ССЫЛКА НА РОЛЕВУЮ: https://barcross.ru/
ЖЕЛАЕМАЯ ВНЕШНОСТЬ: art or chen feiyu
ТЕКСТ ЗАЯВКИ:
тасян-цзюн смотрит на чу ваньнина с усмешкой — он не верит в то, что тот может извиняться. он не верит, что чу ваньнин может испытывать хоть что-то из того, что называется сожаление и каждое чужое прости , падающее чертовыми солеными слезами на белую кожу — лишь вызывает новый присту. тасян-цзюню, наверное, дико больно — чу ваньнин лишь поджимает пальцы, мерзнет опять, кутается в красное. его кожа — вся в чужих следах, его сердце — давно растоптано, совсем сбито с курса. он больше не может ничего чувствовать, только желание смерти запирает комок где-то в горле; чу ваньнин не поднимает на него глаза, никогда не смотрит прямо, уводит раскосые глаза от чужих, в которых плещется гнев. чу ваньнин — отравлен мо жанем. он давно погребен так глубоко, что не достать.
чу ваньнин лежит в гробу, он сам себя туда загнал, а тасян-цзюнь лежит рядом. прошлая жизнь является в кошмарах — им обоим ( одному во снах, другому воспоминаниями тяжелыми ). чу ваньнин, кажется, не меняется — держится крепко за тяньвэнь, стегает до кровавых полос, держит маску безразличия. чу ваньнин — начало и конец. мо жань смотрит на него и сплевывает — он все еще ненавидит его, он все еще не простил его за то, что тот не повернулся, не уберег ши мэя. он его ненавидит — чу ваньнин знает это, чувствует, но ничего не делает. ему, кажется, все равно ( нет, на самом деле ).
чу ваньнин всегда ест один — он ненавидит себя, привыкает к одиночеству. он никогда не говорит о том, что творится в его сердце, но позволяет себе спокойно сделать вдох — грудь рвет; чу ваньнин идет по углям, шепчет те слова о любви и подставляется. он признается, он впитывает чужие слова и поджимает губы — мо жань видит не его. мо жань видит ши минцзина и он ничего не может сделать больше с этим — внутри все раскалывается; тогда мо жань получает такую же лозу, пусть и красную. с тех пор все начинает идти совершенно не так, как помнил мо жань. он ведь хотел, если быть честным, исправить все. он не хотел бы смерти ши мэя, он бы хотел смерти чу ваньнина. но не такой.
они смотрят на разлом, чу ваньнин латает его слишком долго, его силы на пределе. он слышит, как мо жань там, внизу, что-то кому-то кричит, но не может никак оторваться. ему нужно залатать все до того, как обстановка станет еще хуже.
— учитель! ох...
мо жань тогда падал со спины дракона, мо жань тогда переживал заново все то, что было тогда, в прошлом. он видел, как юйхэн так и не повернулся, он видел все это заново, но не хотел принимать; чу ваньнин нес его тогда на своей спине, разбив свое ядро. он тащил его все ступени, а после позволил себе достичь предела и умереть. мо жань, открывая глаза, так и не мог поверить в это — человек, который никогда не был человечным, тащил его на себе, чтобы потом... чтобы что? чу ваньнин умер, его душа ушла в ад и останется там.
фонарь в руках мо жаня был таким хрупким, как и чужая душа. фонарь, которым он собирал три осколка, чтобы после чу ваньнин оказался в летаргическом сне; павильон алого лотоса был закрыт так долго, что это могло показаться шуткой, не правдой. но только они знали — это все правда; мо жань возвращается повзрослевшим, пересмотревшим абсолютно все и теперь он видит и чувствует гораздо больше. и даже когда он теперь держит чужую руку — его не переполняет злость, его не переполняет гнев. все, что он чувствует — глубокую любовь к чу ваньнину.
чу ваньнин, кажется, забывает, что такое слезы. он забывает обо всем, учится всему заново ровно до того момента, как на смену мо жаню приходит тасян-цзюнь. тот самый император, который не считается совсем ни с чем. тот самый император, который дышит ему в ухо, который загоняет. и у него нет ни тоски, ни жалости. любовь? кажется, он даже не знает ее. но чу ваньнин все еще сжимает собственные губы и говорит себе — он ведь его любит. он ведь действительно больше не различает их.
юйхэн, имеешь ли ты право на то, что люди называют счастьем?
ВАШ ПЕРСОНАЖ: лучшее дерево на деревне; чу ваньнин; юйхэн;
ПРИМЕР ВАШЕГО ПОСТА:
когда они оказываются в комнате, до чу ваньнина доходит — тут одна кровать, и спать им, значится, вместе. не то, чтобы это было что-то противное или плохое (они же, в конечном итоге) собирались просто отдыхать, но было в этом что-то уж слишком... интимное? настолько же интимное, как то, что мо жань сейчас предлагает помыться.
