Ода не помнил, что было в начале, в его памяти полно дыр, белых пятен, прячущих за собой эхо редких снов. Ярких картин, кровью запечатленных в сознании между многочисленными образами, отголосками тихого смеха и тепла, слабо похожего на привычный с детства холод. Он никогда не думал о себе, как о хорошем человеке, право здесь не о чем говорить, смерть это дело привычки, пистолет едва ли хоть раз дрожал в его руках, просто теперь ему было известно больше, и за тьмой мелькнул яркий свет, принесенный незаслуженным доверием агентства.

Чем руководствовался директор, предлагая убийце стать детективом, Ода не понимал и по сей день. Откуда взялась нерушимая уверенность в том, что будет достаточно предложить отступить, чтобы он согласился, ухватившись за шанс, которого, кажется, ждал. Что-то было там, за мутной пеленой, в пропавших до пробуждения годах, когда он открыл глаза посреди заброшенного бального зала с отчетливым ощущением, будто потерял нечто важное, скрытое за туманом в голове.

Потом хуже, ему часто снился огонь, выжигающий дотла изнутри, собственный хрип и отчаяние, свернувшееся в пустоте; понимание, ускользающее прочь на рассвете, чтобы истаять окончательно с первым глотком кофе или в горьком дыму выкуренной сигареты, поднимающемся к небу ранним утром. Это не ушло даже после того, как жизнь вновь стала размеренной, осталось не до конца осознанной тревогой где-то внутри, возвращающейся порой короткой дрожью при пробуждении, в послевкусии бесформенного кошмара, цепко вгрызающегося в разум, словно пытаясь разодрать его на части.

Ода сам себе напоминал мушку, застывшую в янтаре, ту, что до последнего пыталась найти выход, пока не проиграла в борьбе, глядя на мир сквозь искажающую восприятие призму. Вперед или назад, там нет никакого движения, только надежда выбраться, разбить изнутри твердость смолы, наконец отыскав потерянное.

Таким помнилось прошлое, пускай оно было нечетким, он все равно хотел оглянуться, залатать те дыры, о которых лишь подозревал, приняв другой путь, чуть менее темный, чем был, все еще сложный, но может более достойный, проторенный чужим беспокойством и верой.

Ночью в Йокогаме безветренно и тихо: ни людского шума, ни проезжающих машин, будто все разом замерло, предрекая скорую бурю. Ода ждал, не сомневаясь, — она произойдет. Зажжется единственная спичка и вспыхнет пожар, пожирая тех немногих, кто еще надеялся на хороший исход среди бесконечных конфликтов, поглотивших город. Он чувствовал на себе взгляды, ступая по опустевшим улицам, когда шел в офис вооруженного детективного агентства, не мог забыть угрозы, произнесенной забинтованным человеком как простое утверждение, закономерный итог, за которым ничего не было, кроме смутного ощущения неправильности.

Ода не боялся смерти, принимал её спокойно, но предпочитал не делать шага навстречу, всегда на шесть секунд опережая холодные объятия, смыкающиеся за спиной в тщетном стремлении добраться.  И потому, он не мог позволить кому-то задеть людей, приютивших его. Если дело было в одной жизни, лучше рискнуть ей, чем приводить на порог мафию. С тем, что происходило вокруг, это не стало бы очередной потасовкой, обернулось бы конфронтацией, а её нельзя было допускать сейчас, когда все более-менее успокоилось. Их слишком мало для серьезного противостояния, что, конечно, никого бы не остановило.

Незачем ставить на кон все, только не из-за чего-то столь незначительного.

По узкому переулку, мимо вывески бара, ярко горящей во тьме, вниз по лестнице, сворачивая в пролете, чтобы добраться до двери, откуда слышался высокий припев обычно играющей там песни. Люпин был обычным местом, особо непримечательным, однако почему-то приходя сюда Ода ощущал себя спокойнее, чем где-либо еще, со стаканом виски или без него, прикрыв глаза от окружающей суеты. Сегодня он нарушал то, что берег, преднамеренно остался один, молчаливо приглашая любого, кому по душе было бы устроить встречу, закончив начатое три дня назад.

Пистолеты были спрятаны под пальто, сдаваться он не собирался, не так быстро, но сначала, прежде чем использовать их, Ода хотел бы убедиться, что иного выбора действительно нет.

«Алое небо» — певица тянула куплет, и музыка играла в полутемном зале, напоминая о неизвестном, затертых воспоминаниях, отчетливо зудящих в глубине за сотнями неоконченных предложений. В баре не было посетителей или бармена, только он сам, опустившийся на ближайший из стульев с отчетливым желанием закурить.