ССЫЛКА НА РОЛЕВУЮ: https://kicks-and-giggles.ru/
ЖЕЛАЕМАЯ ВНЕШНОСТЬ: иван янковский наверное
ТЕКСТ ЗАЯВКИ: 
ето все про балет; играем по мотивам Годунов vs Барышников, плюс мифы;
миша + тема =
— Мыш, а, Мыш? - когда он так говорит, то голова всегда непроизвольно поворачивается в бок. Где бы ты ни был. С кем бы ты ни был. Как же можно так выдавать себя, черт.
Мыш, ты на репетицию сегодня пойдешь? Мыш, ты видел кого мне в партнерши дали? Корова такая блин. Сегодня я точно спину надорву. Но ты бы ее поднял, конечно. Мыш?
Тусклые и грязные девятиэтажки, тут не было солнца с самого твоего рождения. И вечная зима не дает вам обоим согреться. Никогда, слышишь.
В этом была и есть какая-то извечная и странная, извращенная романтика. Заниматься в одном танцевальном классе, потом глушить дешевое пиво, сидя подъезде, будто последняя дворовая шпана. Вызывающе и гадко ржать, передавая друг другу уродливый сигаретный окурок. Ведь на целую пачку никто из вас еще не заработал.«Двух Моцартов здесь быть не может,» - однажды говорит о вас преподаватель. И это потом черным рефреном грохочет у тебя в голове. «Мама умерла» - и в это же время первый кому я, белый и напуганный, решаюсь (могу) об этом сказать – именно ты.
Мы были совсем детьми, когда это случилось впервые. Нищие, красивые и совершенно безродные котята. Я говорю, что она повеселилась. И ты хмуришься, берешь мою руку в свою. Говоришь, что родители будут рады, если я немного поживу у тебя.
«Ты меня тогда соблазнил» - и это, кстати, тоже своеобразный рефрен. Приставучий, религиозный мотив. Н кто же знал, что так сложно дружить, любить и каждый день выносить, что ты танцуешь как боженька, а?!
— Мыш, я женюсь, знаешь? – нас учили безупречному па-де -де, взлетать к потолку настоящей жар - птицей и делать ногами такое, что многие не могут руками.
Нас учили, что основная работа танцовщика – это терпеть боль. Любую, самую маленькую и большую. Катастрофическую. И к моему удивлению оказывается, что пережить можно все.
— Ну, поздравляю.
Из Москвы, Большого я звоню тебе нечасто. Тут тоже темно и идет снег. «Очень похоже на Ригу» - но пауз в разговоре все больше, все чаще. Перед моим отъездом случился наш второй раз. А еще ты набил мне морду. Точнее пытался. Дурак.
— Ты женился, я переспал с американским послом, - ты – гнев, ты – сила, большой талант, муза, мое самое большое горе. Я не понимаю тебя.
— Мыш...
Надо же было придумать. Поменять Мишу на Мыш.
— Не надо так со мной, - у тебя дрожит подбородок.
Основная и ужасно больная идея: любовь – полная аннигиляция. Вторичный мотив: неприятие своей гомосексуальности, женитьба, чтобы пережить внутреннюю гомофобию (хуевый способ), эмиграция следом за лучшим другом, которого сам же и уничтожаешь, соперничество. Тема (Терпсихора) – настоящая королева танца, Миша – драмы. Вместе им не быть, кто-нибудь должен сходить на психотерапию. За прообраз я взял отношения Годунова и Барышникова. Увы, без гомоебли не обошлось, но обещаю, что все будет красиво. Я уже парные аватары сделал
ВАШ ПЕРСОНАЖ: муза трагедии, актер больших и малых, академических театров
ПРИМЕР ВАШЕГО ПОСТА:
У Элизабет Сейфрет восхитительное тело. И титул «Мисс США» или даже какая-то там «Мисс Вселенная». Ее маленькая, обнаженная грудь кажется такой до боли острой. Белой. Почти идеальной. И доктор Шон Макнамара сейчас возьмет в руки свой острый – преострый скальпель, ловко и безболезненно вскроет ее, выпотрошит всю, виртуозно заменит сиськи Элизабет двумя дорогими, растекающимися грудными имплантами. И может быть еще слегка подправит ей нос в самом конце.
