ССЫЛКА НА РОЛЕВУЮ: wildcross
ЖЕЛАЕМАЯ ВНЕШНОСТЬ:

ТЕКСТ ЗАЯВКИ: "Привет, Карлах. Знаешь, сейчас все пишут письма. С благодарностями, с историями. И мы тоже написали. Для тебя. Вот, держи.
И еще одно. От неожиданного отправителя. Знаю, ты злишься. Но, прошу, прочти его прежде, чем сжигать". © Темный Соблазн

Аккуратное надушенное письмо

Твоя чистая ярость по мощи не уступает твоей незамутненной радости от жизни. Твоего огромного горячего сердца хватит на то, чтобы обогреть всех нас. Твои яркие неподдельные эмоции угрожают сжечь все живое, но одновременно с этим ты слишком добра, чтобы позволить кому-то незаслуженно страдать.
За своих друзей ты готова буквально последовать в пекло, хоть и поклялась больше никогда в жизни этого не делать.
И я... рад, что ты считаешь меня своим другом.
По крайней мере это в разы безопаснее, чем быть твоим врагом
Твоя жажда жизни заразительна, ты знаешь?
Ты была в плену, твое тело изуродовали и использовали много лет. И пусть это в два десятка раз меньше, чем срок моего рабства, я не могу не восхититься твоей силой духа, которая позволила тебе сохранить себя.

Я ценю наши теплые дружеские отношения из тех, где друг друга называют идиотами, а потом вместе идут бить противнику морду. Я даже готов терпеть твою навязчивую манию трогать всех и вся, обниматься, таскать на руках и просто неожиданно хлопать по плечу так, что я _почти_ падаю. Не уверен, что Шэдоухарт это слишком нравится, но я думаю, мы разберемся с этим.
На самом деле, хоть я каждый раз закатываю глаза, мне нравится зашивать твоего... да простят меня боги, Клайва, после того, как он в очередной раз совершенно случайно полежал в рюкзаке рядом с острым клинком и «немножко помялся». Просто ради того, чтобы видеть твой искренний восторг и благодарность на лице.
Я тебе не говорил, но я методично обыскиваю вообще все сундуки и трупы на случай, если кто-то прихранил кусок адского железа. Не просто так, разумеется, а чтобы ты могла мне принести за шкирку еще трепыхающегося гоблина на ужин
Ты знаешь, что учишь меня радоваться жизни в любых даже в самых мелких ее проявлениях? И в ответ мне хочется  продемонстрировать тебе, что не все проблемы можно и нужно решать грубой силой. Я хочу уберечь тебя от поспешных решений.

И если этот хитрый дипломат и по совместительству инженер не соврал и правда может придумать, как усовершенствовать твое сердце, я буду тем живым примером, показывающим, насколько на самом деле опустошает месть. Что сама по себе она не дает желанного покоя. И если выбор будет стоять между «жить» и «отомстить», я постараюсь склонить тебя к первому. Ты ведь так гордилась мной, когда я смог выбрать правильно...
Ломаться буду, конечно, так, будто кто-то еще верит в то, что мне на всех вас абсолютно наплевать.
Но ты давно уверена, что это не так.

Астарион.
p.s. Клыки — не самая лучшая моя часть

Письмо в элегантном черном конверте

Когда я в первый раз увидела тебя, то подумала о том, что ты бы могла взять меня на руки и унести в безопасное место от всего того ужаса, что с нами происходит. Но ужас последовал бы за нами, и мы просто продолжаем неистово рубить его так, как умеем.
Рядом с тобой, Карлах, я чувствую себя защищенной. Каждый раз, как я уже уверена в том, что упаду, ты подхватываешь меня. Я вот-вот готова опустить руки, но, смотря на тебя — на твою неуёмную энергию и мощь, — я снова готова идти вперед.
Мы совершенно разные, но, кажется, именно по этому ты мне так нравишься. Я неохотно делюсь с тобой своими мыслями — не хочу гасить твой свет своей неуместной тьмой, — но я с радостью слушаю тебя, согреваясь от твоего тепла.

