[indent] Анарх осклабился, демонстрируя удлинившиеся клыки. Если он хотел впечатлить этим Земо - это лишний раз демонстрировало его неонатство и глупость. Хельмут даже не моргнул, продолжая сверлить его кроваво-красным взглядом, словно говоря: "закончи уже с этим, у меня есть дела поинтереснее".
[indent] - Я ведь могу тебя убить, окончательно. Кто меня остановит?
[indent] - Денниз... - предупреждающе послышалось за спиной; Земо показалось, что на секунду хватка бритвенно-острых когтей на его шее ослабилась. Дружок брухи явно не был готов к такому "подвигу", который подвёл бы их обоих к серьёзной угрозе в лице всей Бостонской Камарильи и Лекс талиона; как бы много сородичей не любили Хельмута Земо, вписываться за двух анархов при начале кровавой охоты стал бы лишь самоубийца.
[indent] Этот недоумок перед ним, впрочем, прямо-таки напрашивался, словно таковым и был. Ответить, впрочем, что-то на возмущение (здравое, стоило заметить) товарища Денниз не успел - лишь посмотреть недовольно, прежде чем вес чужого тела вдруг исчез со спины Земо; когти, пусть и слабо, но всё ещё впивающиеся в горло, оставили неглубокие порезы; кровь, наполнявшая тело брухи перед ним, брызнула на лицо, когда его грудная клетка расцвела кровавым бутоном под такой же острой когтистой ладонью. Хельмут потянулся к кровавым узам между ним и Джеймсом, прощупывая осторожно, словно боясь обжечься - пусть и метафорически, - и с некоторым трепетом и восторгом понял, что те пульсируют животной яростью, направленной не на него, но из-за него.
[indent] Второй раз за ночь он позволил подобию нежности тронуть его давно прогнившую душу.
[indent] - Ты, кажется, кадык ему собирался вырвать. - Земо встал, осторожно, одной рукой прикрывая раны, оставленные на шее когтями другого анарха. Не столько из стыда, сколько из практичных соображений: когда он убрал ладонь, порезы напоминали скорее трёхдневные, затянувшиеся коркой, нежели свежие, нанесённые несколько секунд ранее. Будь это обычный металл - затянулись бы сразу, но... Гангрельская романтика. Интересно, а это Джеймса заведёт, как покушение на его не-жизнь? Что кто-то ещё посмел оставить на нём свои следы? Земо не знал. Зато знал, что может помочь им всем, "обезвредив" буйного анарха на ближайшие несколько часов. Ещё одним взмахом ладони он буквально заставил того плакать кровью, той, что не окропила ещё по локоть руку Барнса. - Отпусти его, Джеймс. Он никуда не денется.
[indent] Когда тело брухи грузным мешком упало на пол, Хельмут развернулся на сто восемьдесят, чтобы посмотреть, что стало с его другом. Только сейчас он понял, что к ним присоединился Кайус, которого он не заметил благодаря носфератскому мороку. Если каким способностям других кланов Земо и завидовал, то это были именно умения носферату и малкавиан буквально растворяться в воздухе; тауматургия позволяла ему многое, но не невидимость, которая сильно облегчила бы ему жизнь... в такие моменты, как, например, этот. Он бы не попался так глупо, взятый врасплох, не красовался бы теперь следами когтей, но - не самый ужасный промах в его жизни. Могло быть и хуже. Могло быть как в сорок третьем.
[indent] - Спасибо, Кайус, - Хельмут кивнул. Благодарность была искренней: в конце концов, если бы не он, то гангрел мог среагировать на нападение куда агрессивнее. Тут же врасплох взяты были уже эти двое. - Много их ещё осталось, есть идеи?
[indent] По крайней мере, на этом этаже на них больше никто не лез; с этажа примогенов (точнее, их покоев) доносились приглушённые звуки борьбы, но почти сразу же на балкончики над ними из коридоров выплыло несколько фигур каинитов в знакомых всем присутствующим масках. Значит, люди Кая ждали, пока прибудет подкрепление, чтобы - отвлекающий манёвр? Немного подло, но эффективно.
