Когда алкоголь наконец действует, Гас проваливается в беспокойный и чуткий сон. Они давно не спят вместе: так получилось словно само собой. Сначала одна ночь, за ней - ещё и ещё, и вот он уже не может вспомнить, когда в последний раз засыпал, слушая мерное дыхание Камиллы под боком. Всё чаще постель ассоциируется с холодным одеялом, которое он может ни с кем не делить. Он сам прикрывается благовидным предлогом: работает допоздна, не хочет будить супругу. График у него ненормированный, сплошной стресс. Она в ответ всё понимает: действительно, у её мужа много работы. Зато в остальном дом - полная чаша, чудесная дочь.

Лучшее качество женщины - мудрость.

Гас уже почти перестал осуждать себя за это отчуждение, возникшее между ними. Ему не в первый раз кажется, что эта дорога ведёт в никуда, что они сделали и выстроили что-то не так, и теперь в их совместной жизни всё слишком шатко, чтобы быть безопасной и тихой гаванью. Они не разрушили всё своими руками, скорее, изначально строили, не понимая, как правильно. Они стали близки слишком рано, и теперь, исчерпав всё вдохновение, оба страдают в этом опостылевшем браке. По крайней мере, так ощущает Огастус, за Камиллу он бы ручаться не стал.

Однако Гас точно знает, что от одного ощущения её дыхания на своей коже ему становится не по себе. Он не может вообразить близость между ними: всё это безнадёжно потеряно.

Он давно не видит её в своих снах.

Вместо этого улавливает тихие шаги и звук открывшейся двери - чудесный сон, не часто Гас осознаёт себя в них с самого начала, застав себя пока ещё в одиночестве. Художник из его снов бывает удивительно разным: послушным и мягким, поддающимся прикосновениям с легкостью мартовской кошки; своенравным и дерзким, желающим перехватить инициативу. Иногда Гас видит его осторожным, таким невинным и непорочным, и эти сны он мог бы назвать одними из самых волнующих.

Из раза в раз он обещает Лорану, что не причинит вреда и не сделает больно. Из раза в раз ему стоит огромных усилий сдерживать своё обещание. Он ходит по грани, но всё же не позволяет себе оступиться.

Ему было бы сложно определить для себя, каким Лоран ему нравится больше. Безусловно, Гас предпочитает послушных мальчиков, преданно заглядывающих в глаза, но этот мальчик для него не один из многих.

Этого ему хочется приручить. Довести до исступления, заставить просить ещё. И ради этого Гас готов быть самым осторожным на свете.

Лоран из сна сегодняшнего словно соткан из лунного света. За его тёплой ладонью Гас не видит лица, но успевает заметить в просвет его тонкий, такой по-птичьи хрупкий силуэт, и не может не огладить его ладонями.

Вверх от колен и до бёдер. Собственнически, жарко и неприлично, но в своих снах Огастус сдерживаться не привык. Его Лоран сегодня - трепетный мальчик, от одних прикосновений которого сердце замирает, пропуская пару ударов. Он пахнет яблоками, деревом и совсем чуть-чуть краской, и аромат этот кажется Гасу самым волнующим из всех. Не идёт ни в какое сравнение с духами Камиллы, так тщательно ею выбираемыми в очередном бутике Косого.

Его шёпот забирается под кожу волнующим жаром, и Гас улыбается, чуть наклонившись, словно сообщая самый страшный секрет.

- Жду тебя.

И он, конечно не лжёт.

Вдыхая снова и снова, Гас жмётся к нежной шее, тепло дыша чуть ниже уха. Прижимает ладонь к тёплой щеке и шепчет почти неслышно.

- Какой же ты красивый, боже…

За эту красоту он мог бы убить, уничтожить целые города. Он бы принёс каждый из них в жертву, чтобы после целовать окровавленные губы, насытившиеся его жатвой. 

Гас уверен, его художнику понравился бы такой красочный образ.

Ловя губами очередной вдох, он вовлекает его в тягучий, очень чувственный поцелуй. Дыхание перехватывает, так, словно бы всё в первый раз, словно бы он не переживал это почти каждую ночь на протяжении последних недель. Словно бы сам Лоран податливо плавился под его пальцами, а не фантом, выдуманный больной и затуманенной алкоголем фантазией Огастуса Роули.

Расстояние между ними Гас ощущает, как нечто кощунственное, и тянет Лорана на себя, крепко держа, не давая упасть. Его вес ложится приятной тяжестью.

Несмотря на открытое окно, воздух в комнате кажется ему жарким и душным. Ладони забираются под рубашку, замирая всего на мгновение, давая возможность Лорану помедлить - просто ради приличия. Просто потому, что мысленно он раз за разом обещает быть осторожным. Но, не встретив сопротивления, даёт свободу рукам, жадно вдыхая снова и снова; пересчитывает пальцами рёбра, сжимает подбородок и целует так, как не целовал никого. Грубость и настойчивость перекликается с трепетной нежностью, совершенно невозможной до головокружения.

Ему сложно остановиться и контролировать себя: когда дело касается Лорана, выдержка у Огастуса совершенно ни к чёрту. Прикосновения из нежных и невесомых становятся всё более откровенными и однозначными. Он знает и, в то же время, узнаёт заново каждый дюйм его нежной кожи, каждую родинку или родимое пятно. Он касается их губами следом за подушечками пальцев, словно увековечивая, запоминая.

Сны Огастуса ещё никогда не были столь детальны.

Он прижимает Лорана ближе, особенно остро ощущая этот контраст в прикосновении собственной обнажённой кожи к мягкой ткани его рубашки и брюк. Он жаден и жаждет большего, но в последний момент замирает, почувствовав некоторое сопротивление.

- Что-то не так?

Что бы это ни было, Гас готов умереть, только чтобы этот сон не кончался.