Вокруг нас содрогается мир, и я рада, что именно ты не даешь нам упасть в бездну.

С любовью, Шэдоухарт.
Ха, посмотрим, какое прозвище ты придумаешь мне, когда я срежу свою "челочку"!

Заляпанное кровью криво сложенное письмо, подозрительно пахнущее зельями и травами

Когда я забываю, что значит быть хорошим, когда мне кажется, что убить легче — лучше, — чем спасти, я смотрю на тебя. Ты — живое доказательство тому, что, как мал бы ни был шанс на победу, за него стоит бороться. И даже среди монстров, даже в Аду, мы можем оставаться собой. Лучшей версией себя. Счастливой тем немногим, что мы имеем: еще одним прожитым днем, еще одним решением, принятым нами, а не другими, свободой, дорогой, компанией друзей, возможностью коснуться их, не нанеся вреда, да, в конце концов, выпивкой.

Порой я срываюсь. Вижу в твоих глазах ужас и отвращение, с какими ты смотришь только на дьяволов. Но я стараюсь. Правда стараюсь. Хотел бы я, как и ты, уметь уравновешивать жажду крови добротой.

Но порой мне кажется, что я видел тебя прежде. В том страшном, забытом прошлом. Среди зловещих псалмов и криков затерялся твой голос, твой смех. Как он мог там оказаться? Ты уверена, что не помнишь меня? Потому что я не помню, но знаю тебя, Карлах.

Темный Соблазн Микелле

Старое смятое письмо

Здравствуй, Карлах.

Я никогда не писал тебе писем. Не было надобности. Зачем писать тому, кто и так всегда рядом, если он нужен?
Я хочу это исправить. Хотя бы это.
Хочу кое-что прояснить.

Когда я прибыл во Врата Балдура, у меня за душой не было ничего, кроме веры. Позади — пустота, впереди — полная неизвестность. Враждебный темный океан, кишащий чудовищами. Я не питал иллюзий, но… к чудовищам мне было не привыкать. Я просто верил, и моя вера вела меня.
Я был молод и импульсивен. Порой я ошибался. Сложно не ошибаться, когда ведешь несколько партий сразу и понимаешь, что иначе местные чудовища просто разорвут тебя. И в момент, когда мне казалось, что мои старания вот-вот заведут меня в тупик, появилась ты. Пришла в мой дом, постучалась так, что со стены упала картина, и крикнула: «Эй, кому здесь нужен телохранитель?!» Не знаю, как ты прошла мимо моей охраны и сторожевых собак. Впрочем, это же ты. Стоит ли удивляться.
Да, мне действительно был нужен телохранитель. Кто-то, с кем я мог ступить за порог своего поместья без опасений, что из приоткрытого окна в меня прилетит арбалетный болт, стрела, камень или бутылка. Кто-то, при взгляде на кого задумывались бы даже самые отпетые головорезы.
И этим кем-то стала ты. Крепкая, выносливая, тренированная, внушительная, прекрасно вооруженная и владеющая своим оружием. Исполнительная и пунктуальная. Не привыкшая торговаться за лучшие условия. Ответственная. Храбрая и отчаянная. От тебя буквально веяло силой и готовностью применить ее. С тобой я вспомнил, что значит «безопасность».
Но ты принесла в мой дом не только уверенность в том, что, утром выйдя на улицу, вечером я вернусь живым. Ты принесла с собой смех. Громкий, вульгарный, грубый, но искренний и невероятно заразительный. Ты принесла с собой тепло. Тепло кожи, прикосновение к которой не имело под собой никакого двойного дна. Тепло счастливой улыбки. Тепло доверия и привязанности — таких чуждых и непонятных мне. Ты принесла с собой свет. Свет души, не знавшей горя. Любимой — и в ответ готовой любить весь мир.
Сама того не ведая, ты многое показала мне. Многому научила. Ты держала мою жизнь в руках — и гордилась этим. Разве что не сдувала с меня пылинки…
Ты была честна со мной — и я не ответил тебе взаимностью. Я лгал тебе, Карлах. Лгал, потому что знал: ты никогда не потерпишь служение Бейну. Не станешь даже слушать. Я знал, что не смогу объяснить, как много Бейн для меня сделал, сколь многим я обязан ему. Для таких, как ты, мир строго поделен на черное и белое, и мне — истинному мне, Избранному Черной Руки, — не было места в этом твоем мире, не на одной стороне с тобой. Я знал, что ты развернешься и уйдешь, и что я никогда не найду тебе достойную замену.
Мне не нужна была замена. Мне нужна была ты. Твоя клыкастая до неприличия широкая улыбка. Твои дружеские похлопывания по плечу — Боги, как они меня раздражали. Твои совершенно отвратительные шутки. Твои навязчивые, наивные, глупые до зубовного скрежета вопросы. Твоя вера в меня. Твоя верность мне. Твоя преданность. Я хорошо платил тебе, но ты ведь работала не за деньги. И вовсе не за деньги перерабатывала.
Ты прекрасна, Карлах. Прекрасна лицом и телом, но в первую очередь — душой. Таких, как ты, исчезающе мало. Твое огромное доброе сердце было готово обнять целый мир и даже терпеть невыносимую боль, если миру от этого станет легче. Ты готова была играючи жертвовать собой направо и налево, потому что: «Я сильная, я справлюсь, я смогу защитить тебя». Душа, не выжженная страданием. Самая светлая, самая чистая душа из всех, кого я когда-либо видел. А я видел много душ, Карлах. Множество самых разных душ.