[indent] - Группа из пяти направилась наверх, в кабинет княгини. Четыре брухи и один малк. - Кайус отвёл взгляд, весьма красноречиво отвечая на незаданный вопрос. Как так получилось? Видимо, присутствие малкавианина (и как вообще он только попал туда?) и страх познать на себе силу Помешательства пересилил. Земо не мог их винить: даже он, умудрённый опытом и знанием, примоген, регент, сильный тауматург, не стал бы без лишнее необходимости затевать конфликта с ребёнком Малка. Что уж говорить о сточных крысах, привыкших следить из безопасной тени?
[indent] - Хорошо. Закончите здесь, пока мы разбираемся с ними, - не сговариваясь, они с Джеймсом двинулись к лифту. В отличие от главных, этот всё ещё работал - хотя внутри хромированной кабинки их и ждали разбитые зеркала и очередные нелепые граффити. Запах аэрозоля плотно повис в воздухе, и Хельмут порадовался в очередной раз отсутствию необходимости дышать.
[indent] Когда двери закрылись, отрезая их от главной залы, он посмотрел на Барнса. на его напряжённое выражение лица, на кровь, пятнами покрывшую некогда белую рубашку, в которой он смотрелся так хорошо каких-то пару часов назад; коснулся как бы невзначай его локтя.
[indent] - Ты сегодня прямо-таки рыцарь на белом коне, - Земо усмехнулся. - Как этот птенчик тебя раззадорил... Спасибо, Джеймс.

[indent] — Слышать об уважении из твоих уст — вот так каламбур, — Василиса испускает смешок, когда её губы наконец касаются бокала, а буквально через секунду на переносице появляется морщинка от вкуса остывшей крови. Чернокнижница оказалась права — обычная, ничем не усиленная, такую можно было запросто отыскать в любом банке крови. Совсем не то, чем успел разбаловать её Флеминг, порой позволяя своей протеже пробовать витэ из мензурок, в которой та будто бы светилась в мрачном освещении его тремерской лаборатории.
[indent] — Но даже если мы допускаем тот вариант развития событий, при котором ты вспомнишь о манерах на достаточно продолжительный период и не сбежишь, — Олейникова делает ударение на последней фразе, впиваясь в Яна взглядом. Возможно, этот миг и вносил значительные трещины в выстроенный ею образ ледяной леди, но обида, варившаяся внутри тремерши годами, оказалась сильнее желания поддерживать игру — пускай и на пару мгновений, ведь буквально через несколько секунд она вновь вернулась к изучению чужого бокала, который от напускной скуки крутила в руке, после первого глотка больше не особо желая подкрепляться. — Кто тебе сказал, что я отвечу на твои вопросы?
[indent] Они оба понимали, что сам её визит говорил о том, что Лиса готова если не рассказать всё, то хотя бы начать идти на сближение — хотя где-то в глубине души ей хотелось бежать навстречу. Да что там, желание кинуться Валенте на шею и впиться в его губы, холодные, но оттого не менее желанные, то и дело всплывало на поверхность, подавляемое той частью рассудка, что находился под контролем обиды и гнева. Ему не было до неё никакого дела на протяжении десятилетий — с чего вдруг Олейникова теперь должна была с такой лёгкостью прощать Яну все грехи? Просто потому, что он в очередной раз сменил маску, выбрав ту, которая так нравилась ей? Вежливый, услужливый, желанный — к такому попросту не могло не тянуть, и поэтому Василиса держалась на расстоянии, параллельно наблюдая за тем, как в помещение входит посторонний. В былые времена Валента изображал из себя такого же, как и она — человека с привилегиями, у которого были люди на побегушках, но могла ли та Лиса предположить, что все они являются безвольными куклами? Она и слово «гуль»-то не знала, разве что могла краем уха слышать какую-нибудь вариацию из рассказов деда об упырях… И вот ей воочию открывалась картина из прошлого, одновременно знакомая, но теперь смотревшаяся абсолютно по-новому: с каким пренебрежением и лёгкостью ласомбра контролировал своего гуля, как привычно отдавал приказ. Во всём этом не было ничего удивительного для сородича, — Василиса и сама распоряжалась гулями капеллы подобным образом, — но сейчас внутри неё что-то ёкнуло: неужели их с ним взаимоотношения походили на это? Напоминала ли она гуля, ждущего очередной приказ, когда с таким трепетом расписывала свои чувства в письме и отправляла его Валенте, с нетерпением ожидая от него ответа, который так никогда и не пришёл? Олейникову затошнило.
