанку. Но он, соплохвост подери, точно знал.

Грач выругался всеми плохими словами, которые знал его неокрепший детский ум. Облаченный в школьную форму и один носок, он зыркал по сторонам в поисках злоумышленника. И вот, из ванной преспокойно вышел Скамандер! В одном носке. Слизеринец потерял дар речи от такой наглости. Он считал Лоркана другом и соратником, и такого мерзкого предательства не ожидал. Теперь всему конец!

Сжав кулаки и скорчив злобную гримасу, Грач вышел на центр комнаты, чтобы встретить обидчика во всеоружии. Однокурсники, оставшиеся в комнате, нарочито сосредоточились на собственных делах. И правильно, это его битва! Джон напоминал грозовую тучу, и только пар не валил у него из ушей и ноздрей, когда Лоркан вернулся в спальню.

Джон выдержал драматичную паузу и подскочил к обидчику, встав вплотную. Лоркан посягнул на святое и заслуживал жестокой расправы. Невинное выражение лица и память о былой дружбе не спасут его, решил Грач. Весь нахохлившись, он навис над Скамандером и выдал:

— СНИМАЙ НОСОК, СВОЛОЧЬ!

В подтверждение серьёзности своих намерений, Джон выставил вперед карающий палец и с силой ткнул Лоркана в плечо, так что тот пошатнулся.

— Снимай, или я за себя не отвечаю, — пригрозил Грач, глядя на Скамандера так, словно пытался прожечь в нем дыру, — гнусный ты воришка!

Время на мгновение остановилось. Синяя папка, которую изо всех сил сжимал пальцами Деклан, стала единственной ниточкой, что связывала его с реальностью. Происходящее казалось плохим сном: в голове не укладывалось, что хит-визардом Мэддоксом оказался тот парень из клуба, он стоял напротив и что-то даже говорил. Ему. Деклан молчал. Он чувствовал себя выброшенной на берег рыбой, лишенной возможности дышать, двигаться, жить.

Ненависть наполняла всё его существо, и лилась через край. Хотелось закричать, ударить, плюнуть в лицо, высказать всё, что накипело… Нет, не совсем так. Деклану были не нужны объяснения, извинения и прочие сопливые девчачьи штучки. Ему хотелось, так сильно, как ничего не хотелось прежде, причинить Мэддоксу такую же боль. Уничтожить всё, что тому дорого. Самоконтроля едва хватило на то, чтобы остаться на месте. Деклан выдохнул.

— Благодарю за помощь, вы скрасили мой день, — очаровательно улыбнулся Маклагген привет-ведьме и поспешил откланяться. Деклан направился к мисс Каллиган, второму детективу, всем своим видом демонстрируя прекрасное настроение. Мисс Каллиган была приятной девушкой, которая, как многие, мигом растаяла от его улыбок, ненавязчивых комплементов, прекрасных манер и искрометных шуток. Она быстро помогла с бумагами и за непринужденной беседой, не заметив подвоха, рассказала всё, что знала о Мэддоксе.

Эдди.
***

Выпускать своих внутренних демонов на прогулку… можно. Лишь время от времени. Под строгим контролем. После запирая клетку на замок. Этим правилом руководствовался каждый важный чиновник, известный человек, каждый наследничек вроде Маклаггена. Семьи вроде его семьи дорожили репутацией, но также обладали могуществом. Зачем иметь деньги и влияние, если не можешь позволить себе творить, что вздумается? Главное – прибрать за собой. И наутро подобрать галстук в тон костюма и вовремя спуститься к завтраку.

Наблюдательный и эмпатичный Деклан ещё в детстве усвоил, что каждый в семье Маклаггенов хранит свои секреты, грязные и не очень: мать – от отца, отец – от матери, и все – от него. Деклан знал на какие темы не стоит даже заговаривать, в присутствии взрослых. Начиная с подросткового возраста младший Маклагген обзавелся собственной тайной, которой не собирался делиться с родителями, твердившими о светлом будущем, включавшем не только карьеру в Министерстве Магии, но и образцовую семью.

Деклан был не против однажды жениться и наплодить много маленьких Маклаггенов. Это не трудно: выбираешь подходящую партию, слушаешь и улыбаешься, а после того, как дело сделано… живешь дальше, как прежде. Общаться не обязательно, верно? Среди высокопоставленных волшебников были и те, что придерживались прогрессивных взглядов: заводили детей на стороне, разводились, попадали на страницы таблоидов в непотребном виде… Маклаггены не потерпели бы такого в своей семье.

Зная это, Деклан был всегда осмотрителен. В Хогвартсе, полном детей отцовских знакомых, он строил из себя примерного гриффиндорца: превосходно учился, играл в квиддич, водил девчонок на свидания в Хогсмид. Вот только на девчонок не вставало. Все эксперименты и загулы начались после выпуска. Но и здесь было не прикопаться. Деклан выбирал лишь те места и компании, где его не могли узнать. И, если честно, тусовался он нечасто. А зря: теперь Деклану свобода могла только сниться.