Я переписывал это письмо десятки раз, и каждый раз мне казалось, что все написанное — вздор и чушь. Не отражает истинного положения вещей. Что всего этого — недостаточно. Я не такой, как ты, Карлах, я не могу так хорошо и метко подбирать слова для описания того, что чувствую. И никогда не мог.

А впрочем, все это не имеет никакого значения. Я могу написать добрую сотню писем, но ты все равно их не прочитаешь.

Потому что я продал тебя.
В Ад.

---

дополнительно:
Дорогая Карлах! Тебя жду не только я, но и весь наш каст, особенно Горташ, Темный Соблазн, Астарион, Тав и Халсин. Ты нам нужна, как солнце в ненастный день, как жаркое пламя в стужу, как самое теплое одеяло.

Я игрок средней скорости, обычно выдаю пост-два в неделю, но могу выше - зависит от вдохновения и интереса. Пишу от третьего лица - с птицей тройкой и без, в настоящем или прошедшем времени (подстраиваюсь под соигрока). Готова вписаться в любую авантюру)

У нас очень активный и дружный каст) Подхватим тебя под руки и понесем вершить великие дела.
Так же мы ищем других персонажей, таких как Гейл, Уилл, Лаэзель, Кетерик, Таниэль, а так же свободно много других каноничных персонажей)
ВАШ ПЕРСОНАЖ: Шэдоухарт - жрица Шар, мечтающая стать правой рукой своей богини, но сталкивающаяся с неприкрытой, опустошающей стороной своей веры воочию.
ПРИМЕР ВАШЕГО ПОСТА:

Пост

Иметь контроль над личинкой... На её лице отразилось сомнение. Это звучало слишком хорошо, чтобы быть правдой. И слишком противно. Шэдоухарт поморщилась. Она чувствовала это чужеродное подёргивание за левым глазом, как будто маленькие хитиновые лапки шкрябали по внутренней стенке её черепа. Не хотелось бы, чтобы эта тварь поселилась в ее голове навечно. Им действительно повезло, что они еще не обратились, но долго ли так будет продолжаться? Хотя, мотивы Астариона были ей понятны — мало кто захотел бы сгореть в лучах солнца и еще меньше хотел бы быть вечным рабом. Он столько лет пробыл во тьме — в чужой для него среде — что сейчас цеплялся за любую возможность продлить эту силу, эту свободу.

— Я бы на твоем месте не говорила наверняка. Вдруг, я скрываю своё настоящее лицо моллюска за иллюзией? — она хмыкнула и на отказ в помощи пожала плечами, наблюдая за тем, как связанный эльф сам весьма ловко встает на ноги.

