Чёртов. Доран. Мартелл!
Я в бессильной ярости слушаю его слова. Мои руки сжимаются в кулаки. Острые ногти с безупречным маникюром впиваются в мякоть ладоней, оставляя на изнеженной коже бледные следы-лунки; чуть больше давления, и я израню себя в кровь - настолько сильный ураган чувств сейчас пытаюсь сдержать, укротить в высоко вздымающейся груди, которой вдруг становится нестерпимо, болезненно тесно в узком лифе.

Кровь бросается в лицо. На щеках разгорается лихорадочный румянец. В ушах шумит, звенит, пульсирует кровь.

"Чёрт бы вас всех побрал! Чёрт бы вас всех побрал!"
Я живу в мужском мире и эти треклятые мужчины не устают указывать мне на моё место! Словно их жалкие повислые отростки - это гарант чёртовой власти!
Да как бы не так!

Я сжимаю челюсти до зубного скрежета, но сдерживаю себя, не кидаюсь словами, которые в последствии могут сыграть против меня.

- Я сделаю лучшее для школы. И благодарю за соболезнования, - холодно (но чего мне это стоит!) киваю, когда Доран Мартелл уже собирается выходить из моего кабинета.
Провожаю его спину испепеляющим взглядом и только тогда, когда звук его шагов затихает где-то далеко в коридоре, поворачиваюсь к Ланселю, который до сих пор стоит, замерев в углу кабинета, подобно сумеречной, безмолвной тени.
- Весь разговор записан? - с мрачной, мстительной полуулыбкой спрашиваю у молодого Ланнистера.
- Весь, - кивает Лансель.
- Ну и чудно, - произношу и сразу приказываю:
- Отправь мне копию на личную почту и в "облако".

Лансель выходит из кабинета выполнять распоряжение.

Я остаюсь одна. Собираю пальцы в замок и, прикрыв глаза, опираюсь о них подбородком.
Голову охватывает чертовски сильная мигрень - словно раскалённый железный обруч опоясывает череп и сужается, сужается, сужается...
Я глубоко дышу, запрещая себе думать о сыне. Хотя теперь, когда я осталась одна, я не могу выкинуть из мыслей своего золотоволосого мальчика.
Мой Джоффри. Мой милый Джоффри...

По щеке скатывается обжигающе горячая слеза. Следом за ней вторая. Я не позволяю себе рыдать в голос. Не позволяю даже стереть солёную влагу с щек, боясь повредить макияж, которым не могу поступиться даже в этот тяжёлый день. Мокрые ресницы отбрасывают длинные тени. И в уголках ярко-алых губ собираются скатившиеся слёзы.

Сколько я так сижу? Я не соображаю. Время словно остановилась. Время - это бушующая река, которая теперь в миг заледенела под натиском сурового мороза.

Пришла зима.
Для Ланнистеров пришла зима.

- Серсея?..
Я поднимаю взгляд и вижу перед собой Джейме. Мой милый, милый брат...
- Ох, Джейме... - сдавленно выдыхаю, с достоинством вставая со своего кресла.
Нам не нужно слов. Ни одного чёртова звука. Мы с Джейме понимаем друг друга без этого.
Мой близнец подходит ко мне и я падаю в его раскрытые объятия; тесно жмусь своей грудью к его груди, зарываюсь мокрым носом в его шею.
- Ох, Джейме... - повторяю, лаская ладонями его мужественные плечи и ощущая, как в то же время его руки крепко обвивают меня за талию.
Всё моё существо требует прикосновений брата, как если бы в них заключалась сама жизнь.
- Наш Джоффри мёртв, - хриплый всхип всё же вырывается из моей груди и опаляющим выдохом касается губ Джейме, губ единственного мужчины, имеющего значение в моей жизни.
- Я знаю, дорогая, знаю... - тёплые ладони брата нежно обхватывают мои щёки.

Несколько минут спустя мы с Джейме покидаем школу.
Я сажусь в машину брата и он отвозит меня домой, где даже воздух пропитан обрушившейся на нас трагедией.

В тот вечер, находясь в объятиях Джейме, я решаю: я найду виновника смерти сына. И отомщу ему. Чего бы это мне ни стоило.