|
Photoshop: Renaissance |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Photoshop: Renaissance » Нестандарт; » home beneath the ruin [cross]
• • • • • • • • • • • • • • • • • • • •
home beneath the ruin [cross]
ОПИСАНИЕ
домашний кроссовер для утомленных душ;
• • • • • • • • • • • • • • • • • • • •
РЕЙТИНГ: 18+; ЖАНР: кроссовер; ИГРОВАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ: эпизодическая;
заявка от takasugi shinsuke
«Когда дует ветер, бочкари богатеют» — ты слышал эту поговорку, Бансай? Не более, чем цепочка причин и следствий: ветер поднимает пыль, и многие слепнут, слепым остаётся одно — играть на сямисене. Для изготовления сямисенов используют кошачьи шкуры, тебе ли не знать. Чем больше музыкантов, тем меньше кошек. Чем меньше кошек, тем больше мышей. Мыши прогрызают соломенные мешки и съедают рис. Люди начинают скупать для хранения риса деревянные бочки. Давай сыграем, Бансай. Бачи в наших пальцах касаются струн и производят долгую вибрацию, резонирующую в остальных. Движение за движением, резонанс за резонансом, мы низвергнем эту прогнившую страну, больше недостойную того, чтобы её защищать! Струны содрогаются, звуча в унисон — для тебя важно чувство ритма, если ты не можешь угнаться за ритмом, ты отступаешь. Ты — моя правая рука, мой закрытый левый глаз, если хочешь. Что ты слышишь, глядя на меня Бансай? Ты — видишь? Ты не можешь угнаться за ритмом моей музыки? Это не угроза, твоё мнение — интересно, твои решения я уважаю, какими бы они ни были. Ты способен пойти наперекор мне, не исполнить мой приказ по своим причинам, поступаешь так, как считаешь нужным, следуешь только собственному ритму. Но разве у нас он не один на двоих с того дня? Когда мы встретились не_случайно, террористы, приговорённые к смерти из-за попытки спасти одного ребёнка, хитокири Каваками Бансай, ты назвал меня сумасшедшим, но разве тот, кто сам не сошёл с ума, последует за мной? С тех пор ничего не изменилось, эта страна давно вынесла нам смертный приговор, твои слова. Так почему бы тебе не умереть за меня — этот уговор всё ещё в силе. Не более, чем цепочка причин и следствий: сражайся за меня, сражайся на моей стороне, пока я не стану трупом. Но, видишь ли, Бансай, я не умру, пока не разрушу эту страну. Ради своей цели я пойду по трупам. Я буду использовать и тебя, до тех пор, пока ты сам не станешь одним из них. Знаешь, Бансай, мне известно, что ты, как и весь Кихейтай, приняли решение уже давно: использовать ваши собственные жизни, чтобы создать одного героя. Гинтама кончилась. Сюжета нет. Ты тоже вряд ли будешь. Но вместо тысячи слов. |
Ещё немного...
Ещё...
одну...
ступень.
Он никогда не знал, зачем продолжал брести, шаг за шагом переставляя ноги. Или знал, но всё это так позади сейчас, в миллионах проделанных шагов, эхом отзывавшихся в пустых коридорах, и после каждого тянулись кровавые следы; не помнит, когда наступал просто на дождевые лужи, шлёпал по ним бегом, в попытках ни на шаг не отстать, когда ступни были забрызганы грязью и пылью, как когда-то в детстве, не тёплой липкой кровью тех, кому он перерезал глотки, кого пронзал и кому вспарывал животы.Теперь вспорот его.
Кровь не капает — сочится порциями-сгустками из рассечённого живота, из отсечённой руки, из пореза на горле, вытекает изо рта, описывая проделанный путь, отнимая и без того взятую в долг жизнь, расплёскивается по ступеням звуком собственного кашля, сотрясает — колени подкашиваются, терминал рушится, альтана трещит зелёными вспышками, но он должен продолжать переставлять ноги, во что бы то ни стало, шагать, волочить отказывавшееся двигаться, больше не слушавшееся тело, ведь там — не пустота, не ненависть, ослепившая единственный видевший глаз, не жажда отмщения тому, кого он больше всего ненавидел, видя в нём себя, там — огненный рассвет, или закат, не понимает, всё расплывается перед взором в родные очертания, и от этого щемит больнее вспоротых ран — деревянная ограда, парадные ворота, иероглифы на табличке, солнечный диск, наполовину перегороженный крышей, и силуэт, там, совсем рядом, перед ним, и ноги будто больше не опутаны кандалами смерти, и он бежит на встречу, первый, оставляя позади Зуру и Гинтоки — ноги едва держат, оступается, морщась от жгучей режущей боли, хватается уцелевшей рукой за живот, зажимает рану, но кровь всё равно расплёскивается на пол, но это неважно, больше неважно, ведь он нашёл его, нашёл...
Веки щурятся в вымученной улыбке, оставшейся где-то там, позади, в миллионах шагов назад.
Он ведь нашёл его...
— Сен...сей...
Нашёл...
И он разговаривает с Сенсеем из последних сил, Сенсей не отзывается, своды рушатся, падают рядом, растрескивая, ломая ступени, от боли сгибает пополам, но он идёт к нему. Оступаясь, шагает. Идёт. Знает, что это не Уцуро, что это — Йошида Шоё из Шоку Сонджуку.
Не понимает, почему сенсей молчит, почему сенсей делает такое грустное лицо, и боль, толчками пульсирующая под самым сердцем ядом шепчет, что тот, кого сенсей хотел бы видеть на его месте, был Гинтоки, всегда Гинтоки, но он отмахивается от этого пульса — пусть.
Горло хрипит, высачивая из глотки кровь, та вязкой паутиной тянется вниз сквозь кашель, но он не видит ничего, кроме сенсея. Улыбка вымучивается, корчится всё шире, застывает, глаза почти смыкаются, на грани яви и сна.
Не сна.
Смерти.
Он обещает, что сделает то, чего не смог сделать Гинтоки, чего не смог сделать сам — обещает защитить, уверяет, что они сумеют это сделать, все вместе, и он так хочет, так хочет, чтобы сенсей ему поверил, один единственный раз, чтобы всё было как раньше, когда они, втроём, сломя голову бежали вслед за сенсеем, возвращаясь на огненном закате в додзё, и нет ни боли, ни страданий, есть только будущее, и он зовёт сенсея — вернуться, обратно, в Шока Сонджуку, где он был счастлив, где были счастливы они. Единственный раз. Зовёт вернуться. С ними. Связанными узами. С теми, у которых будущее было.Не с ним.
Ведь он...
Зовёт Сенсея.
Ещё... одну... ступень.Делает ещё один шаг. И падает, валится, как обрушивающийся сверху свод, ноги больше не держат, но он не может — протягивает дрожащую руку, медленно ползёт вслед — не может прекратить цепляться, не может отпустить, не может. Ещё немного... Ещё чуть ближе... Как же он... жалок. Его цепляющийся за прошлое меч заржавел, раскрошился трухой в пальцах, но он не может продолжать ползти, он должен идти, идти, вскарабкивается на колени. Сенсей отвечает.
«Я больше не тот, кого бы ты мог называть сенсеем»
Сенсей подходит к нему, не способному больше подойти. Говорит то, что ранит — больнее тех ран, что у него уже есть, больнее той боли, которую он испытал, видя его смерть, видя, как его жизнь отнимал тот, кому он верил, и путы снова опутывают руки, сковывают бессилием, неспособностью что-либо сделать, по ногам, и с каждым произнесённым словом пелена призрачного счастья предсмертного полубреда растворяется, рушится, остаётся там, позади, так далеко от них, в миллионах шагах.
«Я не могу защитить даже одного из вас»
И правый глаз выжигает тем, что он уже видел, своим левым, всегда, раз за разом, постоянно, с тех самых пор, как веко сомкнулось и больше не распахивалось. Слёзы, стекающие по щеке сенсея, вонзаются в его правый глаз больнее, чем кинжал.
Слёзы, которые он никогда больше не хотел видеть, которые никогда не проливал сам.
Ладонь касается рукояти катаны, и кровь капает с живота, вскипает в жилах, и он чувствует, чувствует, чувствует, как она приближается, поглощает.Пустота.
Мягкая улыбка отражается в лезвии — взмах. Острие вспарывает ткань и кожу, втискивается между рёбер. Он ведь пообещал — сенсею больше не придётся никого защищать.
Теперь их черёд.
Его.
Он защитит сенсея так, как умеет — никогда не умел защищать, только уничтожать — и эту пустоту он просто уничтожит!
Ладонь проталкивает клинок до рукояти, острие проходит насквозь слишком легко, протыкает — собственную грудь.
И он падает, валится, как обрушивающийся сверху свод, храня на губах мягкую улыбку, ноги больше не держат, поручает будущее, и Шоё-сенсея — им.Ему…
Ещё один раз. Ещё один раз он даст ему шанс. Он доверится Гинтоки. Ведь убить его — Гинтоки сможет, ведь отрубить голову ему, не сенсею, Гинтоки будет гораздо проще. Это почти одолжение, он почти поддался, дал форы, позволит взять матч-реванш.
Секунды тишины. Лязг скрещенных мечей. Огненный закат. Удар.
Его тело не его. И снова его.
Боль.
Двести сорок шесть против двухсот сорока семи.
Боль уступает слабости, и каждое слово — с трудом, каждый вдох — с трудом, улыбка — с трудом, но сейчас он счастлив, благодарен за подобный исход, благодарен Гинтоки — он не мог позволить ему снова взвалить на собственные плечи смерть Шоё-сенсея; тогда, десять лет назад, он бы без раздумий отдал собственную жизнь, чтобы не выбирать, тогда бы он умер за Шоё-сенсея, и ненавидел Гинтоки за то, что тот выбрал другое.Но теперь всё было как надо, он сам сделал всё, как надо. Не дал Уцуро убить сенсея, и на этот раз Гинтоки не будет страдать, как страдал из-за Шоё-сенсея тогда, также, как тогда страдал он сам.
Огненный закат больше не греет и холод расползается по телу, поглощает, но слушая голос Гинтоки, кажется, что становится несколько теплее, голос Гинтоки уносит на миллионы шагов назад, когда они без конца дрались и пререкались, в единственное время, которое больше не вернуть — когда он по-настоящему был счастлив.
Гинтоки не перестаёт шутить, но голос его вдруг надламывается и снова становится холоднее.
Он не хочет.
Ему не нужно от Гинтоки подобных эмоций.
Ведь тогда его план — рухнет, ведь тогда уходить будет несравнимо тяжелее.
Пустота близко, но ему не страшно, он, в отличие от Гинтоки, давно пуст.
И он торопится поговорить, делать то, чего они не делали всё это время, отвечает шуткой на шутку, как умеет, и почти жалеет, что... но глаза... глаз, почти не держит, у него не осталось сил, и он понимает, что это — последний шанс. Сказать правду, и попросить так, чтобы это не выглядело одолжением — вернуть не сможет.Потому что сейчас, здесь, перед ним, это не Гинтоки. Не тот человек, которого он жаждал победить, не тот, за которым он гнался всю свою жизнь, оставаясь позади.
У Гинтоки, которого он знал, не дрожал голос.
Гинтоки, которого он хотел видеть — не тот, которым узрел его левый глаз, прежде чем навечно закрыться, навсегда запечатав ненавистное.
Не тот, которого видит сейчас.
Часть его считала это абсурдным, невозможным — он только и делал, что разрывал узы с людьми, когда как Гинтоки делал наоборот, и всё же, он не хотел больше видеть этих слёз, не хотел видеть то, что ломало по ночам.
Лицо скатившейся по щеке слезой.
Как у Шоё-сенсея.
Поэтому он просит.
Поэтому он хочет, чтобы последним, что отпечатается в его правом глазу, это…Веко смыкается: выхватывает белесую чёлку, тень на лице, не видит чужих глаз, но через три удара сердца видит — широкую улыбку и открытый взгляд.
Ту, на которую способен только этот человек.
Так то... лучше...
Лицо Гинтоки становится далёким.
Он слышит голос Гинтоки, где-то вдалеке, что-то про ад, и идёт на него в полной темноте.
Он должен идти, продолжать переставлять ноги, во что бы то ни стало, шагать за этим голосом.
Сердце стихает.
Пусть даже в ад, лишь бы догнать.