Она отвела его к дереву и крепко привязала остатки болтающейся веревки к одной из ветвей. Узлы было сложно — практически невозможно — развязать, особенно в той позе, в которой находился вампир. Наверное, когда жрица вернется, она не будет тратить время на развязывание, а лучше перережет веревку кинжалом у самых узлов. Надо будет взять еще моток.

— Веди себя хорошо, — мягко, тоном с которым матери говорят с маленькими детьми, попросила она и поспешила к выходу из их скромного укрытия. В любом случае, Шэдоухарт надеялась на его благоразумие. Она хотела ему помочь, и один из способов это сделать — уверенно рассказать всем остальным о том, что он сегодня действительно вел себя смирно. Это точно подействует на Уилла, но вот с Лаэзель, наверное, придется очень долго договариваться.

Выйдя в к палаткам, Шэдоухарт поежилась. На полянке было ощутимо холоднее — из-за близости к воде и ветра. Руины укрывали их с Астарионом от того и от другого.
Жрица сделала глубокий вдох. Хотелось бы, чтобы эта ночь поскорее закончилась. Её терзала неопределённость.
Уже заранее она страшилась утреннего состояния Тава, хотя сейчас его спокойное сопение мягко касалось её ушей. Она чуть отодвинула ткань, заглядывая внутрь его палатки. Действительно, мужчина лежал на спине, широко раскинувшись на спальном мешке — его грудь мерно вздымалась, и иногда он чуть морщился и шевелил губами, словно ведя с кем-то беседу. Всё было как всегда — он всегда так спал — и лишь замотанная бинтами шея намекала на события прошедшего вечера. Шэдоухарт тихонько выскользнула наружу и двинулась в сторону своего навеса.
Её волновала судьба Астариона, волновало его место среди них. Новость о его истинной сущности несколько выбило её их колеи, и сейчас образ вороватого повесы с развращенным чувством юмора и неприязнью к прикосновениям планомерно срастался у неё с образом кровожадного чудовища, так и ждущего, когда они заснут. Эти образы, будто бы сражались друг с другом на одном лице, но никто из них так и не мог одержать победу. Жрица хотела доверится ему полностью, но первобытный страх за свою жизнь била её по рукам и говорила о том, что нежити доверять нельзя. Она хотела бы раз и навсегда изгнать монстра из их лагеря и из их жизней, но это бы значило, что никто больше не будет с очаровательным пыхтнением зашивать свой камзол и её рубашки и ворчать на Шэдоухарт за то, что та «слишком отдается страсти во время боя, что даже её одежда не выдерживает».

Жрица забрала свою подушку и, чуть подумав, захватила с собой шерстяное одеяло. Она не знала, насколько вампирскому отродью жизненно необходимо было провести ночь под теплым покрывалом, но она точно знала, что эльф любил комфортный сон.
А что могло быть комфортнее подушки, одеяла связанных спереди рук? О, она знала, что ничего.

Шэдоухарт уже подходила к руинам, когда неясный силуэт мелькнул в одном из разломов — там, где она оставила Астариона. Её сердце пропустило удар. Проклятье!
Выпустив из рук свои пожитки, она рванулась вперед, стараясь ступать по земле тихо, почти невесомо — она сторонилась веток и сухих листьев, ловко ступая на камни и мягкую землю.
Жрица плотно сжала губы. Ей не надо было и двух попыток, чтобы понять, кто решил почтить их своим присутствием в столь поздний час. Прижавшись к разрушенной стене, она незаметно заглянула внутрь. Ну, конечно, иного и быть не могло. Гитьянки не раз убеждала их всех — и Шэдоухарт в том числе — в своей упёртости, порой граничащей со сумасбродностью. Они решили, что подождут до утра, но, видимо, для Лаэзель утро уже наступило согласно её гитьянскому времени и приговор она уже вынесла.
Жрица чертыхнулась про себя. Она совершенно потеряла бдительность. Её опасение, направленное на эльфа, полностью завладело её вниманием, и она забыла о том, что у них в лагере порой были твари и позубастее, чем вампирское отродье.