что там у тебя внутри? покажи.
темнота.
обними меня, обними, поцелуй.- Мисс Сейфрет, начинайте считать до пяти, пожалуйста.
Достоверно известно, что человек полностью состоит из крови, боли и горьких, отчаянных слез. Достоверно известно, что многие люди на самом деле не знают, что же они хотят. Но в том чертовом клубе, той странной, мятежной ночью Энрике кажется совершенно случайно углядел, увидел, попробовал на вкус, жадно заглотил душу Шона Макнамары. Такую нежную, мятежную, хрупкую, трепетную. Понял, принял его с первого взгляда. И до сих пор не может забыть.
что там внутри?
я тебя вижу. помню.
всего.- Зажим, - эта новая операционная такая белая, стерильная, большая. И черные глаза Энрике Мартинеса как-то слишком сильно контрастируют с медицинской маской, аккуратно натянутой на его смуглое, наглое лицо.
На его прошлой работе хирурги всегда включали музыку, когда проводили операцию. Занудную, тяжелую классику, от которой Энрике уже через несколько месяцев слегка подташнивало. Однако сегодня доктор Шон будто бы нарочно режет свою очередную пациентку в полной, решительной тишине.
бах, бетховен, моцарт?
нет, мы очень хотим нервный срыв.Так дьявольски тихо, что отчетливо слышно мирное дыхание Элизабет, чье сознание на несколько часов затуманил сладкий и внутривенный наркоз. На ее теле черный пунктир, нарисованной фломастером: «Резать здесь, да».
Так тихо, что, передавая чертов зажим он вдруг встречается с теми самыми, этими серо-зелеными глазами. А такое ему ведь не перепадало целую неделю. А он ведь так в тайне этого хотел, ждал.
хорошего вечера.
удачи.
ты красивый.
я знаю.Достоверно известно, что глубокий, плохо заживающий синяк на шее доктора Макнамары – это след от его пухлых, смешливых губ. И у него самого есть такой. Похожий на этот, но гораздо меньше. Правда в отличие от Шона он носит его с гордостью, будто какой-нибудь боевой, до хуя экзотический шрам. Энрике не стал заклеивать его пластырем, непроизвольно закрывать ладонью при разговоре, как это делает Шон.
Так тихо, что его мысль раз за разом утекает, непроизвольно спотыкается о то, что засос – это совсем не единственное, что Мартинес оставил ему в память о той их ночи в клубе. Где-то там, прямо под этим накрахмаленным, жестким халатом, прямо на этой острой ключице точно есть, переливается еще один след от его укуса. Пальцы Энрике оставляли следы, губы будили чужой стон, который таил, разбивался о кафельные стены.
зарывался в меня лицом, помнишь?
Какой он все-таки тощий. Был, есть и будет. Шон, ты вообще что-нибудь жрешь?!
музыка была громче, грубые, неловкие поцелуи отдавали спиртом и табаком.
хочешь теперь делать вид, что мы вовсе не знакомы?
ты прав. мы ведь договорились.Когда новая грудь Элизабет готова, то ей ломают носовой хрящ, чтобы затем вылепить что-то стоящее.
- Ватный тампон, - они почти не разговаривают, но при этом между ними чувствует жуткое напряжение. Электричество.
В этот понедельник они оба ходили слабые, похмельные и стыдливые, сонные. Жали друг другу руки при знакомстве, делая вид, что видятся впервые, упорно не смотрели в глаза при этом: «Очень приятно. Энрике». Во вторник же – тоже одновременно - немного ожили. И Шон мгновенно превратился в одну сплошную и натянутую струну.
в то воскресенье ничего не случилось, ничего, слышишь.
Засос на шее. Обручальное кольцо, которого почему-то не было с ним в той самой туалетной кабинке. Последнее было весьма разочаровательным. И означало, что у этой истории точно не будет никаких продолжений. Однако Шон до сих пор - жила, канат, демоническая тишина и закоротившая проводка.
да я нормальный же.
я никому не скажу.