заявка от alluka zoldyck
коротко и ясно, аллука ждет всех, и каждого, без исключения. руководствуясь принципом и желанием, на правах маленького ребенка, брошенного на произвол судьбы, стремящегося построить светлое будущее, наполненное яркими красками и невероятными приключениями, в компании тех, кто не соответствует общепринятым стандартам и правилам. |
заявка от deviya sharma
|
заявка от deviya sharma
О, милый друг! Ты заменил мне брата, за что я бесконечно благодарна тебе. Ты вел меня, защищал, обучал, предостерегал. Да, порой я кажусь колючей стервой и истинной ракшаси во плоти, но, пойми, ты - единственный, кого я точно никогда не предам и не решусь подвести. Я знаю, что могу положиться на тебя, ведь ты тот самый человек дела. Обещаешь что-то, и обязательно добиваешься этого. Упрям, как я, и мне безумно это нравится. Часто ты злишься, что я веду себя подобно невоспитанная дикарке, но ведь Кайрас любил меня такой. Люби и ты. Научи меня терпению, ведь защитить себя я теперь смогу, - спасибо за тренировки! Научи меня жить ответственно, отвечать за свои слова. Я стараюсь, правда, но горечь моя еще теплится, заставляет делать невообразимые вещи. Будь тем, кому я доверю даже самый секретный секрет. Я знаю, что ты надежен, как мудрости Рита-Шивы, потому буду с радостью слушать все твои советы. Покапризничаю для приличия, поменяю план, но буду помнить о твоих наставлениях. Камал - моя большая любимая булка, которую я безумно хочу видеть здесь. Заиграю, задразню нежеланием жениться и буду постоянной занозой в одном месте.) |
Тихо притворив за собой дверь, девушка выскользнула в роскошный холл дома на улице Брайтон и облегченно выдохнула. Её подруга Анила забрала свой подарок, который Камала занесла ей в честь дня её рождения, после чего посетовала на то, что не может остаться в гостях подольше. Хан тогда заявила, что у неё еще куча дел, а главное из таковых — проект по физике. С последним, конечно, она уже давно закончила, вот только нужно было придумать адекватный предлог для того, чтобы поскорее выбраться из этого места.
Расположенный в элитном спальном районе на окраине Манхеттена, дом давнего знакомого её отца, никогда не пустовал. Господин Амун Хемми приглашал сюда своих корпоративных коллег, потенциальных партнеров по бизнесу, родственников по ближней и дальней линии. С ним был дружен и отец Камалы — Юсуф Хан. Именно через знакомство родителей девочки и познакомились с пару лет назад, когда Анилу перевели в старшую школу, где училась Камала.
Яркая, жизнерадостная, отличная рассказчица и собеседница. Она могла бы быть ей сестрой, если бы Аамир выбрал себе партию чуть помладше.
Семья Хемми имела хорошие денежные ресурсы, поскольку её глава имел отличную хватку и нюх на американские доллары. А еще он хорошо разбирался в психологии людей. Он хорошо знал и Юсуфа Хана. Хемми овдовел более пяти лет назад. Месяцем ранее же Юсуф взвинченно отговаривал Камалу ходить в гости к Хемми.
— У них соберутся все мои однокурсники, Абу. Ты не можешь вот так запретить мне выходить куда либо!
— Я не запрещаю тебе выходить из дома. Ради Аллаха, дорогая, что угодно! Я лишь прошу тебя ограничить походы к семье Анилы.
— Все потому, что бедным с богатыми не водиться?
Мужчина покачал головой, не зная, как ответить на её выпад. С одной стороны — Камала была уже взрослой девочкой, могла решать такие проблемы, как поход с подружками по магазинам, или за сладостями в Хэллоуин, поздно вечером, самостоятельно. С другой... Что-то он не договаривал. Как бы ни старалась Камала выяснить, что его беспокоит, Абу молчал. В конце концов ей надоело думать о, как сейчас было принято говорить, "загонах" отца, и она упрекнула его в этом. Мягко. Перед самым уходом на вечеринку Анилы.
— Я могу о себе позаботиться. Ты же знаешь.
Юсуф фыркнул. Бета. Его маленькая Бета уже знала, что такое опасность. Она много раз самовольно убегала в "поля", чтобы поэкспериментировать со своей силой да наподдать мелким жуликам и ворам. Когда же о ней узнала сама Капитан Марвел, врагами Камалы стали уже более продвинутые спецы, напичканные технологиями и модификациями, против которых нужны были не только понты и физическая сила — временами увеличивающаяся до невероятных размеров, — но и мозг. Камала осознавала риски, на которые шла и делала все осознанно. Кэрол ею бы гордилась.
А что может произойти на дне рождения подруги? Подерется пьяная молодежь? Не поделят комикс и начнут доказывать, кто его владелец, громко да на всю улицу? Никого таким не удивишь.
Однако что-то ей не понравилось в поведении господина Хемми. Что-то проскальзывало в его взгляде. Не привычно солнечное, когда он выходил, чтобы пообщаться с дочерью и её гостями. Не поучительно-нравственное, когда он рассказывал школьникам о своей работе. Что-то отстраненное, чуждое ей. Камале сегодня было неудобно находиться рядом с ним.
Она сказала об этом Аниле. Та только плечами пожала, объяснив его поведение беспокойством за свои дела, которые, в связи с недавно появившейся конкуренцией, начали идти не так хорошо, как раньше. Технологии не стоят на месте, а господин Хемми очень любил свои творения.
— Встретимся в школе! Спасибо за торт, Анила!
Девочка с длинными темными волосами радостно просияла, придерживая дверь. Она не хотела возвращаться обратно в дом. За спиной её гремела музыка и слышались крики играющих в "Твистер" студентов.
— Почему тебе не разрешают оставаться у меня допоздна? Отец мог бы выделить тебе своего шофера, чтобы добраться до дома. У вас в семье что-то не так?
Камала нервно закусила уголок губ, после чего тут же просияла, чересчур ненатурально сверкая зубами.
- Нет, все в порядке! Просто... Этот проект, над которым я работаю, очень важен. Бруно обещал прийти позаниматься через час. Ты знаешь, он же такой глупый в отношении всего, что касается точных наук. Вот!
Подруга склонила голову набок, слегка прищурившись. Она поняла, что Хан привирает. Не во всем, возможно, но она видела, что что-то не так. Накия бы спросила напрямую, не позволив ей уйти в таком состоянии, но Анила была другой. Они не общались с ней настолько близко, чтобы делиться тайнами из под полы сознания. Накия знала, кто она. Анила — нет.
— Я пойду.
Подруга пожала плечами и ударила кулаком о её кулак, тут же захихикав.
— Ладно, до встречи в колледже.
За спиной девушки мелькнула тень. Высокая фигура хозяина дома. Господин Хемми уложил руку на плечо дочери, провожая взглядом вздрогнувшую Хан. Отчего-то её снова повело прочь от этого пронзительного ощущения. Неприятного. Словно смолой окатило с головы до ног.
"Просто забудь. Это нервы. Нужно помедитировать на ночь и все пройдет."
Йога помогала ей собраться с мыслями. То спокойствие, что приносила медитация, невозможно было описать самыми захудалыми терминами. Её буквально расплавляло вибрациями, которые начинало производить тело от космической связи. Не просто так она стремилась к звездам, верно? Покровители Хан одобряли её увлечение, хотя и не понимали большей части её привычек — они не изучали буддизм и мусульманство так, как им интересовалась Камала. Это была её жизнь.
Впрочем, кое-что девушка бы поменяла. Она хотела быть свободнее. В её религии царил патриархат. Камала же, несмотря на свое послушание и уважение к старшим, не желала плыть по течению и хотела сама выбирать свою судьбу. Отец поощрял её стремления, но часто шутил на тему того, что если она начнет бегать по клубам, как другая продвинутая молодежь, он запрет её под домашний арест до её тридцатилетия.
"Кэрол вызволит меня из любого заточения. Прости, Абу, я не хочу быть такой, как все. Уже слишком поздно."
Запахнув полы куртки, — хотя особо и не ощущая прохлады вечера, ввиду своих способностей, — Хан медленно побрела по тротуару. Перед тем, как она решит размять ноги, можно и прогуляться. Осень в Нью-Йорке была невероятно красивой каждый год. Камала не помнила, как было в её родном городе, ведь родители уехали оттуда, когда она была совсем маленькой. Отец говорил, что на родине тоже очень красиво, но жить уже стало невозможным за счет частичной нищеты. Мама же ностальгировала — она бы с удовольствием съездила в Мумбай на совершеннолетие дочери.
"Когда-нибудь я посещу все уголки мира. Как получу диплом, разумеется! Жди меня, Мадрид! Я скоро буду, Токио!"
Она не обращала внимания на редких прохожих. Разумеется, ей было плевать на следующий за ней автомобиль. Камала погрузилась в свои мечтания и намеревалась дойти до дома, не влипнув в очередную историю.
заявка от nilou
если ты возьмешь
GENSHIN IMPACT ✽ CLORINDE
то я стану для тебя
GENSHIN IMPACT ✽ NAVIA
Собственно, все довольно бесхитростно: давно смотрю на этот пейринг и хочу отыграть всякое от момента, когда Навия, еще не будучи в курсе подробностей смерти отца, винит в его гибели в том числе Клоринду до примрения и совместного разгребания последствий великого потопа, ну и, ясное дело, становления отношений на этом фоне. Переживать, вроде, есть чего, пережевать тоже; хотите, ввалим стекла, хотите - флаффа, можем и того, и того в равных пропорциях, кто нас остановит. Пишу неспешно, но и не уж очень медленно, зато стабильно, от 3к обыкновенно, а дальше как потащит. По оформлению подстроюсь, по стилистике подстроюсь, люблю перебрасываться картиночками и хоть минимально обсуждать игру, но тянуть в общение не стану, если не захотите. Люблю сюжетненько и красиво; не ругаюсь, не душню; клянусь, я котя, идем играть. |
Господин Назир находит ее после представления — огромный букет лотосов нилотпала входит прежде него, и кажется, будто тот моментально занимает сразу треть крохотной комнатенки, служащей Нилу гримеркой. Ей не след жаловаться на тесноту: подобной роскошью из всех актеров театра Зубаира может похвастаться лишь его прима, и начинающие танцовщицы поглядывают на Нилу с такой завистью, будто ей достались покои размером с храм Сурастаны. Актеры в Сумеру — донные рыбы, вынужденные средь серого ила сражаться за те крохи, что им достаются: кто-то недоволен качеством мрамора в отделке дворца, Нилу же радуется укромному месту, где можно сменить костюм вдали от посторонних глаз и немного посидеть в тишине, устало разглядывая скапливающиеся под коленками кровоподтеки.
Но ее уединение частенько нарушают.
Она чуть подбирается, когда за пеной цветов проступает лицо дарителя, но быстро справляется со слабостью — натягивает самую обворожительную из своих улыбок; вспархивает с места легкой птицей, подхватывает тяжелый букет и рассыпается в благодарностях: господин Назаир — крупный меценат, покровительствующий их маленькому театру, и с рыночной площади их пока что не прогнали только его милостью и заступничеством. Он делает для них так много — огромный букет неловко опускается на узкий столик, сбивая на пол коробочки с гримом и блестящие безделушки — а просит взамен сущие мелочи. Немного ее, Нилу, времени; немного внимания — она танцующим движением отступает от надвигающегося на нее мужчины и, беспечно посмеиваясь, опускается на стул, снизу вверх глядя на визитера, рассыпаюегося сейчас в комплиментах.
Восхитительное представление, говорит он, и Нилу, прислушиваясь, с улыбкой цепко следит за движениями унизанных перстнями рук. Неподражаема, обворожительна, безупречна — красивые слова осыпают ее с ног до головы, пестрые, как лепестки падисар, которым суждено увянуть, едва коснувшись земли, и Нилу продолжает улыбаться, выжидая, когда господин Назир наконец-то перейдет к сути визита: она знает, что он пришел не просто так. Он никогда не приходит просто так, и с некоторых пор во взгляде его; в мягкой вкрадчивости голоса и хищной вальяжности движений появилось что-то, чего Нилу затаенно опасается — но не признается в том ни ему, ни себе, ни единой живой душе в Тейвате.
Всего лишь небольшое одолжение, говорит господин Назир, и рука его как бы невзначай опускается на острую коленку — ровно так, чтобы это не казалось совершенно непристойным, но достаточно, чтобы обозначить собственничество, и Нилу выдыхает украдкой, исподволь глядя на благодетеля настороженным синим взором. В рыжих ресницах ее запуталась тревога: господин Назир обходителен и хорош собой, и состоятелен; и покровительство, которое он оказывает театру Зубаира, неоценимо: в стране мудрости лицедеи не могут рассчитывать на многое, оттого благосклонность столь влиятельного человека — большая удача.