В полумраке блеснуло лезвие кинжала — гитьянки была настроена серьезно. Медлить было больше нельзя. Шэдоухарт мгновенно закрыла глаза и привычным движением тела, тихим вкрадчивым шепотом укрыла себя тенью. Она вошла в руины, оставшись незамеченной, лишь тени вокруг приветливо задрожали, встречая своих собратьев. Гитьянки тоже не теряла времени — она уже сделала первый выпад, чудом не навредя вампиру, еще и дав ему больше пространства.
Сейчас Шэдоухарт уже жалела, что вообще его привязала, хотя больше всего она жалела о том, что они не оставили Лаэзель гнить в той клетке. Она быстро огибала поле внезапной битвы, пытаясь подойти к гиьянке сзади, но они с Астарионом словно кружились в безумном танце, и хотя темп задавал эльф, вела в нем несомненно она.

Жрица то и дело порывалась использовать огненный шар — её рука то наливалась жаром, то стыла. Ей не хотелось ранить мужчину, но воительница не отпускала его от себя ни на шаг.
Когда Астарион завалился, она решилась. Шэдоухарт кинулась наперерез к Лаэзель. Её клинок опускался всё ниже, нацеливаясь в мертвое сердце. Взгляд змеиных глаз был решителен — она вот-вот была готова толкнуть клинок вперед, и даже сопротивление Астариона, кажется, только раззадоривало её. Куда приятнее выпускать кровь зверю, который рычит и скалится, чем который забился в угол.
Эльф пытался дотянуться зубами до тонкого жилистого запястья, но чем сильнее он тянулся, тем опаснее лезвие приближалось к его коже, и тем яростнее дышала Лаэзель, всё явственней ощущая в товарище своего врага. Под напором стали кожа начала вскрываться, как пергаментная бумага - струйки крови, одна за одной, потекли вниз, под ткань рубашки.

Тени тревожно затрепетали и выпустили Шэдоухарт из укрытия, как только она влетела в гитьянку, со всей силой сшибая её с ног. Кинжал выскользнул, глухо упав на землю, а жрица, кое-как сумевшая удержать равновесие, машинально, откинула его ногой подальше. Лаэзель кувыркнулась через себя, но с изяществом дикой лесной кошки смогла остановиться, хищно припадая к земле.

— Какого черта ты делаешь, Лаэзель? — прошипела Шэдоухарт. Её рука обнажила покоившийся у неё на поясе кинжал Астариона — сталь угрожающе запела, требуя крови, но девушка лишь напряженно пригнулась, направляя острие на соперницу. Та приподнялась яростно сверкая глазами, и жрица осторожно ступила в сторону, закрывая эльфа собой.
— Я так и знала, что ты с ним сговорилась. С дороги, истик, иначе умрешь вместе с ним! - рявкнула Лаэзель и кинулась вперед, намереваясь, видимо, схватить мужчину и, как минимум, голыми руками свернуть ему шею, но ей не позволили этого сделать.
Шэдоухарт снова бросилась ей наперерез на этот раз, налегая на гитьянку всем своим телом, увлекая с собой на землю. Они упали - не обращая внимания на тупую боль, девушка обхватила пытавшуюся вырваться Лаэзель ногами и прижалась к ней, не давая сдвинуться с места. Острие кинжала уперлось в тонкую полоску кожи под шеей, и Шэдоухарт схватила соперницу за волосы, не давая той отвернуть голову. Они смотрели друг на друга не отрываясь - яростным желтым огнем и холодным зеленоватым гневом. Одна из рук Лаэзель пыталась удержать руку Шэдоухарт у горла, а вторая удерживало её саму от падения.
Было тяжело дышать. Лаэзель была худой, но невероятно сильной - её сопротивление выматывало Шэдоухарт сильнее, чем та показывала, и только кольцо её ног не давало гитьянке полностью направить свою силу на жрицу. Ну и еще кинжал. Кто будет спорить против стали?