[indent] Слова об изменениях ударяют тремершу словно обухом по голове, и вместо того, чтобы принять их за комплимент, как и предполагал ласомбра, она бросает на собеседника уязвлённый взгляд, говорящий лучше любых слов. Он отобрал у неё веру — в любовь, в надежду, в людей в целом. Доверяла Василиса теперь лишь ограниченному кругу сородичей, да и тех нередко подвергала сомнению (не на словах, а у себя в разуме, вечно мусоля вопросы из серии «а что, если»: что, если они пропадут, что, если все их обещания — это ложь?), и всё это, возможно, было бы на пользу в такой организации, которую представляла из себя Камарилья, где каждый участник был готов в любой момент вонзить нож в спину другому, особенно если амбиции одного мешали второму (что как раз относилось к Олейниковой, ведь она вечно пыталась лезть в самое пекло — и на вершину), вот только порой эти сомнения переходили все возможные границы и мешали мыслить здраво, делая из Василисы едва ли не дитя Малка.
[indent] — Такое происходит с теми, кого предают, — огрызнулась Лиса, но достаточно быстро взяла себя в руки и отвернулась от Яна, игнорируя внезапно образовавшуюся между ними близость. Она могла бы сменить место, но не стала этого делать, показательно игнорируя его руку в миллиметрах от своих плеч — и всё же до её ноздрей доносился аромат его одеколона, похожий на тот, что Валента использовал в ночи, что они разделили в Праге. Очередная деталь, заставившая Василису стиснуть челюсти и переключиться на вернувшегося гуля.
[indent] — Первую положительную, — коротко отчеканила чернокнижница, наблюдая за тем, как наполняется предназначенный для неё бокал. Она выдержала паузу, дождавшись, пока мужчина покинет помещение, и лишь после этого притронулась к угощению, так и не повернувшись к Валенте.
[indent] — Магистр бостонской капеллы, Ганс Флеминг, — наконец ответила Василиса на заданный вопрос и, распробовав свежую кровь, удовлетворённо фыркнула, бросая взгляд через плечо. — Ты не думаешь, что противоречишь сам себе? Хотел подарить мне Объятия, но при этом подобного рода отношения для тебя — мерзость? Так и скажи, что кусаешь себе локти из-за упущенной возможности, или, что, стыдно признать правду? — тремерша растянула губы в довольной улыбке: утихший ненадолго голод и удовлетворённость из-за пускай и столь небольшой победы над Валентой приподняли ей настроение. — Ты думаешь, что я поверю тебе? — приподняв бровь, вопросом на вопрос ответила Лиса и хитро прищурилась, пальцами касаясь его груди — жест одновременно нежный, но в то же время нацеленный на то, чтобы удержать Яна на расстоянии, когда тот склоняется над ней достаточно близко. Василиса позволит ему это, но не больше; она будет держать руку на метафорическом пульсе, раз уж её реальный давным-давно не слышен. — Они были насквозь пропитаны твоей фальшью — из настоящего в них была лишь я и мои чувства, Ян.
[indent] Лиса впервые за всю свою нежизнь называет его по имени. То звучит приторно, практически незнакомо, и потому задерживается на языке, требуя пробы, пока сам ласомбра отстраняется. Олейникова не сразу понимает его ответ, а когда всё же осознает услышанное, взирает на юношу с поджатыми губами и прищуром во взгляде. Что это, попытка играть на совести? Или искреннее намерение избавить её от его общества?
[indent] — Не говори глупостей, — на сей раз Василиса говорит гораздо тише, поднимаясь следом и оставляя бокал с недопитой кровью на кофейном столике. — Вопрос был вовсе не в этом.