Небольшое одолжение, говорит он, и улыбка его входит под ребра плавно, как остро отточенный клинок — Нилу явственно ощущает, как она отдается за грудиной тоскливой болью; и слова его — словно заросли, скрывающие ришболанда: за ними кроется нечто опасное и недоброе, способное расправиться с ней одним ударом — отчего-то сейчас, в тишине пустой гримерки, Нилу осознает это особенно четко, и коротко обмирает от осознания.
Небольшое одолжение. Еще одно.
Потерявшая на несколько мгновений самообладание она поспешно собирается; улыбается самой беспечной из своих улыбок; кивает непринужденно, опуская узкую ладонь на сжимающие ее колено пальцы, и по благостному лицу господина Назира пробегает короткая судорога, природу которой Нилу не вполне понимает, но не желает узнавать.
Конечно, говорит она. Небольшое одолжение для столь благодетельного человека, говорит она, это не тягость, а честь.
Конечно, я там буду.
Есть люди, которым невозможно отказать, и предложения, от которых невозможно отказаться.
На роскошном приеме людно и шумно: после представления гости мелкими ручейками растекаются по саду, ищут прохлады под сенью ажурных колоннад, в тени цветущих глициний и подле беломраморных фонтанов, от которых веет холодом. Стоячий воздух напоен ароматом цветов, но вот-вот с моря должно потянуть горькой солью — солнце уже задевает жельтым брюхом стрельчатые крыши, клонясь к закату. Она стоит чуть поодаль, задвинутая в сторону, словно один из украшающих залы букетов — красивый, но сыгравший свою роль, и ныне тихо умирающий под безразлично-одобрительные взгляды гостей приема: танец окончен, восхищенные взгляды погасли, и лишь господин Назир время от времени извлекает ее на свет, чтобы покрасоваться перед своими гостями. Нилу старается не думать о том, с какой уверенностью он опускает ладонь ей на талию — каждый раз, когда хозяин приема вальяжно притягивает ее к себе, походя непринужденно беседуя со своими друзьями, она ощущает неприятный укол за грудиной, и отводит глаза, словно если не смотреть, этот морок пропадет.
Сколько еще одолжений будет, думается ей, пристально рассматривающей прожилки на мраморе, и в какой момент его перестанет устраивать простое прикосновение к коленке?..
От этой мысли настроение портится. Улизнув от обходительного хозяина, она бродит среди его гостей задумчивая и растерянная; рассеянно подхватывает бокал с резного блюда, и взгляд ее бездумно скользит по незнакомым лицам пока не останавливается на одном знакомом: словно пробуждаясь от дремы, Нилу пристально рассматривает стоящего чуть поодаль юношу — светлые волосы и изысканный костюм; мягкий взгляд алых глаз — она любуется им исподволь, прежде чем на ум приходит имя.
Каве, припоминает Нилу. Его зовут Каве.
Она знает его по обрывкам разговоров, что долетали до нее во время предыдущего «небольшого одолжения», когда она танцевала перед гостями господина Назира — столь же холеными и пресыщенными, как он сам; достаточно плененными красотой танца, но не имеющими особенного уважения к его исполнительнице, чтобы считать ее за человека, и оттого позволявшими себе обсуждать деликатные вопросы прямо при ней. Воспоминание это, столь же неприятное и масленое, как внимание господина Назира, щекоткой стекает за ребра, и Нилу решительно шагает к юноше, походя напуская на себя привычно беспечный вид — личина надевается не сразу, словно сделалась ей не по плечу, но мало кто мог бы угадать неуютную печаль за мягким синим взором.
— Господин архитектор?.. — обращается она к нему с лучезарной улыбкой. — Вы же архитектор? Господин Каве? Мое имя Нилу, вы, быть может, видели выступление... Я знакома с вашими работами, они потрясающие. Это же вы построили Алькасар-сарай?..
заявка от alluka zoldyck
жизнь — не сказка, и не имеет с ней ничего общего. ведь в сказке всегда есть счастливый конец, а в реальной жизни, несправедливость и несчастье - вот что ты называешь удачей. на самом деле, это невезение в чистом виде. бесконечный круговорот страданий, дарованный судьбой бесстыдницей, что обрекла на вечные муки, на море крови, покрывая души шрамами, а сердца - глубоким разочарованием. |
заявка от alluka zoldyck
в поисках несусветного богатства, дурачки-простачки, в компании таких же, попали в сети не только своих собственных амбиций, но и чужих интересов. дойдя до самого края, где грани между жизнью и смертью сливаются в одно непроницаемое целое, неустанная борьба становятся неотъемлемой частью пути мести, в этом суровом путешествии, где каждый шаг может стать последним. |
заявка от deviya sharma
Игривая, женственная, нежная. Опасная. Ты многолика, моя дорогая подруга. Ты прекрасна, словно рассвет. Конечно же, ты знаешь, чего стоишь, потому не стыдишься пользоваться этим. Помыкаешь всеми вокруг, смеешься, а после ядом на них дышишь. Вонзаешь кинжал в горло, наблюдаешь, как цель мучается, умирая от любви к тебе. Многие хотят заполучить тебя, но ты непреклонна. Скажи, ты любишь только себя? Или ты просто богиня ледяная? Быть может, тебе нравятся девушки? Или не решила, нужна ли тебе любовь вообще? Сестра твоя тебе пример подает отчаянья и поспешности решений. Она - более ретивая, горячая. Ты же думаешь больше, планы строишь, козни плетешь. Тебе впору быть советницей махараджа. Его дланью. Ты знаешь все, ты видишь всех насквозь. Читаешь сквозь строки, словно книгу. Ты дорога мне, ракшаси! Пожалуй, даже дороже маленькой Амриты. Твои советы греют сердце, я никогда не откажусь от нашей дружбы. Обворожительная, приходи играть всякое! Будем сплетничать о Радже и пытаться отворотить Радху от проклятой любви. |
Тихо притворив за собой дверь, девушка выскользнула в роскошный холл дома на улице Брайтон и облегченно выдохнула. Её подруга Анила забрала свой подарок, который Камала занесла ей в честь дня её рождения, после чего посетовала на то, что не может остаться в гостях подольше. Хан тогда заявила, что у неё еще куча дел, а главное из таковых — проект по физике. С последним, конечно, она уже давно закончила, вот только нужно было придумать адекватный предлог для того, чтобы поскорее выбраться из этого места.
Расположенный в элитном спальном районе на окраине Манхеттена, дом давнего знакомого её отца, никогда не пустовал. Господин Амун Хемми приглашал сюда своих корпоративных коллег, потенциальных партнеров по бизнесу, родственников по ближней и дальней линии. С ним был дружен и отец Камалы — Юсуф Хан. Именно через знакомство родителей девочки и познакомились с пару лет назад, когда Анилу перевели в старшую школу, где училась Камала.
Яркая, жизнерадостная, отличная рассказчица и собеседница. Она могла бы быть ей сестрой, если бы Аамир выбрал себе партию чуть помладше.
Семья Хемми имела хорошие денежные ресурсы, поскольку её глава имел отличную хватку и нюх на американские доллары. А еще он хорошо разбирался в психологии людей. Он хорошо знал и Юсуфа Хана. Хемми овдовел более пяти лет назад. Месяцем ранее же Юсуф взвинченно отговаривал Камалу ходить в гости к Хемми.
— У них соберутся все мои однокурсники, Абу. Ты не можешь вот так запретить мне выходить куда либо!
— Я не запрещаю тебе выходить из дома. Ради Аллаха, дорогая, что угодно! Я лишь прошу тебя ограничить походы к семье Анилы.
— Все потому, что бедным с богатыми не водиться?
Мужчина покачал головой, не зная, как ответить на её выпад. С одной стороны — Камала была уже взрослой девочкой, могла решать такие проблемы, как поход с подружками по магазинам, или за сладостями в Хэллоуин, поздно вечером, самостоятельно. С другой... Что-то он не договаривал. Как бы ни старалась Камала выяснить, что его беспокоит, Абу молчал. В конце концов ей надоело думать о, как сейчас было принято говорить, "загонах" отца, и она упрекнула его в этом. Мягко. Перед самым уходом на вечеринку Анилы.
— Я могу о себе позаботиться. Ты же знаешь.
Юсуф фыркнул. Бета. Его маленькая Бета уже знала, что такое опасность. Она много раз самовольно убегала в "поля", чтобы поэкспериментировать со своей силой да наподдать мелким жуликам и ворам. Когда же о ней узнала сама Капитан Марвел, врагами Камалы стали уже более продвинутые спецы, напичканные технологиями и модификациями, против которых нужны были не только понты и физическая сила — временами увеличивающаяся до невероятных размеров, — но и мозг. Камала осознавала риски, на которые шла и делала все осознанно. Кэрол ею бы гордилась.
А что может произойти на дне рождения подруги? Подерется пьяная молодежь? Не поделят комикс и начнут доказывать, кто его владелец, громко да на всю улицу? Никого таким не удивишь.
Однако что-то ей не понравилось в поведении господина Хемми. Что-то проскальзывало в его взгляде. Не привычно солнечное, когда он выходил, чтобы пообщаться с дочерью и её гостями. Не поучительно-нравственное, когда он рассказывал школьникам о своей работе. Что-то отстраненное, чуждое ей. Камале сегодня было неудобно находиться рядом с ним.
Она сказала об этом Аниле. Та только плечами пожала, объяснив его поведение беспокойством за свои дела, которые, в связи с недавно появившейся конкуренцией, начали идти не так хорошо, как раньше. Технологии не стоят на месте, а господин Хемми очень любил свои творения.
— Встретимся в школе! Спасибо за торт, Анила!
Девочка с длинными темными волосами радостно просияла, придерживая дверь. Она не хотела возвращаться обратно в дом. За спиной её гремела музыка и слышались крики играющих в "Твистер" студентов.
— Почему тебе не разрешают оставаться у меня допоздна? Отец мог бы выделить тебе своего шофера, чтобы добраться до дома. У вас в семье что-то не так?
Камала нервно закусила уголок губ, после чего тут же просияла, чересчур ненатурально сверкая зубами.
- Нет, все в порядке! Просто... Этот проект, над которым я работаю, очень важен. Бруно обещал прийти позаниматься через час. Ты знаешь, он же такой глупый в отношении всего, что касается точных наук. Вот!
Подруга склонила голову набок, слегка прищурившись. Она поняла, что Хан привирает. Не во всем, возможно, но она видела, что что-то не так. Накия бы спросила напрямую, не позволив ей уйти в таком состоянии, но Анила была другой. Они не общались с ней настолько близко, чтобы делиться тайнами из под полы сознания. Накия знала, кто она. Анила — нет.
— Я пойду.
Подруга пожала плечами и ударила кулаком о её кулак, тут же захихикав.
— Ладно, до встречи в колледже.
За спиной девушки мелькнула тень. Высокая фигура хозяина дома. Господин Хемми уложил руку на плечо дочери, провожая взглядом вздрогнувшую Хан. Отчего-то её снова повело прочь от этого пронзительного ощущения. Неприятного. Словно смолой окатило с головы до ног.
"Просто забудь. Это нервы. Нужно помедитировать на ночь и все пройдет."
Йога помогала ей собраться с мыслями. То спокойствие, что приносила медитация, невозможно было описать самыми захудалыми терминами. Её буквально расплавляло вибрациями, которые начинало производить тело от космической связи. Не просто так она стремилась к звездам, верно? Покровители Хан одобряли её увлечение, хотя и не понимали большей части её привычек — они не изучали буддизм и мусульманство так, как им интересовалась Камала. Это была её жизнь.
Впрочем, кое-что девушка бы поменяла. Она хотела быть свободнее. В её религии царил патриархат. Камала же, несмотря на свое послушание и уважение к старшим, не желала плыть по течению и хотела сама выбирать свою судьбу. Отец поощрял её стремления, но часто шутил на тему того, что если она начнет бегать по клубам, как другая продвинутая молодежь, он запрет её под домашний арест до её тридцатилетия.
"Кэрол вызволит меня из любого заточения. Прости, Абу, я не хочу быть такой, как все. Уже слишком поздно."
Запахнув полы куртки, — хотя особо и не ощущая прохлады вечера, ввиду своих способностей, — Хан медленно побрела по тротуару. Перед тем, как она решит размять ноги, можно и прогуляться. Осень в Нью-Йорке была невероятно красивой каждый год. Камала не помнила, как было в её родном городе, ведь родители уехали оттуда, когда она была совсем маленькой. Отец говорил, что на родине тоже очень красиво, но жить уже стало невозможным за счет частичной нищеты. Мама же ностальгировала — она бы с удовольствием съездила в Мумбай на совершеннолетие дочери.
"Когда-нибудь я посещу все уголки мира. Как получу диплом, разумеется! Жди меня, Мадрид! Я скоро буду, Токио!"