- Может, успокоимся и поговорим? - рвано вдохнула Шэдоухарт, - Вообще-то мы пообещали Таву, что с Астарионом, - Лаэзель взбрыкнулась, и Шэдоухарт крепко дернула её за волосы в ответ, зарычав, - ничего!.. ничего не случится.
- Это ты ему это пообещала, а не я, - шипящий голос Лаэзель, кажется, заполнил собой все пространство.
Жрица поморщилась. Её рука, держащая оружие, дрогнула.

- А ты думаешь, что он это просто так проглотит, да? - её мышцы задрожали, когда, почуяв слабину, воительница с нажимом начала отстранять от себя чужое запястье. Ей пришлось сделать усилие, чтобы вернуть себе контроль, хотя бы до момента, пока она не увидит в глазах Лаэзель понимания.
Шэдоухарт не хотелось сдерживать свою ненависть. Ей ничего не стоило отпустить себя и на последних силах раз и навсегда покончить с этой надоедливой сукой. Нужен был просто один точный удар, и все закончится. Кончик лезвия хищно дернулся, будто соглашаясь.

Она оскалилась, прошипев сквозь сжатые зубы:
- Проклятье, Лаэзель!
Нельзя.
Она должна была договориться с ней - ради себя и их лагеря. Как Тав не одобрил бы убийство Астариона, так и смерть Лаэзель точно будет ему не по душе. К тому же, Лаэзель им была нужна - как сильный союзник и как шанс излечиться от паразита. Если все гиты такие же, как и она, то им точно нужен переводчик с языка безудержного насилия и высокомерия на общий.

Иметь контроль над личинкой... На её лице отразилось сомнение. Это звучало слишком хорошо, чтобы быть правдой. И слишком противно. Шэдоухарт поморщилась. Она чувствовала это чужеродное подёргивание за левым глазом, как будто маленькие хитиновые лапки шкрябали по внутренней стенке её черепа. Не хотелось бы, чтобы эта тварь поселилась в ее голове навечно. Им действительно повезло, что они еще не обратились, но долго ли так будет продолжаться? Хотя, мотивы Астариона были ей понятны — мало кто захотел бы сгореть в лучах солнца и еще меньше хотел бы быть вечным рабом. Он столько лет пробыл во тьме — в чужой для него среде — что сейчас цеплялся за любую возможность продлить эту силу, эту свободу.

— Я бы на твоем месте не говорила наверняка. Вдруг, я скрываю своё настоящее лицо моллюска за иллюзией? — она хмыкнула и на отказ в помощи пожала плечами, наблюдая за тем, как связанный эльф сам весьма ловко встает на ноги.

Она отвела его к дереву и крепко привязала остатки болтающейся веревки к одной из ветвей. Узлы было сложно — практически невозможно — развязать, особенно в той позе, в которой находился вампир. Наверное, когда жрица вернется, она не будет тратить время на развязывание, а лучше перережет веревку кинжалом у самых узлов. Надо будет взять еще моток.

— Веди себя хорошо, — мягко, тоном с которым матери говорят с маленькими детьми, попросила она и поспешила к выходу из их скромного укрытия. В любом случае, Шэдоухарт надеялась на его благоразумие. Она хотела ему помочь, и один из способов это сделать — уверенно рассказать всем остальным о том, что он сегодня действительно вел себя смирно. Это точно подействует на Уилла, но вот с Лаэзель, наверное, придется очень долго договариваться.