***

Несколько дней назад Деклан, ничего не подозревая, вернулся с вечерней тренировки. Пусть отец запретил ему пробоваться в профессиональную команду по квиддичу (единственный наследник Маклаггенов не может разбиться на метле, как какой-нибудь плебей), Деклан не прекратил заниматься. Он ежедневно тратил время на пробежку, упражнения, полеты. Земли, прилегавшие к поместью, были скрыты от магглов – настоящее раздолье. Деклану это… ну, очень нравилось. Но в этот раз на пороге его встретила домовиха, работавшая в доме по найму после принятых благодаря Грейнджер законов, и, не скрывая беспокойства, сообщила, что «хозяин» ожидает сына в своем кабинете. Маклагген не знал, чего ждать. Он и подумать не мог…

— Ты предал нашу семью, — никогда ещё отец не говорил с ним подобным тоном. Деклан привык подстраиваться, предугадывать события и выдавать нужную реакцию, играть на публику лучше выпускника академии драматических искусств – и получать взамен всё, что можно захотеть из материальных вещей. Отец любил его и гордился им. Декланом ведь так легко было гордиться…
Что случилось? В чем дело? Деклан не понимал ничего. Он задал эти вопросы, а в ответ получил папку с колдографиями и немного времени. Никакого времени не хватило бы, чтобы осмыслить произошедшее и прийти в себя.

Со снимков, сделанных светочувствительной колдокамерой, на Деклана смотрел… он сам. Было прекрасно видно его лицо и как сильно он нетрезв, это выдавала даже нетвердая походка. Справедливости ради… тот, второй парень, что был с ним, вообще с трудом стоял на ногах. Снимок – они целуются. Снимок – один прижимает другого к стене. Снимок – они торопливо лезут друг другу в штаны. И охренительно четко видно всё, что происходит между ними. Снимок. Они прячут стояки в штаны, и сматываются. Деклан смутно помнил, что в как раз в этот момент они услышали шорок, и решили продолжить в гостинице неподалеку. Но сделанных в подворотне кадров было более, чем достаточно. Картинки двигались, не оставляя фантазии никакого простора. Пиздец. Когда Деклан закрыл папку, он был бледен как смерть.

— Ты подвёл меня, — прогремел отец, и, казалось, что стены кабинета задрожали. Деклан боялся даже поднять на него взгляд. Ему нечего было сказать в свое оправдание. Он не решался спросить, всё ли уже улажено и как удалось это сделать. Он стоял там, парализованный, пока отец приближался к нему, попутно расстегивая запонки на манжетах рубашки и закатывая рукава.
— Коллопортус, – бросил отец в сторону двери. Матери дома не было.

***

Покидая штаб-квартиру хит-визардов и оставляя мисс Каллиган, привет-ведьму и вон ту брюнетку в полном восторге от собственной персоны, Маклагген почти спокоен. Он возвращается в своей кабинет и, разбираясь с содержимым синей папки, не замечает, как рабочий день заканчивается. Деклан старается не думать о Мэддоксе, но его фамилия значится в бумагах, а эти бумаги — застилает его же неразборчивый почерк. Поэтому совсем не думать не выходит. Но монотонная работа хорошо успокаивает нервы, и Деклану начинает казаться, что в Визенгамоте ему понравится. Главное – держаться подальше от Мэддокса.

Эдди.

Он возникает из ниоткуда и разбивает вдребезги желание Деклана держаться подальше. Спокойствие идёт нахер следом. Одна секунда – и мир переворачивается с ног на голову, словно чиркает зажигалка в доме с включенной и всеми забытой газовой плитой. Ударная волна от их столкновения, только чудом не сносит Министерство к чертовой матери.

— Отвали от меня! – тотчас реагирует Маклагген, не прося… приказывая. Мэддокс не стоит его мизинца, если вспомнить, что рассказала мисс Каллиган. Никто из ниоткуда. Так и просится, чтобы его поскорее стерли с лица земли. Это Маклаггену очень даже под силу. Испортить говнюку жизнь так, чтобы было не выбраться. Деклан ещё придумает, как его уничтожить. И месть будет слаще чем стоны Мэддокса в ту ночь.

А пока… Деклан платит той же монетой: хватает за ворот хит-визардской формы и с силой впечатывает Мэддокса в стену. Неприкрытая ярость, горящая в его глазах – отражение его собственной, и Маклагген пропадает навсегда, потому что в этот самый момент внутри него зарождается желание, самое темное и порочное из всех, что он испытывал: желание вытащить это чувство из глубины на поверхность, рассмотреть каждую его грань.

Деклан не пытается объяснить Мэддоксу, что ни черта не понимает из того, что тот несет. Разобраться в ситуации, спросить… Он смотрит нагло прямо в лицо своего оппонента, облизывает губы и тотчас кривит в ухмылке:

— Много на себя берешь, — в голосе Деклана слышится вызов, и в следующее мгновение с его языка слетает то, что наследнички вроде Маклаггена не говорят, — Твоя задница не настолько хороша, чтобы думать о ней хоть секунду после того, как в нее кончил.

Деклан резко отпускает его воротник и поднимает раскрытые ладони в примирительном жесте, будто сдаваясь на милость правосудия. В его глазах пляшут черти, — а теперь, может, уберешь от меня руки и съебёшь в ту дыру, из которой вылез?