Она не обращала внимания на редких прохожих. Разумеется, ей было плевать на следующий за ней автомобиль. Камала погрузилась в свои мечтания и намеревалась дойти до дома, не влипнув в очередную историю.
заявка от wei wuxian
ты — это заснеженные горные вершины, скованное льдом озеро, фигура, выточенная из белого нефрита, дуновение обжигающего холодом ветра, чистая и плавная мелодия гуциня. ты — это идеальность, безукоризненность, строгость и — скорбь [по кому?]. ты — второй молодой господин ордена гу су лань, один из двух нефритов, искусный заклинатель, который всегда там, где царит хаос. тебя уважают, ставят в пример, тобой восхищаются, но что скрывается за редкими, сухими фразами и немой печалью, отразившейся на лице, — не знает никто. невысказанные//невыраженные чувства — они укрыты снегами, спрятаны глубоко внутри, там, где никто не отыщет их, под кожей, в венах, в костях. эмоции — лишь в мельчайших деталях, едва уловимы и двусмысленны. твоя любовь — это шрамы на твоей спине, пропитанные кровью воспоминания, нестерпимая боль и бессилие. все, что ты помнишь о своем любимом, — это слепая сладость юности, непрекращающееся отвержение, тысячи «проваливай». почему ты все еще одержим им, лань чжань? заявка — НЕОЖИДАННО — в пару, но в случае, если очень хочется взять персонажа, но нет желания ставить его в пейринг с вэй ином, то можем обговорить этот момент. обо мне немного: я довольно медленный, но в случае необходимости (и если сюжет располагает) — могу писать чаще, в среднем пишу 4-6 тыс. символов, но могу больше (и меньше), пишу как лапсом, так и стандартно — без проблем подстроюсь. единственное требование — обращайся со мной по-человечески, ну и предупреждай в том случае, если не захочется продолжать играть. жду и уже заранее готовлюсь любить ♥ |
шесть звезд — алых, словно язык насилия, — сплетаются вместе, формируя образ ладони. шесть ослепительных вспышек, шесть бедствий, шесть усталых снов — посреди океана лунного света, на темном, несуществующем небе в мире несбыточного. бледные ладони тянутся к ним, стараются ухватить частичку багрянца, но время еще не пришло.
«скоро оно придет».
на губах коломбины — легкая улыбка, шепот полевых цветов и песнь нежности существования. ее голос вплетается в лесную тишину, смешивается с ней, пока не умирает в чужеродных звуках. птицы молкнут, а рожденные где-то в отдалении раскаты катастрофы становятся все явственнее. ближе, ближе, ближе, до тех пор, пока не оказываются совсем рядом и не проносятся, подобно ураганному ветру.
беглянка пропадает за пеленой листьев вместе со своим преследователем — обретшим плоть страхом, еще одной частью несбыточного.
хрупкая фигура юной девы подается вперед и срывается с места. обнаженные девичьи ноги едва касаются земли и прохлады травы — не бежит, а скорее, парит. шесть кроваво-красных звезд на небе следуют за беглянкой; она — словно бы на ладони, ее присутствие проступает на ткани жизни кровоточащим гноем, все, что необходимо, — просто следовать.
проходит всего лишь мгновение — для субретки — и та, что едва смогла сбежать от собственного кошмара, оказывается рядом.
ноги коломбины неловко ступают по промерзшим, влажным камням и замирают, как только до беглянки остается меньше метра.
— ты выглядишь утомленной.
ее губы все еще изогнуты в улыбке, ласковой и безмятежной, голова немного наклонена набок. в этом незначительном жесте — любопытство, легкое недоумение. в аромате, тянущемся от беглянки, среди привычных запахов существования, есть что-то, что юной деве не знакомо. что-то неправильное, что-то немного пугающее, что-то грешное. часть ли это несбыточного, чего-то, что неподконтрольно ей, — неясно.
но вопрос — неправильный.
сейчас они обе — часть несбыточного.
белоснежная, хрупкая ладонь тянется к беглянке и едва касается мягкой кожи. под тонкими пальцами — холод, холод несуществования, холод вечности и скорби. и это — все еще часть несбыточного, хоть и ощущается явственно.
— как мне стоит тебя называть?
ее нарекут ар-ле-ки-но, но в это мгновение, в эту секунду, в этом мире, существующем для них двоих, сжатом до сна, снящегося никому, до их мира невозможного — это имя не имеет никакого смысла.
ей нужно новое имя, имя только для этой реальности, имя только для этого душного и невыносимого кошмара. его должен прорычать преследовавший ее монстр или нечто другое, что будет всего лишь отражением осколка ее души. его должна повторять субретка, пока их маленький мир несуществующего не превратится в прах.
в отдалении, где-то позади, воплощение кошмара беглянки вновь оживает, с тошнотворным гулом обретает более ясные очертания. не монстр, но и не человек. нечто из подсознания беглянки, нечто, что коломбина лишь увидела на периферии ее сознания и дала этому жизнь, нечто неконтролируемое и жестокое.
— если ты хочешь жить, — невесомое прикосновение, длившееся не дольше минуты, прерывается, — тебе нужно сражаться.
шесть карминовых звезд мерцают в смоляных глазах существа, что постепенно приближается к ним. болезненная луна на несуществующих небесах [и все же более реальными, чем наяву] тускнеет — ее свет озаряет лишь силуэт страха, черты лица [если они есть] — сокрыты.
— только не беги вновь, — предупреждает с легким укором. — ты не сможешь сбежать от самой себя.
заявка от deviya sharma
ROMANCE CLUB ✽ CHRISTIAN DE CLARE
Губернатор Бенгалии. Слишком молодой и неопытный. Все шепчутся за твоей спиной, особенно местные, что заочно ненавидят тебя, как очередного, что был до тебя несколько лет назад, пока некий местный Палач не убрал его во имя свободы Индии, по заветам Ганди. Тебя назначили спешно, ты вряд ли сам мечтал оказаться в подобном месте во время раздраев массовых. Не чужда ли тебе эта страна? Насколько сильно тебе хочется остаться здесь, пока пуля шальная, или палаш вражеский не обрубит твою жизнь? Пять лет назад тебя уже пытались убить. Юная девчонка, местная, не боявшаяся тебя ни капли. Тебе показалось это забавным, ведь местные женщины были устроены иначе. В стране, что царит патриархат, ни одна женщина не посмеет с набегу дерзить мужчине, пусть и белому. Захватчику. Разглядел ли ты что-то в ней, или просто забавно было смотреть на попытки противостоять тебе, на её резвость на лихом коне, что впору тягаться с тобой в верховой езде? Ты выбрал в невесты местную женщину, чтобы укрепить свое положение и положение английской знати, а дюжина пошла на уступки, потому что не хотела ранней войны, но был ли ты доволен своей судьбой и выбором? Так ли нужна была тебе чужестранка, что никогда не полюбит тебя, потому что твои предки забрали жизни её близких любимых людей. Они забрали позже и брата. Ты обещаешь, что найдешь предателя, потому что искренне желаешь помочь, или лелеешь другие чувства? Кто для тебя вновь нареченная, и готов ли ты её отпустить, если не дождешься ответа? Стерпишь ли нелюбовь, если брак станет тебе камнем на шее, стеклянной стеной рушащийся при любой семейной ссоре? Ведь ты неглуп и знаешь, что чувства хороши лишь взаимные. Так пишет Байрон, помнишь? Ты ведь даже не представляешь, на что обрекаешь невесту чужеземную. Прольется кровь, а тебе придется выбирать, на чьей стороне ты останешься - местных, или своих. Я очень даже за вариант сыгровки в положительном ключе - мы можем остаться партнерами по бизнесу, таки шахты частично ты уже отжал! - или в стекло, где Тиан и правда не из-за положения пошел на этот шаг. Моя Деви принимает все ухаживания, но держится стороной. Возможно, потому, что не хватает искры, а может, все из-за того, что она еще слишком хорошо помнит, что делали с её народом англичане. Не выбирая чисто ветку наследия, которая подразумевает все, что нужно, ради блага семьи, или свободы, которая, по моему мнению, вообще странная и отбитая, не влезающая в рамки реалий Индии, я буду учитывать вариант подчинения законам, скрепя сердце, с ноткой путанства с реальной любовной веткой. |
Тихо притворив за собой дверь, девушка выскользнула в роскошный холл дома на улице Брайтон и облегченно выдохнула. Её подруга Анила забрала свой подарок, который Камала занесла ей в честь дня её рождения, после чего посетовала на то, что не может остаться в гостях подольше. Хан тогда заявила, что у неё еще куча дел, а главное из таковых — проект по физике. С последним, конечно, она уже давно закончила, вот только нужно было придумать адекватный предлог для того, чтобы поскорее выбраться из этого места.
Расположенный в элитном спальном районе на окраине Манхеттена, дом давнего знакомого её отца, никогда не пустовал. Господин Амун Хемми приглашал сюда своих корпоративных коллег, потенциальных партнеров по бизнесу, родственников по ближней и дальней линии. С ним был дружен и отец Камалы — Юсуф Хан. Именно через знакомство родителей девочки и познакомились с пару лет назад, когда Анилу перевели в старшую школу, где училась Камала.
Яркая, жизнерадостная, отличная рассказчица и собеседница. Она могла бы быть ей сестрой, если бы Аамир выбрал себе партию чуть помладше.
Семья Хемми имела хорошие денежные ресурсы, поскольку её глава имел отличную хватку и нюх на американские доллары. А еще он хорошо разбирался в психологии людей. Он хорошо знал и Юсуфа Хана. Хемми овдовел более пяти лет назад. Месяцем ранее же Юсуф взвинченно отговаривал Камалу ходить в гости к Хемми.
— У них соберутся все мои однокурсники, Абу. Ты не можешь вот так запретить мне выходить куда либо!
— Я не запрещаю тебе выходить из дома. Ради Аллаха, дорогая, что угодно! Я лишь прошу тебя ограничить походы к семье Анилы.
— Все потому, что бедным с богатыми не водиться?
Мужчина покачал головой, не зная, как ответить на её выпад. С одной стороны — Камала была уже взрослой девочкой, могла решать такие проблемы, как поход с подружками по магазинам, или за сладостями в Хэллоуин, поздно вечером, самостоятельно. С другой... Что-то он не договаривал. Как бы ни старалась Камала выяснить, что его беспокоит, Абу молчал. В конце концов ей надоело думать о, как сейчас было принято говорить, "загонах" отца, и она упрекнула его в этом. Мягко. Перед самым уходом на вечеринку Анилы.
— Я могу о себе позаботиться. Ты же знаешь.
Юсуф фыркнул. Бета. Его маленькая Бета уже знала, что такое опасность. Она много раз самовольно убегала в "поля", чтобы поэкспериментировать со своей силой да наподдать мелким жуликам и ворам. Когда же о ней узнала сама Капитан Марвел, врагами Камалы стали уже более продвинутые спецы, напичканные технологиями и модификациями, против которых нужны были не только понты и физическая сила — временами увеличивающаяся до невероятных размеров, — но и мозг. Камала осознавала риски, на которые шла и делала все осознанно. Кэрол ею бы гордилась.
А что может произойти на дне рождения подруги? Подерется пьяная молодежь? Не поделят комикс и начнут доказывать, кто его владелец, громко да на всю улицу? Никого таким не удивишь.
Однако что-то ей не понравилось в поведении господина Хемми. Что-то проскальзывало в его взгляде. Не привычно солнечное, когда он выходил, чтобы пообщаться с дочерью и её гостями. Не поучительно-нравственное, когда он рассказывал школьникам о своей работе. Что-то отстраненное, чуждое ей. Камале сегодня было неудобно находиться рядом с ним.
Она сказала об этом Аниле. Та только плечами пожала, объяснив его поведение беспокойством за свои дела, которые, в связи с недавно появившейся конкуренцией, начали идти не так хорошо, как раньше. Технологии не стоят на месте, а господин Хемми очень любил свои творения.
— Встретимся в школе! Спасибо за торт, Анила!
Девочка с длинными темными волосами радостно просияла, придерживая дверь. Она не хотела возвращаться обратно в дом. За спиной её гремела музыка и слышались крики играющих в "Твистер" студентов.
— Почему тебе не разрешают оставаться у меня допоздна? Отец мог бы выделить тебе своего шофера, чтобы добраться до дома. У вас в семье что-то не так?
Камала нервно закусила уголок губ, после чего тут же просияла, чересчур ненатурально сверкая зубами.
- Нет, все в порядке! Просто... Этот проект, над которым я работаю, очень важен. Бруно обещал прийти позаниматься через час. Ты знаешь, он же такой глупый в отношении всего, что касается точных наук. Вот!