Выйдя в к палаткам, Шэдоухарт поежилась. На полянке было ощутимо холоднее — из-за близости к воде и ветра. Руины укрывали их с Астарионом от того и от другого.
Жрица сделала глубокий вдох. Хотелось бы, чтобы эта ночь поскорее закончилась. Её терзала неопределённость.
Уже заранее она страшилась утреннего состояния Тава, хотя сейчас его спокойное сопение мягко касалось её ушей. Она чуть отодвинула ткань, заглядывая внутрь его палатки. Действительно, мужчина лежал на спине, широко раскинувшись на спальном мешке — его грудь мерно вздымалась, и иногда он чуть морщился и шевелил губами, словно ведя с кем-то беседу. Всё было как всегда — он всегда так спал — и лишь замотанная бинтами шея намекала на события прошедшего вечера. Шэдоухарт тихонько выскользнула наружу и двинулась в сторону своего навеса.
Её волновала судьба Астариона, волновало его место среди них. Новость о его истинной сущности несколько выбило её их колеи, и сейчас образ вороватого повесы с развращенным чувством юмора и неприязнью к прикосновениям планомерно срастался у неё с образом кровожадного чудовища, так и ждущего, когда они заснут. Эти образы, будто бы сражались друг с другом на одном лице, но никто из них так и не мог одержать победу. Жрица хотела доверится ему полностью, но первобытный страх за свою жизнь била её по рукам и говорила о том, что нежити доверять нельзя. Она хотела бы раз и навсегда изгнать монстра из их лагеря и из их жизней, но это бы значило, что никто больше не будет с очаровательным пыхтнением зашивать свой камзол и её рубашки и ворчать на Шэдоухарт за то, что та «слишком отдается страсти во время боя, что даже её одежда не выдерживает».

Жрица забрала свою подушку и, чуть подумав, захватила с собой шерстяное одеяло. Она не знала, насколько вампирскому отродью жизненно необходимо было провести ночь под теплым покрывалом, но она точно знала, что эльф любил комфортный сон.
А что могло быть комфортнее подушки, одеяла связанных спереди рук? О, она знала, что ничего.

Шэдоухарт уже подходила к руинам, когда неясный силуэт мелькнул в одном из разломов — там, где она оставила Астариона. Её сердце пропустило удар. Проклятье!
Выпустив из рук свои пожитки, она рванулась вперед, стараясь ступать по земле тихо, почти невесомо — она сторонилась веток и сухих листьев, ловко ступая на камни и мягкую землю.
Жрица плотно сжала губы. Ей не надо было и двух попыток, чтобы понять, кто решил почтить их своим присутствием в столь поздний час. Прижавшись к разрушенной стене, она незаметно заглянула внутрь. Ну, конечно, иного и быть не могло. Гитьянки не раз убеждала их всех — и Шэдоухарт в том числе — в своей упёртости, порой граничащей со сумасбродностью. Они решили, что подождут до утра, но, видимо, для Лаэзель утро уже наступило согласно её гитьянскому времени и приговор она уже вынесла.
Жрица чертыхнулась про себя. Она совершенно потеряла бдительность. Её опасение, направленное на эльфа, полностью завладело её вниманием, и она забыла о том, что у них в лагере порой были твари и позубастее, чем вампирское отродье.

В полумраке блеснуло лезвие кинжала — гитьянки была настроена серьезно. Медлить было больше нельзя. Шэдоухарт мгновенно закрыла глаза и привычным движением тела, тихим вкрадчивым шепотом укрыла себя тенью. Она вошла в руины, оставшись незамеченной, лишь тени вокруг приветливо задрожали, встречая своих собратьев. Гитьянки тоже не теряла времени — она уже сделала первый выпад, чудом не навредя вампиру, еще и дав ему больше пространства.
Сейчас Шэдоухарт уже жалела, что вообще его привязала, хотя больше всего она жалела о том, что они не оставили Лаэзель гнить в той клетке. Она быстро огибала поле внезапной битвы, пытаясь подойти к гиьянке сзади, но они с Астарионом словно кружились в безумном танце, и хотя темп задавал эльф, вела в нем несомненно она.

Жрица то и дело порывалась использовать огненный шар — её рука то наливалась жаром, то стыла. Ей не хотелось ранить мужчину, но воительница не отпускала его от себя ни на шаг.
Когда Астарион завалился, она решилась. Шэдоухарт кинулась наперерез к Лаэзель. Её клинок опускался всё ниже, нацеливаясь в мертвое сердце. Взгляд змеиных глаз был решителен — она вот-вот была готова толкнуть клинок вперед, и даже сопротивление Астариона, кажется, только раззадоривало её. Куда приятнее выпускать кровь зверю, который рычит и скалится, чем который забился в угол.
Эльф пытался дотянуться зубами до тонкого жилистого запястья, но чем сильнее он тянулся, тем опаснее лезвие приближалось к его коже, и тем яростнее дышала Лаэзель, всё явственней ощущая в товарище своего врага. Под напором стали кожа начала вскрываться, как пергаментная бумага - струйки крови, одна за одной, потекли вниз, под ткань рубашки.