не очень понимаю, что мне делать?Энрике продумывает в голове разнообразные варианты. Ему почему-то хочется его успокоить. Осторожно выбирает время, место. И эта операция, длившаяся почти пять часов, всех их утомила, выпила, почти убила. Шон моет руки. И Мартинес тогда ловит себя на том, что очень, очень, ужасно хочет, чтобы он опять на него посмотрел. В ответ белый профиль дергается, словно засекает его желание, но ничего не происходит.
- Не парься так, ладно? – тихо, мягко, когда они оба выходят из операционной.
Тихо. Почти физически ощущая чужую судорогу от нахлынувших воспоминаний
***
золотая макушка щедро поцелована солнцем. сегодня, навсегда коронована им. мариус константинович ворчит, что Миша вечно дышит ему в затылок. но он всегда понимает это как-то по-своему. по-особенному, да.«батман» - колкий, вороватый взгляд исподлобья. «батман» - безошибочно находить его, стоящего у стонка. среди тонких, почти прозрачных девочек - сокурсниц. как роза в крапиве. как бриллиант в песке. но опять он ускользает, просачивается сквозь пальцы, увы. подбородок гордо задран. глаза полузакрыты. вот он. их единственный и порочный царь. именно его они и заслужили. глупые, бесполезные подданные. движение – раз, два, три, - его дивная, русалочья песня, море и гулкая, синяя - пресиняя, восхитительная волна. движение – раз, два, три - и кажется, что у Миши, всех остальных, так никогда не выйдет, не получится. как бы они ни пытались, ни корчились здесь.
- раз, - лопатки слегка выступают, руки плывут в воздухе, пульсирует мышечный каркас под черной, облегающей тканью, барабанит адский мотор – сердце.
- два, - можно подумать, что он - такой себе белый, хрупкий, какой-то совсем и до невозможности фарфоровый. а когда тронешь, поймешь, что он сделан из железа, какого-то ледяного и причудливого сплава.
и солнце, это проклятое солнце, побирается из открытого окна, переливается, целует его за это в макушку.
- вересаев, опять не с нами. вересаев?
а после Миша всегда делает вид, что он просто задумался, по -детски замечтался о своем, устал. да, может он устать наконец? но не смотрел – вот вам крест - не смотрел он туда, слышите.
- ритм, - мариус константинович вдруг прямо, угрожающе смотрит на него, подносит к губам указательный палец. в ответ Миша морщится. в огромном и беспощадном зеркале случайно ловит свое отражение.
большое. даже громадное. просто нахуй чудовищное. а он...
ниже, изящней. породистей. да еще и из полной семьи. папа – военный. и квартира у них такая большая. одна кухни, как целая комната в коммуналке, которой владеет мишина мама.
и танцует. танцует гребаный Артемий Ященко тоже лучше всех.
- я только сумку домой брошу. и приду.
как обычно весна оказалась иллюзией. он выдыхает сигаретный дым вместе с морозным воздухом, кивает лучшему другу. улыбается.
- я быстро. ладно?
усталости нет. голода не существует. до исступления вжать кнопку лифта. плюнуть и в итоге побежать по лестнице. сквозной и обшарпанный пролет, невидимая музыка, гул. он нарастает. «мишенька, не надо! не ходи!» - дверь их квартиры почему-то распахнута настежь. и где-то на заднем фоне зловеще, странно звенит голос старушки - соседки.
мутно.
как же бля мутно. и пространство постепенно сужается до одной точки. одного объекта.
что-то родное, слабое, маленькое. прикрыто простыней. рядом табуретка. узел веревки нелепо зацепился за кухонный плафон.
свет, музыка. а веревка -то здесь откуда?
откуда мама вообще взяла веревку?двое в милицейской форме успевают вытолкнуть его из комнаты. Миша не сопротивляется им. разворачивается, изо всех сил бежит обратно.
шум шагов, от которого пугаются, разлетаются прочь голуби. скрип. место встречи – чердак. всегда неизменно.
кровь гудит в висках. он дышит. тяжело, как больное животное. пыль в воздухе. его позолоченная макушка.
- Тем...
положить ладонь на плечо. несколько минут вглядываться в его лицо, когда он наконец оборачиваться. не смочь сказать.
не смочь, конечно же.
- бутылку дай, - вырвать, жадно припасть, выпить все. - пить хочу.