Подруга склонила голову набок, слегка прищурившись. Она поняла, что Хан привирает. Не во всем, возможно, но она видела, что что-то не так. Накия бы спросила напрямую, не позволив ей уйти в таком состоянии, но Анила была другой. Они не общались с ней настолько близко, чтобы делиться тайнами из под полы сознания. Накия знала, кто она. Анила — нет.
— Я пойду.
Подруга пожала плечами и ударила кулаком о её кулак, тут же захихикав.
— Ладно, до встречи в колледже.
За спиной девушки мелькнула тень. Высокая фигура хозяина дома. Господин Хемми уложил руку на плечо дочери, провожая взглядом вздрогнувшую Хан. Отчего-то её снова повело прочь от этого пронзительного ощущения. Неприятного. Словно смолой окатило с головы до ног.
"Просто забудь. Это нервы. Нужно помедитировать на ночь и все пройдет."
Йога помогала ей собраться с мыслями. То спокойствие, что приносила медитация, невозможно было описать самыми захудалыми терминами. Её буквально расплавляло вибрациями, которые начинало производить тело от космической связи. Не просто так она стремилась к звездам, верно? Покровители Хан одобряли её увлечение, хотя и не понимали большей части её привычек — они не изучали буддизм и мусульманство так, как им интересовалась Камала. Это была её жизнь.
Впрочем, кое-что девушка бы поменяла. Она хотела быть свободнее. В её религии царил патриархат. Камала же, несмотря на свое послушание и уважение к старшим, не желала плыть по течению и хотела сама выбирать свою судьбу. Отец поощрял её стремления, но часто шутил на тему того, что если она начнет бегать по клубам, как другая продвинутая молодежь, он запрет её под домашний арест до её тридцатилетия.
"Кэрол вызволит меня из любого заточения. Прости, Абу, я не хочу быть такой, как все. Уже слишком поздно."
Запахнув полы куртки, — хотя особо и не ощущая прохлады вечера, ввиду своих способностей, — Хан медленно побрела по тротуару. Перед тем, как она решит размять ноги, можно и прогуляться. Осень в Нью-Йорке была невероятно красивой каждый год. Камала не помнила, как было в её родном городе, ведь родители уехали оттуда, когда она была совсем маленькой. Отец говорил, что на родине тоже очень красиво, но жить уже стало невозможным за счет частичной нищеты. Мама же ностальгировала — она бы с удовольствием съездила в Мумбай на совершеннолетие дочери.
"Когда-нибудь я посещу все уголки мира. Как получу диплом, разумеется! Жди меня, Мадрид! Я скоро буду, Токио!"
Она не обращала внимания на редких прохожих. Разумеется, ей было плевать на следующий за ней автомобиль. Камала погрузилась в свои мечтания и намеревалась дойти до дома, не влипнув в очередную историю.
заявка от ghost
мы своим неполным сто сорок первым разыскиваем всех причастных к этому безобразию — от сержантов до генералов, от массовки до бессмертных героев, от верных товарищей до подлейших предателей. будем без затишья рады даже четвероногому райли, лежанка найдется. |
заявка от ghost
капитан говорит, в очередной раз закуривая сигару, сейчас последнюю в запасах, что война отбирает все. капитан говорит, помогая затаскивать в машину еще теплое тело сержанта его отряда, что однажды мы заставим вернуть ее все то, чего она нас лишила. капитан говорит и не сдается. не положено. слабость как чувство остается за закрытым — если откроет замок и выпустит, все точно умрут. капитан рекрутирует живых и видит их мертвыми. черепа вместо лиц, голые оскалы зубов и десны — вместо теплых улыбок. вместо дневников солдат — история, которую он заберет и положит в свой ящик к остальным таким же. подпишет своей рукой две даты через тире, это всегда вместо возвращаемся домой. но капитан продолжает набирать и привязываться. набирает, конечно же, лучших, тех, с кем будет тяжело прощаться. но чтобы мясо продержалось чуть дольше, он делает все, чтобы сосунков научить многому — закаленные войной пехотинцы попадают нерадивыми щенками в его уверенные руки. у него сердце сжимается за каждого павшего, но приходится оставлять и идти дальше. так положено. капитан после трех лет в гулаге сразу бросается под пули, сразу бежит к горячему. он не сдавался даже сидя в русской клетке, где умирают с беспамятством без сил. капитан по незнанию бьет роуча по лицу и говорит, что надо завершить войну. пока еще есть силы, пока все вы еще живы. капитан говорит следовать, и они идут. идут куда угодно, потому что прайсу верить стоит. потому что уверенности такой нет ни в каком другом капитане, и если будет нужно, ради цели он сляжет рядом. капитан завершить войну почти мечтает и как обычно делает все возможное. ради этого он запустит домой даже чертову ядерную ракету, которая уничтожит обоих противников сразу. он запустит, даже если не положено. все довольно стандартно: не сбегать молча, не ждать от нас разжеванных идей и хэдов — соображаем и радуемся вместе, быть достаточно активным, а со мной еще и терпеливым. у всех риал лайф присутствует, все всё понимают. |
у гоуста колено начинает чесаться, когда роуч попадает в область обнаружения. эта область глазами лейтенанта выглядит как самый важный радар с самым угрожающим звуком оповещения, с каждым разом она становится только больше, и зависит скорость увеличения этой самой области от прямого контакта с целью. чем чаще роуч шутит о нем, чем чаще не попадает в красное в окружении девяти под тяжелым призрачным взглядом, чем чаще крадет и прячет личные вещи райли, все быстрее склоняясь к одежде — она ему даже не по размеру, но оверсайз, вроде, нынче в моде. и чем чаще роуч обращает внимание на гоуста, когда в четырех стенах более никого не наблюдается. ему совсем не привыкать, когда из подобной комнаты выходит последний — лейтенанту не нужно лишнее внимание, иначе ситуация до оскала стиснутыми зубами начинает его напрягать.
но тараканы всегда остаются там, где можно вкусно перекусить. роуча не прогонишь даже тапком, прибитым изолентой к си четыре.теперь колено покрывается зудом и заставляет обратить внимание. настолько жестко, что гоуст кладет ручку на стол и пытается от дискомфорта избавиться усилиями всех пяти пальцев — он чешет и бесконтрольно замирает в дыхании, бросая весь свой «нюх» в слуховые каналы — роуча услышать тяжело, но даже тараканьи лапки в глухой тишине для гоуста превращаются в барабанную дробь. и он слышит это. и замирает все больше. как будто ежесекундно загружая в мозги поправки перед самым важным выстрелом.
гоуст еле усмехается, поддав жару в уже приросшую вторую тканевую кожу, и умудрившись дать оценку настроенности сержанта по одним лишь шагам.
колено все же не подводит. с роучом никогда.в тихие времена в стенах базы начинается самое страшное и смутное время — бумажная бюрократия. бесконечное заполнение форм и отчетов набрасывает на гоуста мысли убогие и извращенные: пусть каждый день в мире будет неладно, пусть каждую долю секунды в нем будут нуждаться где-то еще. он сутулой собакой с тяжелой грацией удирает и скользит по всем углам, когда через третьих лиц слышит, что соуп его обязательно и срочно ищет. гоуст убегает, а соуп находит. и забрасывает ворохом тошнотворной бумаги, которую просит за него заполнить. скулить уже не приходится, все равно не поможет. приказы, к великому его сожалению, исполняются без оговорок не только в рабочих полях.
гоуст пришел со своей макулатурой в комнату отдыха, потому что только здесь в данное время это можно было сделать спокойно и без отвлекающих маневров — хотелось закончить быстрее и заняться более важными, не разъедающими по крупинке мозги делами. он вникал и почти без слез плакал, трудно справляясь с мерно зреющим раздражением, когда что-то пропускал или в конце вынужденно делал поправку, из-за которой соуп обязательно попросит все заполнить снова. подписи капитана стояли на девственно чистых листах, что толкало на мысли недобрые. когда-нибудь гоуст отомстит за нечестно переданную ему даже не его работу. отомстит и не подавится.роуч умело переключает передачи в гоустовской менталочке, появляясь в дверном проеме с непринужденной легкостью. саймон действительно топил на четвертой, пока гари не сбросил все до почти нейтральной. гоуст расслабляется и ведет забитыми плечами, разминая, старается уже поджечь взглядом этот сучий листок бумаги у себя в руках. когда-нибудь он обязательно научится даже этому.
— уже проведена, и я не досчитался одной. будет очень неловко, если я найду ее у тебя, правда? — гоуст продолжает зрительно уделять больше внимания каким-то документам, впрочем, мысленно уже давно переключив все свое сознание на объект, что сидит теперь довольно близко в пустующей огромной комнате по правое плечо — объект живой и до черта настырный.
— а в карты... хм, не боишься проиграть последние штаны? — ладно, гоуст признает и даже готов прогибаться — бумаги подождут. теперь все может подождать.
он откладывает заполненную готовую стопку куда-то в ящик стола, а сверху кладет листок с огромной подписью «для капитана мактавиша», где внизу маленьким шрифтом мелькает постскриптум «желаю вам расстройство желудка каждую ночь, сэр». из все того же ящика выуживает потрепанную колоду карт, пытаясь припомнить, с каким счетом они выходили из-за стола в последнее время. от этой памяти зависели и ставки — у гоуста все же настрой скверный и с легким оттенком желания воздать и успокоиться. пусть даже это будет роуч, который просто попал под горячее.
— во что играем? на что играем? — он, наконец, почти не вставая, разворачивает стул по направлению к гари и впервые встречается с этим щенячьим взглядом, что жаждет коротать время с плодотворным интересом. с гоустом обычно игра сводится к банальному — темы личного характера и конечно же его лица каждому новому сержанту нисколько не дают покоя. но саймон позволяет и продолжает играть с этими ставками, лишь подогревая крепкий интерес.
заявка от roach
царь во дворца! царь во дворца! любишь немецкие машины? мы тоже! просто поверь, у нас есть много всякого, вот тебе сник пикс для понимания глубины кроличьей норы |
- Всего одной? Они у тебя там тихо размножаются, пока Соуп коршуном не смотрит? - Роуч смеется, скалит зубы сквозь маску и раскачивается на стуле взад-вперёд, взад-вперёд. В менее удачный день, вероятно, давно бы с него, наверняка, навернулся, ударился бы лбом о стол или затылком об пол, вызвав чужой тяжкий вздох и устало вознесённые к небу глаза. Пусть так, но в этот самый миг Роучу больше всего не хочется остаться без движения, без цели, без возможности зацепиться. Он слишком устал от гнетущей голову тишины полупустой базы. Настолько устал, что старался её заполнить. Заполнить собой, Гостом, игрой в карты и, судя по всему, несколькими кружками отвратительного чая. Бросив беглый взгляд на кружку Роум поморщился и выдохнул, зачем-то пихая её ближе к Госу. Шмыгнул носом и покачал головой, мол цианида нет, сегодня он лейтенанта таким не побалует. Сегодня Роуч не способен заварить даже ромашковый чай.
- В дурака, Гост. На правду или действие. Проверять ответы не буду, - Роуч понимает значение сказанных слов, но произносит их будто между прочим, будто в них нет никакого особого смысла. Факт же остается фактом: он Госту и правда доверяет. Может быть даже чуть больше, чем стоило бы. Штаны на Госта, в любом случае, не налезут. Роуч слегка хмурит брови, чешет кончик носа ногтем и шумно, облегченно выдыхает, отогнав от себя очередную навязчивую мысль. Госту бы не пошел песочный. Но Роуч был бы не против найти тому альтернативу поярче. И обязательно с каким-то отвратительно кричащим принтом. Забавное. Не в этот раз, однако.
Роуч улыбается шире с каждым словом, с каждым жестом, с каждым действием Госта. Он следит внимательно своим пронзительным, подозрительным взглядом и улыбается откровенно и нагло, благо тонкая ткань маски хоть как-то преуменьшает глубину вины. Роуч будто знает: Гост ему сейчас не откажет, не откажет в этой маленькой наглости, в этой маленькой шалости, в этом очередном выходе за грань военной субординации и инстинкта самосохранения. Роуч смеется, наклоняясь на руках вперёд сильнее, в очередной раз покачивается на стуле, упирается ладонями в стол и щурится, словно кот от яркого света. Роуч решителен и до наивного искренен в своём коварстве. Роуч готов разменять свои последние штаны ради крупиц призрачной тайны.