Тени тревожно затрепетали и выпустили Шэдоухарт из укрытия, как только она влетела в гитьянку, со всей силой сшибая её с ног. Кинжал выскользнул, глухо упав на землю, а жрица, кое-как сумевшая удержать равновесие, машинально, откинула его ногой подальше. Лаэзель кувыркнулась через себя, но с изяществом дикой лесной кошки смогла остановиться, хищно припадая к земле.

— Какого черта ты делаешь, Лаэзель? — прошипела Шэдоухарт. Её рука обнажила покоившийся у неё на поясе кинжал Астариона — сталь угрожающе запела, требуя крови, но девушка лишь напряженно пригнулась, направляя острие на соперницу. Та приподнялась яростно сверкая глазами, и жрица осторожно ступила в сторону, закрывая эльфа собой.
— Я так и знала, что ты с ним сговорилась. С дороги, истик, иначе умрешь вместе с ним! - рявкнула Лаэзель и кинулась вперед, намереваясь, видимо, схватить мужчину и, как минимум, голыми руками свернуть ему шею, но ей не позволили этого сделать.
Шэдоухарт снова бросилась ей наперерез на этот раз, налегая на гитьянку всем своим телом, увлекая с собой на землю. Они упали - не обращая внимания на тупую боль, девушка обхватила пытавшуюся вырваться Лаэзель ногами и прижалась к ней, не давая сдвинуться с места. Острие кинжала уперлось в тонкую полоску кожи под шеей, и Шэдоухарт схватила соперницу за волосы, не давая той отвернуть голову. Они смотрели друг на друга не отрываясь - яростным желтым огнем и холодным зеленоватым гневом. Одна из рук Лаэзель пыталась удержать руку Шэдоухарт у горла, а вторая удерживало её саму от падения.
Было тяжело дышать. Лаэзель была худой, но невероятно сильной - её сопротивление выматывало Шэдоухарт сильнее, чем та показывала, и только кольцо её ног не давало гитьянке полностью направить свою силу на жрицу. Ну и еще кинжал. Кто будет спорить против стали?

- Может, успокоимся и поговорим? - рвано вдохнула Шэдоухарт, - Вообще-то мы пообещали Таву, что с Астарионом, - Лаэзель взбрыкнулась, и Шэдоухарт крепко дернула её за волосы в ответ, зарычав, - ничего!.. ничего не случится.
- Это ты ему это пообещала, а не я, - шипящий голос Лаэзель, кажется, заполнил собой все пространство.
Жрица поморщилась. Её рука, держащая оружие, дрогнула.

- А ты думаешь, что он это просто так проглотит, да? - её мышцы задрожали, когда, почуяв слабину, воительница с нажимом начала отстранять от себя чужое запястье. Ей пришлось сделать усилие, чтобы вернуть себе контроль, хотя бы до момента, пока она не увидит в глазах Лаэзель понимания.
Шэдоухарт не хотелось сдерживать свою ненависть. Ей ничего не стоило отпустить себя и на последних силах раз и навсегда покончить с этой надоедливой сукой. Нужен был просто один точный удар, и все закончится. Кончик лезвия хищно дернулся, будто соглашаясь.

Она оскалилась, прошипев сквозь сжатые зубы:
- Проклятье, Лаэзель!
Нельзя.
Она должна была договориться с ней - ради себя и их лагеря. Как Тав не одобрил бы убийство Астариона, так и смерть Лаэзель точно будет ему не по душе. К тому же, Лаэзель им была нужна - как сильный союзник и как шанс излечиться от паразита. Если все гиты такие же, как и она, то им точно нужен переводчик с языка безудержного насилия и высокомерия на общий.