- Имей ввиду, сегодня я планирую надеть на тебя погоны, - Роуч наклоняет голову на бог и заговорщически подмигивает, протягивая руки к колоде карт. Старых, потрёпанных карт, уже откровенно краплёных временем и жестоким обращением. Но разве это плохо, если буквально каждый в 141 точно знает, что у туза черви поломан левый кончик, а дама пик скрывается под небольшим пятном, оставленным чьим-то неосторожным обращением с кофе? Роуч хватает колоду, тянет её на себя из хватки Госта и почти небрежно, словно пачку сигарет, открывает. Пересчитывает карты, удовлетворенно хмыкает, проводя по краям колоды большим пальцем и мешает. Мешает без трюков, без флоришей, без вееров, без выпендрёжа. Мешает, нужно сказать, качественно и даже осторожно.
Роуч кивает, раздавая карты, словно совершая реверанс. Раздаёт каждому по шесть карт, вскрывает козырную масть, смотрит свою руку и пожимает плечами, осознавая сложившуюся ситуацию.
- Уступаю старшим право первого хода, - Гари демонстрирует козырной туз. Госту в любом случае ходить первым, Роуч довольно, по-жучиному потирает руки.
заявка от navia
Говорят, что Клоринда никогда не промахивается - Навия своими глазами видела, как аккуратно входит в цель пуля, выпущенная из ее оружия. Потом ей сказали, что отец ничего не почувствовал - не мог бы, не успел - черный кругляшок пулевого отверстия запекается на пергаментно-белой коже, когда ей отдают тело, и Навия долго буравит его взглядом, словно пытаясь найти изъян в идеальной окружности. Собственно, все довольно бесхитростно: давно смотрю на этот пейринг и хочу отыграть всякое от момента, когда Навия, еще не будучи в курсе подробностей смерти отца, винит в его гибели в том числе Клоринду до примрения и совместного разгребания последствий великого потопа, ну и, ясное дело, становления отношений на этом фоне. Переживать, вроде, есть чего, пережевать тоже; хотите, ввалим стекла, хотите — флаффа, можем и того, и того в равных пропорциях, кто нас остановит. |
Господин Назир находит ее после представления — огромный букет лотосов нилотпала входит прежде него, и кажется, будто тот моментально занимает сразу треть крохотной комнатенки, служащей Нилу гримеркой. Ей не след жаловаться на тесноту: подобной роскошью из всех актеров театра Зубаира может похвастаться лишь его прима, и начинающие танцовщицы поглядывают на Нилу с такой завистью, будто ей достались покои размером с храм Сурастаны. Актеры в Сумеру — донные рыбы, вынужденные средь серого ила сражаться за те крохи, что им достаются: кто-то недоволен качеством мрамора в отделке дворца, Нилу же радуется укромному месту, где можно сменить костюм вдали от посторонних глаз и немного посидеть в тишине, устало разглядывая скапливающиеся под коленками кровоподтеки.
Но ее уединение частенько нарушают.
Она чуть подбирается, когда за пеной цветов проступает лицо дарителя, но быстро справляется со слабостью — натягивает самую обворожительную из своих улыбок; вспархивает с места легкой птицей, подхватывает тяжелый букет и рассыпается в благодарностях: господин Назаир — крупный меценат, покровительствующий их маленькому театру, и с рыночной площади их пока что не прогнали только его милостью и заступничеством. Он делает для них так много — огромный букет неловко опускается на узкий столик, сбивая на пол коробочки с гримом и блестящие безделушки — а просит взамен сущие мелочи. Немного ее, Нилу, времени; немного внимания — она танцующим движением отступает от надвигающегося на нее мужчины и, беспечно посмеиваясь, опускается на стул, снизу вверх глядя на визитера, рассыпаюегося сейчас в комплиментах.
Восхитительное представление, говорит он, и Нилу, прислушиваясь, с улыбкой цепко следит за движениями унизанных перстнями рук. Неподражаема, обворожительна, безупречна — красивые слова осыпают ее с ног до головы, пестрые, как лепестки падисар, которым суждено увянуть, едва коснувшись земли, и Нилу продолжает улыбаться, выжидая, когда господин Назир наконец-то перейдет к сути визита: она знает, что он пришел не просто так. Он никогда не приходит просто так, и с некоторых пор во взгляде его; в мягкой вкрадчивости голоса и хищной вальяжности движений появилось что-то, чего Нилу затаенно опасается — но не признается в том ни ему, ни себе, ни единой живой душе в Тейвате.
Всего лишь небольшое одолжение, говорит господин Назир, и рука его как бы невзначай опускается на острую коленку — ровно так, чтобы это не казалось совершенно непристойным, но достаточно, чтобы обозначить собственничество, и Нилу выдыхает украдкой, исподволь глядя на благодетеля настороженным синим взором. В рыжих ресницах ее запуталась тревога: господин Назир обходителен и хорош собой, и состоятелен; и покровительство, которое он оказывает театру Зубаира, неоценимо: в стране мудрости лицедеи не могут рассчитывать на многое, оттого благосклонность столь влиятельного человека — большая удача.
Небольшое одолжение, говорит он, и улыбка его входит под ребра плавно, как остро отточенный клинок — Нилу явственно ощущает, как она отдается за грудиной тоскливой болью; и слова его — словно заросли, скрывающие ришболанда: за ними кроется нечто опасное и недоброе, способное расправиться с ней одним ударом — отчего-то сейчас, в тишине пустой гримерки, Нилу осознает это особенно четко, и коротко обмирает от осознания.
Небольшое одолжение. Еще одно.
Потерявшая на несколько мгновений самообладание она поспешно собирается; улыбается самой беспечной из своих улыбок; кивает непринужденно, опуская узкую ладонь на сжимающие ее колено пальцы, и по благостному лицу господина Назира пробегает короткая судорога, природу которой Нилу не вполне понимает, но не желает узнавать.
Конечно, говорит она. Небольшое одолжение для столь благодетельного человека, говорит она, это не тягость, а честь.
Конечно, я там буду.
Есть люди, которым невозможно отказать, и предложения, от которых невозможно отказаться.
На роскошном приеме людно и шумно: после представления гости мелкими ручейками растекаются по саду, ищут прохлады под сенью ажурных колоннад, в тени цветущих глициний и подле беломраморных фонтанов, от которых веет холодом. Стоячий воздух напоен ароматом цветов, но вот-вот с моря должно потянуть горькой солью — солнце уже задевает жельтым брюхом стрельчатые крыши, клонясь к закату. Она стоит чуть поодаль, задвинутая в сторону, словно один из украшающих залы букетов — красивый, но сыгравший свою роль, и ныне тихо умирающий под безразлично-одобрительные взгляды гостей приема: танец окончен, восхищенные взгляды погасли, и лишь господин Назир время от времени извлекает ее на свет, чтобы покрасоваться перед своими гостями. Нилу старается не думать о том, с какой уверенностью он опускает ладонь ей на талию — каждый раз, когда хозяин приема вальяжно притягивает ее к себе, походя непринужденно беседуя со своими друзьями, она ощущает неприятный укол за грудиной, и отводит глаза, словно если не смотреть, этот морок пропадет.
Сколько еще одолжений будет, думается ей, пристально рассматривающей прожилки на мраморе, и в какой момент его перестанет устраивать простое прикосновение к коленке?..
От этой мысли настроение портится. Улизнув от обходительного хозяина, она бродит среди его гостей задумчивая и растерянная; рассеянно подхватывает бокал с резного блюда, и взгляд ее бездумно скользит по незнакомым лицам пока не останавливается на одном знакомом: словно пробуждаясь от дремы, Нилу пристально рассматривает стоящего чуть поодаль юношу — светлые волосы и изысканный костюм; мягкий взгляд алых глаз — она любуется им исподволь, прежде чем на ум приходит имя.
Каве, припоминает Нилу. Его зовут Каве.
Она знает его по обрывкам разговоров, что долетали до нее во время предыдущего «небольшого одолжения», когда она танцевала перед гостями господина Назира — столь же холеными и пресыщенными, как он сам; достаточно плененными красотой танца, но не имеющими особенного уважения к его исполнительнице, чтобы считать ее за человека, и оттого позволявшими себе обсуждать деликатные вопросы прямо при ней. Воспоминание это, столь же неприятное и масленое, как внимание господина Назира, щекоткой стекает за ребра, и Нилу решительно шагает к юноше, походя напуская на себя привычно беспечный вид — личина надевается не сразу, словно сделалась ей не по плечу, но мало кто мог бы угадать неуютную печаль за мягким синим взором.
— Господин архитектор?.. — обращается она к нему с лучезарной улыбкой. — Вы же архитектор? Господин Каве? Мое имя Нилу, вы, быть может, видели выступление... Я знакома с вашими работами, они потрясающие. Это же вы построили Алькасар-сарай?..
заявка от helena bertinelli
Хелена запоминает Тома навязчивым придурком, прицепившимся к ней у самого входа в особняк Фальконе. Он определенно что-то вынюхивает, возможно, что-то, что нужно и ей. Хелене не хочется встрять вместе с ним, но отделаться от него оказывается не так просто. — Я работаю одна, — цедит Хелена сквозь зубы, как только слышит, что именно Тому здесь надо. — Брысь с дороги. — Все равно помогу, я же все-таки джентльмен, — кивает Том, нимало не смутившись ее тоном. — А потом ты поможешь мне, ладушки? Хелена раздраженно закатывает глаза, но отчего-то не уходит. Один из Фальконе очень удачно оказывается рядом, чтобы она не посмела так открыто пойти в зал. Пользоваться всем, что есть под рукой, Кэтмену не привыкать, и если под руку внезапно подвернулась Охотница — свой шанс упускать определенно не стоит. Он отвлекает ее от препирательств нетривиальным и, пожалуй, хамским методом: целует, уводя в сторону от старины Кармайна. Том и раньше иногда размышлял об этом, но тогда они не были знакомы, а целовать незнакомок — это слишком невежливо даже для него. Первое впечатление очень важно, оно задает тон всему дальнейшему общению. Том запоминает ее сумасшедшей идиоткой, когда она в этом чертовски узком платье выпрыгивает из окна, выбив своим телом стекло. Перед этим Хелена опустошила сейф Кармайна, поэтому, конечно, поторопиться стоило, но спроси она Тома — он бы нашел несколько менее травмоопасных выходов из ситуации. Вместо этого он линяет с места преступления под шумок, прихватив с собой искомую статуэтку в виде кошки. Шалость удалась, думает Том. Каждый из них получил, что хотел, все и даже немного больше. Что-то в нем есть, думает Хелена, а потом неделю пытается выбросить эту мысль из головы. Не буду пересказывать все комиксы и не жду досконального знания всех выпусков, где Кэтмен когда-либо появлялся. И даже знания половины не жду, серьезно, основы основ про готэмских ребят, парочки выпусков и статьи о персонаже должно хватить, если вы любите адаптировать комиксы во что-то более-менее вменяемое и интересное. Для меня главное — уловить вайб персонажа, ухватить самые основы, остальное налепим поверх вместе. Еще, конечно, хочется, чтобы в процессе у обоих проснулось желание полистать комиксы и надергать оттуда чего-нибудь эдакого, а там видно будет. Что мы будем делать? Бить плохих парней, детективить, ругаться, выяснять отношения, кидать друг друга с позиции «так будет лучше для нас обоих», ссориться, мириться, приключаться, вот это вот все. Том та еще скотина, Хелена не отстает, вместе как будто лучше, чем поодиночке, но одиночество как-то привычнее. Оба на голову отбитые, и это не фигура речи. Сразу кричать про пейринг не буду, поэтому, если Хелена вам не видится тем персонажем, которого хочется романсить, то это ок. Но тут я, конечно, загляну вам глаза с немым вопросом «ну вы вообще видели, какие эмоциональные у нее посты?». В идеале хочется, чтобы это все было надолго, поэтому прошу оценить свои силы и желания заранее. Очень надеюсь, что интерес к игре не пропадет через месяц, ну и что постов каждый раз месяцами ждать не придется. Круто, если сможем в спидпост. Если не сможем, но все равно получится что-то красивое, то тоже ничего так. До анкеты свяжитесь со мной, пожалуйста, в личке. Хочется сперва посмотреть друг другу в глаза и в посты, чтобы понять, что между нами таки проскочила искра. |
Хелена не стала еще раз напоминать, что она хотя бы их оттуда вытащила, — но приосанилась, держа свой стаканчик с кофе так, будто это был фужер с вином. Это было на редкость уютно и до странности хорошо — и подурачиться успевали, и пройтись метафорическим ножом по старым ранам, но так, что почти не больно, только нервы пощекотать немного.
Прошло почти десять лет. Слишком много, чтобы Хелена уж очень переживала из-за отказа. Скажи Вик, что ей все показалось, и он ни о чем не жалеет, — она бы поверила и больше не завела такого разговора. А тоска уймется как-нибудь сама, нужно только дать немного времени, Хелене не привыкать. Когда-то в любом случае от этой тоски останется разве что отголосок робкой осенней меланхолии, может, капелька ностальгии. Как вчера, когда она его увидела, и мысли были похожими.
Она вполне могла ошибаться сейчас, но ничего от этого не теряла.
Решив для себя так, Хелена с непроницаемым лицом медленно потягивала свой кофе, с Вика взгляда не сводила.
— Технически, — начала было она, передразнивая, но умолкла, когда он поднял ладонь, вздохнула, закатив глаза.
"Технически убежал ты".Она правда собиралась съязвить, обратив все в недобрую шутку, потому что не умела иначе. Рот было открыла, но смогла издать только неловкий смешок. Пожалуй, стоило бы присесть.
Пожалуй, стоило взять бутылку вина, а то и чего покрепче. Приготовившись к отказу, о другом варианте Хелена как-то позабыла. Зато Вика тогда помнила хорошо, девочку, всю жизнь прожившую среди убийц, неспособных на искреннюю любовь, впечатлить было нетрудно, то ли дело разочаровать. Едва достигшая совершеннолетия Хелена изначально не верила, что у них могло что-то получиться, она мечтала о чем угодно кроме любви. И сожаление к ней пришло далеко не сразу.— А почему нет? Что изменилось? — Она бы предпочла, чтобы обошлось без упоминаний подробностей ее вендетты, Вик не мог не знать, но выбрал бить по больному. — Неужели стоило умереть, чтобы принять мой выбор?
В искренность его сожалений Хелене вполне верилось, в то, что он поступил бы по-другому, если бы мог — нет.
— Ты так говоришь только потому, что все уже закончилось, и я изменилась. Ладно мне, себе-то не ври, — Хелена ухмыльнулась немного зло, потом поджала губы. Вик говорил то, что она хотела услышать, или это — те самые последствия воскрешения, которые она искала? Позволил бы сегодняшний Вик пролить кровь? Он даже выстрелить ей помешал ночью.
Не довериться было бы так легко — ей ничего не стоило бы сказать "нет", отвернуться и больше не возвращаться к теме. Именно так бы поступила девочка, обиженная, как она думала, предательством, заживо съедаемая изнутри ненавистью и одиночеством. Эта девочка все еще оставалась там, внутри, но с годами Хелена научилась лучше понимать ее желания.
— Прости, я тебе верю, — выдохнула она, все еще внутренне на что-то решаясь. — И да, я думаю, ты поторопился от меня сбежать. А я поторопилась, решив вчера, что твое возвращение ничего не меняет.
Из ее уст звучало чем-то близким к признанию.
заявка от columbina
прежде чем над бескрайними снегами снежной забрезжил рассвет, прежде чем ты взглянула на меня глазами-отражениями утопающих в смоли амарантовых лезвий, прежде чем твои губы изогнулись в полуулыбке-полуусмешке, прохладной, как дожди фонтейна, прежде чем моя рука легко коснулась серебра твоих волос, знала ли ты, арлекино, что смерть — это дорога к благоговению? х о ч у а р л е к и н о. в пару. предлагаю утопиться в море мыслимых и немыслимых хедканонов. поведаю свои и с удовольствием послушаю твои. по темпу и объему постов — договоримся, единственное, о чем прошу, — никакой птицы-тройки. по внешностям — я не подбирала реальные ни себе, ни для арлекино, но если будет желание, то можем договориться по ним. |
шесть звезд — алых, словно язык насилия, — сплетаются вместе, формируя образ ладони. шесть ослепительных вспышек, шесть бедствий, шесть усталых снов — посреди океана лунного света, на темном, несуществующем небе в мире несбыточного. бледные ладони тянутся к ним, стараются ухватить частичку багрянца, но время еще не пришло.
«скоро оно придет».
на губах коломбины — легкая улыбка, шепот полевых цветов и песнь нежности существования. ее голос вплетается в лесную тишину, смешивается с ней, пока не умирает в чужеродных звуках. птицы молкнут, а рожденные где-то в отдалении раскаты катастрофы становятся все явственнее. ближе, ближе, ближе, до тех пор, пока не оказываются совсем рядом и не проносятся, подобно ураганному ветру.
беглянка пропадает за пеленой листьев вместе со своим преследователем — обретшим плоть страхом, еще одной частью несбыточного.
хрупкая фигура юной девы подается вперед и срывается с места. обнаженные девичьи ноги едва касаются земли и прохлады травы — не бежит, а скорее, парит. шесть кроваво-красных звезд на небе следуют за беглянкой; она — словно бы на ладони, ее присутствие проступает на ткани жизни кровоточащим гноем, все, что необходимо, — просто следовать.
проходит всего лишь мгновение — для субретки — и та, что едва смогла сбежать от собственного кошмара, оказывается рядом.
ноги коломбины неловко ступают по промерзшим, влажным камням и замирают, как только до беглянки остается меньше метра.
— ты выглядишь утомленной.
ее губы все еще изогнуты в улыбке, ласковой и безмятежной, голова немного наклонена набок. в этом незначительном жесте — любопытство, легкое недоумение. в аромате, тянущемся от беглянки, среди привычных запахов существования, есть что-то, что юной деве не знакомо. что-то неправильное, что-то немного пугающее, что-то грешное. часть ли это несбыточного, чего-то, что неподконтрольно ей, — неясно.
но вопрос — неправильный.
сейчас они обе — часть несбыточного.
белоснежная, хрупкая ладонь тянется к беглянке и едва касается мягкой кожи. под тонкими пальцами — холод, холод несуществования, холод вечности и скорби. и это — все еще часть несбыточного, хоть и ощущается явственно.
— как мне стоит тебя называть?
ее нарекут ар-ле-ки-но, но в это мгновение, в эту секунду, в этом мире, существующем для них двоих, сжатом до сна, снящегося никому, до их мира невозможного — это имя не имеет никакого смысла.
ей нужно новое имя, имя только для этой реальности, имя только для этого душного и невыносимого кошмара. его должен прорычать преследовавший ее монстр или нечто другое, что будет всего лишь отражением осколка ее души. его должна повторять субретка, пока их маленький мир несуществующего не превратится в прах.
в отдалении, где-то позади, воплощение кошмара беглянки вновь оживает, с тошнотворным гулом обретает более ясные очертания. не монстр, но и не человек. нечто из подсознания беглянки, нечто, что коломбина лишь увидела на периферии ее сознания и дала этому жизнь, нечто неконтролируемое и жестокое.
— если ты хочешь жить, — невесомое прикосновение, длившееся не дольше минуты, прерывается, — тебе нужно сражаться.
шесть карминовых звезд мерцают в смоляных глазах существа, что постепенно приближается к ним. болезненная луна на несуществующих небесах [и все же более реальными, чем наяву] тускнеет — ее свет озаряет лишь силуэт страха, черты лица [если они есть] — сокрыты.
— только не беги вновь, — предупреждает с легким укором. — ты не сможешь сбежать от самой себя.
заявка от il dottore
|
|
|
ты не помнишь имя моего подчинённого, который действительно проводил над тобой эксперименты, я не помню твоё — всё честно, правда? зелень твоих волос расплывается в каштане, золоте, серебре сотни других тест-субъектов, в глаза-фиалки мне даже смотреть было неинтересно, зато меня ты никогда не забудешь. пусть даже не внешность; безликое олицетворение кошмара, избавиться от которого оказалось сложнее, чем от самого элеазара. нравится ли тебе считать себя жертвой? мечтаешь ли ночами о мести? надеешься ли услышать от меня извини? приходи и расскажи~ ты не панталоне и даже не наука, лишь её жертва, поэтому заявка не в пару — это не значит, что игрой не обеспечу) люблю лапслок, не буду обижаться, если проклянешь персонажа последним словом (скорее даже обижусь, если не проклянешь). пишу довольно медленно, раз в пару недель, поэтому пинать при любом раскладе не стану мемы смешные и не очень |
Дурные сны, говорит Шедоухарт; Соблазн лишь усмехается — не злобно, конечно. Ей понятно, что спутница лишь осторожничает, заходит, как обычно, издалека, не желая начать разговор, который никто не поддержит. Видно, шаритские учения покидают голову с бóльшим усердием, чем тёмный пигмент в структуре волоса. В своём путешествии они дали свободу аасимару, исцелили земли от тёмного проклятья Шар, узнали всё, что можно было, об истории Кетерика и сопротивлении селунитов. Проложенная серебристым лучом правды тропинка не смогла привести воспитанную служителями Селунэ девочку обратно — хоть и верит она в другое божество, тенистая рука Шар держит её душу крепко, не отпускает.
Её передергивает от неожиданной поэтичности. Компания Воло давала странные плоды. Ещё раз, почему он вообще с ними бродяжничает? Её тёмные позывы определённо что-то попутали той ночью, на её руках оказалась кровь немного не того барда. Убитая певица хотя бы не пыталась выколоть ей глаз.
[indent] — Можно попробовать.
Ответная вежливость подкрепляется действием — вино, бесплатное благодаря серебряному языку Астариона, разливается по завалявшимся в лагерном сундуке кубкам. Они обе знают, что это не поможет. Путь для них обеих на редкость прямолинеен и прост, и заканчивается он на воссоединении с семьёй. Дворецкий дал понять в видении, что Соблазн должна повидаться со своей сестрой, а беженец в Ривингтоне рассказал, как сильно в доме Печали соскучились по Шедоухарт. Дела важные, но приступать к ним никто не торопится. Спутнице с этим помедлить можно, а вот ей совершенно нельзя. Впрочем, можно ли? Никто не цепляется за свои тайны так, как она; Шедоухарт тоже могла быть рождена из капли крови Шар, а никто из них бы и не заметил.
Легко хранить свои секреты, когда почти их не помнишь. Кому об этом знать, если не одной из основателей Абсолют?
Она подаёт кубок Шедоухарт и присаживается на столешницу, пользуясь отсутствием Джахейры, которая не преминула бы сделать невоспитанному отродью Баала замечание. Багряное вино стекает вниз горла быстро, натыкаясь по пути на подступившую к нему тошноту. Она точно не вампир, но пить кровь ей это в прошлом не мешало.
Тифлинг делает мысленное замечание себе — не стоит. Сейчас она знает, что даже выслушивание этих мыслей, воспоминаний о зверствах, лишь начало. Дальше глаза застилает пелена, и в себя удаётся прийти слишком поздно. Она мотает головой, стараясь сделать это как можно естественнее, и переводит концентрацию на девушку.
Если в её глазах и есть недоумение, новоиспеченная селунитка хорошо его прячет. Спасибо ей за это.
[indent] — Чем дольше ты откладываешь визит в дом Печали, тем меньше ты будешь спать по ночам. — Озвучивать очевидное она не любит, но Шедоухарт, кажется, нужно услышать это от кого-то другого. — Ты знаешь, что мы не оставим тебя одну, что бы там ни произошло. Так чего же ты боишься?
Соблазн не использует личинку иллитида, чтобы проникнуть в её разум и узнать всё самой. Ответ на вопрос её интересует куда меньше, чем рассуждения, которые он непременно породит; поток информации всё же ничего не значит, если над ним как следует не поработать. Они могут помочь друг другу своим опытом, открыть глаза на то, что ускользало из поле зрения само по себе или по воле божества, которому, конечно, всегда виднее, что для их служителей лучше.
А могут не помочь. И это не страшно. Возможность освежить голову, сверить перспективу, поднять в памяти все поводы негодовать на предавшее их доверие высшее существо не будет лишней перед неизбежной конфронтацией.
Даже если всё пойдёт так плохо, как только можно, ни один разговор не сможет нанести столько же вреда, сколько успели их боги.
заявка от anthony stark
— самые крутые спортивки на районе. и так, мой юный падаван, так как я не умер, то будем думать, как вписать ваши с колдуном косяки в наш измененный сюжет, но оговорюсь сразу - амнезичная магия нашего дамблдора меня обошла, так что я все помню [и кто-то получит па жопе]. так же стоит сказать, что мы провели некий ребрендинг внешностей, так что ты можешь тоже поменять холланда на кого-то другого, если будет таково твое желание. а можешь и не менять. |
[indent] глубокий баритон его голоса обволакивает тони, и болезненная хватка на сердце отпускает, словно его окутывает теплый кокон из безопасности и уверенности. край простой глиняной пиалы мелко стучит по зубам, его собственная слабость накладывается на травму стефана, тони делает несколько жадных, поспешных глотков, давится, перехватывая руку стрэнджа за запястье и роняя голову на подушку. его пальцы нетвердо касаются чужой ладони, когда стефан отставляет чашу, изучая-узнавая-вспоминая рисунок заживших шрамов, мозоли на ладони от тренировок с боевым шестом и на безымянном пальце от дурацкого пера, которым тот подновляет свои странные книжки.
[indent] когда его рука обессилено падает ему на грудь, пальцы продолжают сжимать ладонь стефа. он продолжает что-то говорить, и тони приходится приложить немало труда, чтобы вслушаться в смысл слов и не заснуть под успокаивающие вибрации его голоса. криво усмехается - они не смогли спасти вижна, они потеряли наташу. сколько еще погибло людей в катастрофах, прокатившихся по земному шару, когда мир внезапно потерял половину населения: водителей, пилотов, машинистов, работников аэс, врачей. все пять лет своей не_жизни, своего существования, он сталкивается с последствиями своей самоуверенности лицом к лицу.
[indent] когда продолжает существовать на автопилоте - потому что нужен пеппер, компании, городу. он старается не включать новости, он не смотрит в обращенные к нему глаза людей во время очередной пресс-конференции, на которых от имени старкин обещает открыть еще один фонд, построить еще один дом, обещает, что завтра будет лучше, чем сегодня. обещает то, во что сам поверить не в силах. читает в их глазах надежду и желание жить, несмотря ни на что.
[indent] лучше бы ненавидели - как те немногие, что кричат "убийца". те, что обливают его изображения красной краской. брошенный из толпы камень рассекает скулу - тони приказывает отпустить мальчишку, почти ровесника питера. он почти с наслаждением проникается ощущением стекающей по лицу холодной жижи, выплеснутой на него из ведра томатного сока, отдающего вкусом соли и металла.
[indent] наташа и стив организуют свой межгалактический патруль судного дня, тони лишь жестко и едко усмехается. они уже проиграли - за-за него, из-за его неоправданных амбиций, он больше не собирается лгать миру и самому себе. он наигрался в это дерьмо. на нем - разрушенная инфраструктура, не нем - поиски новой, дешевой энергии, на нем - больницы и социальная программа по розыску пропавших людей, в основу которой тони уже не терзаясь вопросами этичности помещает программу "озарение" и алгоритм арнима золы, держа ее под личным контролем.
[indent] к исходу второй недели он в алкогольном амоке громит мастерскую. стекло звонко и весело разлетается сияющим крошевом под ударами кувалды, зло впивается в босые ступни, сталь сминается с возмущенным, протестующим гулом. он не успевает причинить весомого ущерба - руки за спину заламывает подоспевшая наташа, удерживая беснующегося тони с нечеловеческой твердостью, пока он обессиленно не повисает на ее руках. небула смотрит на него нечитаемым взглядом антрацитовых глаз, после чего неторопливо поднимает из лома и осколков стеклянный куб со сбитым краем, внутри которого на подставке покоится тускло мерцающий, отслуживший свое реактор с выгравированным: "доказательство того, что у тони старка есть сердце". осторожно ставит его на уцелевший стол.
[indent] через полтора месяца он попадает в больницу. "передоз снотворным", - ставит диагноз кристина палмер, а пепс так до конца и не верит, что это не попытка суицида - тони просто хочет выспаться. хоть раз впервые с момента возвращения на землю заснуть без кошмаров, в которых раз за разом пытается удержать расползающееся прахом тело питера, смотрит, валяясь на камнях с пробитым боком, как ветер превращает в пыль того, кто давно пророс в него, поселился где-то в правом предсердии, просыпаясь в холодном поту с колотящей тело крупной дрожью. не бежать в сортир, выблевывая горькую желчь вперемешку с виски и тем, что пеппер удается впихнуть в него между посещением онкобольных детей в metro gemeral и заседанием совета национальной безопасности.
[indent] тони встает по будильнику в шесть, имитирует жизнь, ставя внутренний таймер на полночь, а после заливает в себя все, что имеет хотя бы ничтожный градус. он снова начинает курить, насквозь продымляя мастерскую и спальню, срывается на хэппи и ни в чем не виновной лаборантке, которой приходится приносить официальные извинения. губы девчонки дрожат, глаза на мокром месте, тони не отрывает взгляда от бликов на ее бейдже, хотя от этого начинает мутить. запрашивает ее дело - iq 183, победительница физических олимпиад, автор смелой статьи по молекулярно-кинетической теории твердых тел. в связи с инцидентом потеряла отца и младшего брата. он смотрит на ее фото выцветшим взглядом и просит доктора пател взять малышку под свой патронаж.
[indent] он рад, что мэй паркер оказалась в числе жертв таноса, потому что тони сдох бы у ее ног, прежде чем признался в своей виновности в смерти ее племянника. он ненавидит себя за эту радость. количество алкоголя, которыми он пытается убить в себе мерзкое, липкое чувство беспомощности, вытравить из себя все чувства, промыть, обезопасить, сделать себя стерильным, давно убило бы обычного человека. тони лежит на полу в обнимку с ведерком для бумаг в ожидании следующего приступа, потому что бежать до ванной нет сил. экстремис, спасший ему жизнь на титане, с тупым упорством очищает кровь, регенерирует печень и почки, восстанавливает пораженный язвой желудок.
[indent] высшая форма паразитизма сохраняет его для себя.
[indent] даже сейчас.
[indent] откуда стефану знать. черные мраморные стелы с бесконечным списком имен не скалились на него из прожорливой, воняющей могильником пасти смерти. тони смотрит на него со снисходительной нежностью и чуть сильнее сжимает его ладонь.
[indent] - мы. мы спасли.
[indent] обводит более осмысленным взглядом скромное помещение - почти келью - на столе белесоватым дымом истекает бронзовая курилньница, сквозняк перебирает подвески какого-то амулета, к вене тянется катетер от капельницы, стоящей в изголовье. смешение восточного колорита и западной медицины кажется почти нелепым. тони смотрит на перебинтованный обрубок правой руки и не чувствует ничего. как будто телесная неполноценность отвечает той, что образовалась внутри после того, как камни перестали наполнять его своей мощью.
[indent] - эй, ребята, - прикрыв глаза, он старается подпустить когда-то привычного веселья в голос, - кажется вы потеряли детальку от этого лего...
[indent] на внутреннем веке продолжает мягко сиять магическая вязь символов.
[indent] - пиздец, - говорит тони, глядя на свое отражение в зеркале.
[indent] магия стрэнджа и наниты техновируса прекрасно работают в команде - то, чему так долго учился сам старк и, кажется, ему все еще есть, куда расти, - так что через неделю он уже начинает вставать с кровати. ветвистый рисунок шрама горячечно-бордовый, охватывает правую щеку, цепляет губу, скулу и висок, тони осторожно трогает его пальцем, хотя стефан, разумеется, строго-настрого запретил это делать, и думает, что, в целом, обычная борода ему тоже пойдет. будут они два безруких силача-бородача, самое то для паралимпийского подразделения мстителей.
[indent] пользуясь тем, что стрэндж отлучился и самонадеянно оставил его без присмотра, когда тони притворился спящим, не то эта маниакальная сиделка от бодхисаттвы заставила бы его еще месяц валяться в постели, он по стеночке, при страховке плаща, выползает на улицу и падает на каменную, нагретую солнцем скамью. в трех шагах от цветущего персикового дерева - когда-то он перенюхал кучу пропитанных парфюмом бумажек и запястий, пытаясь понять, какие духи подойдут пеппер, так что мог без труда распознать основные запахи. правда, в тот раз все равно пришлось обращаться за помощью к кристине, за что она, конечно же, получила свой волшебный пузырек на рождество.
[indent] прислонившись спиной к теплому камню, тони подставляет лицо под лучи весеннего солнца. конечно, долго ему просидеть так не дали - с плащом они договорились и нашли общий язык уже давно, но остальное население храма предпочитало держаться своих.
[indent] - знаешь, - торопливо начинает тони, когда тень стефана падает на него, опережая недовольние комментарии его самовольничества, - в тот момент, когда камни были у меня в руке, я понял... все. все тайны мироздания открылись мне, они был просты и ясны, как записанная на доске формула. все, на что я искал ответы, над чем безрезультатно бился долгие годы. любую задачу можно было решить... по щелчку пальцев, - он поднимает левую руку, щелкая костяшками. - а потом все ушло. продолжает вертеться на кончике языка, но каждый раз ускользает. и я боюсь, что ушло не только это. я не знаю, кто я теперь, стеф. я чувствую себя опустошенным. как пивная банка. что, если однажды я не смогу вспомнитть тебя? пеппер, роуди, хэппи? как у тебя получается каждый раз возвращаться... оттуда?
заявка от il dottore
джестер, шутник, стендап комик мира тейвата — напомни, посмеялся ли ты со мной в пустыне, назвав меня доктором? по персонажу на данный момент почти ничего неизвестно, кроме того, что... о нем ничего не известно, он og предвестник и всем раздает указания, а сам непонятно чем занимается. можем придумать вместе, что именно в себя включает это «непонятно что») вопросы к персонажу: вопросы к игроку: |
Дурные сны, говорит Шедоухарт; Соблазн лишь усмехается — не злобно, конечно. Ей понятно, что спутница лишь осторожничает, заходит, как обычно, издалека, не желая начать разговор, который никто не поддержит. Видно, шаритские учения покидают голову с бóльшим усердием, чем тёмный пигмент в структуре волоса. В своём путешествии они дали свободу аасимару, исцелили земли от тёмного проклятья Шар, узнали всё, что можно было, об истории Кетерика и сопротивлении селунитов. Проложенная серебристым лучом правды тропинка не смогла привести воспитанную служителями Селунэ девочку обратно — хоть и верит она в другое божество, тенистая рука Шар держит её душу крепко, не отпускает.
Её передергивает от неожиданной поэтичности. Компания Воло давала странные плоды. Ещё раз, почему он вообще с ними бродяжничает? Её тёмные позывы определённо что-то попутали той ночью, на её руках оказалась кровь немного не того барда. Убитая певица хотя бы не пыталась выколоть ей глаз.
[indent] — Можно попробовать.
Ответная вежливость подкрепляется действием — вино, бесплатное благодаря серебряному языку Астариона, разливается по завалявшимся в лагерном сундуке кубкам. Они обе знают, что это не поможет. Путь для них обеих на редкость прямолинеен и прост, и заканчивается он на воссоединении с семьёй. Дворецкий дал понять в видении, что Соблазн должна повидаться со своей сестрой, а беженец в Ривингтоне рассказал, как сильно в доме Печали соскучились по Шедоухарт. Дела важные, но приступать к ним никто не торопится. Спутнице с этим помедлить можно, а вот ей совершенно нельзя. Впрочем, можно ли? Никто не цепляется за свои тайны так, как она; Шедоухарт тоже могла быть рождена из капли крови Шар, а никто из них бы и не заметил.
Легко хранить свои секреты, когда почти их не помнишь. Кому об этом знать, если не одной из основателей Абсолют?
Она подаёт кубок Шедоухарт и присаживается на столешницу, пользуясь отсутствием Джахейры, которая не преминула бы сделать невоспитанному отродью Баала замечание. Багряное вино стекает вниз горла быстро, натыкаясь по пути на подступившую к нему тошноту. Она точно не вампир, но пить кровь ей это в прошлом не мешало.
Тифлинг делает мысленное замечание себе — не стоит. Сейчас она знает, что даже выслушивание этих мыслей, воспоминаний о зверствах, лишь начало. Дальше глаза застилает пелена, и в себя удаётся прийти слишком поздно. Она мотает головой, стараясь сделать это как можно естественнее, и переводит концентрацию на девушку.
Если в её глазах и есть недоумение, новоиспеченная селунитка хорошо его прячет. Спасибо ей за это.
[indent] — Чем дольше ты откладываешь визит в дом Печали, тем меньше ты будешь спать по ночам. — Озвучивать очевидное она не любит, но Шедоухарт, кажется, нужно услышать это от кого-то другого. — Ты знаешь, что мы не оставим тебя одну, что бы там ни произошло. Так чего же ты боишься?
Соблазн не использует личинку иллитида, чтобы проникнуть в её разум и узнать всё самой. Ответ на вопрос её интересует куда меньше, чем рассуждения, которые он непременно породит; поток информации всё же ничего не значит, если над ним как следует не поработать. Они могут помочь друг другу своим опытом, открыть глаза на то, что ускользало из поле зрения само по себе или по воле божества, которому, конечно, всегда виднее, что для их служителей лучше.
А могут не помочь. И это не страшно. Возможность освежить голову, сверить перспективу, поднять в памяти все поводы негодовать на предавшее их доверие высшее существо не будет лишней перед неизбежной конфронтацией.
Даже если всё пойдёт так плохо, как только можно, ни один разговор не сможет нанести столько же вреда, сколько успели их боги.
Вы здесь » Photoshop: Renaissance » Нестандарт; » home beneath the ruin [cross]