нет, чу ваньнин помнит, что тело его ученика сложено слишком ладно и на него, должно быть, заглядываются многие. еще в пору его юности (мо жаня, конечно же), ваньнин не раз и не два ловил его на удовлетворении собственных желаний в борделях, но теперь... теперь мо жань действительно поменялся: от мальчишки, который всегда говорил только о ши мэе и следа не осталось. от мальчишки, что проклинал его там, падая с платформы, ничего не осталось — мо жань теперь вырос, вытянулся, и, боги, как же за все время его сна изменился мир вокруг.
остался неизменным только он сам.
— и ничего я не устал, — он едва ли не взмахивает невольно руками, когда понимает что предлагает ему его же ученик. и, да, быть может в этом нет ничего такого, но чу ваньнин просто представить себе не мог развитие событий, где он... позволяет себя помыть. да, он прекрасно знал, что мо жань наводит порядок в его жилище, что он помогает со стиркой и любит готовить еду, но чу ваньнин понимает — они ведь оба мужчины. взрослые. и у каждого из них есть свои желания, но с языка так и не скрывается предательское: разве тебе не нужно заняться другими делами?
да, он мог бы его отослать, мог бы сделать что угодно, но чу ваньнин лишь отворачивается (слишком резко), а после подходит к окну, словно стараясь расстояние увеличить. и только после этого зажигает свечу, старается не показать того, что собственные уши (вдруг) горят румянцем смущения. ваньнин старается быть тем самым учителем, каким был когда-то — строгим, держащим лицо маской, но...
даже тяньвэнь сейчас не отзывается. не от усталости, нет — от противоречий внутри мужчины: с одной стороны, ему бы следовало чуть отдохнуть и вернуться вниз, возмутиться по поводу одной комнаты и потребовать вторую, а с другой стороны — идти куда-то сейчас означало попробовать сломать себе что-либо из-за усталости. ни первый, ни второй вариант так и не смог пересилить упрямство ваньнина и он, все же, решил остаться тут.
а кровать, меж тем, оставалась все еще одна. и предложение мо жаня оставалось таким же дамокловым мечом — чу ваньнин даже поджал губы в тонкую полоску пытаясь понять, что же ему выбрать. природное упрямство, в прочем, действительно возымело верх.
— я и сам смогу справиться с мытьем!, — и только сейчас он замечает чужой жар, только сейчас, когда он поворачивается к ученику, он вскидывает невольно собственную бровь, а после — хмурится. привычным движением. таким же он подходит к мо жаню, вскидывает ладонь и касается лба.
— ты покраснел, а значит ты либо заболел, либо думаешь о чем-то непристойном, — и чу ваньнин в чужие глаза старается заглянуть, сильнее вжимая руку в чужой лоб, а после... все же, иногда отсутствие ответа и есть ответ, поэтому чу ваньнин, заливаясь краской (пусть и бледной), опускает руку и, сжимая пальцы в кулаки, давит в себе еще больший стыд и отходит ровно на пару шагов, чтобы сделать глубокий вдох и постараться хоть как-то взять себя в руки, потому что находиться с мо жанем сейчас — было тяжело. еще тяжелее было не думать о том, что собственное сознание все чаще и чаще подкидывало ему (очень услужливо) весенние сны с собственным учеником, а опозориться он никак не мог. не должен был.
— тебе нет никакого смысла спать на полу, мо жань. мы оба мужчины, что может случиться, если ты ляжешь со мной на одну кровать?, — и правда, думает ваньнин, ничего ведь не произойдет?, — я не займу много места, ты сможешь выспаться, — "в отличии от меня", думает чу ваньнин.
к моменту когда приносят воду, чу ваньнин действительно успевает умять пирог, чуть смущенно смахивая с уголков рта крошки и даже чуть приободриться. настолько, что он сам пытается наполнить себе лохань, которую приносят вместе с водой, и чу ваньнин спускает слой одежды за слоем, когда не оказывается в этой бочке, пока не ощущает как по телу разливается удовольствие и расслабление. это было — прекрасно. лучше, чем тащиться в этом богу забытую деревню на лошадях, ставить барьер и выслушивать чужие лобызания.
а еще ему бы попросить мо жаня выйти, но вместо этого чу ваньнин слишком долго трет собственную кожу, почти до покраснения, вымывает волосы и, когда вылезает, пол под ним промокает. по ногам тут же сквозит, но ваньнин находит одежду раньше, чем успевает замерзнуть. на мо жаня он старательно не смотрел все это время — мальчишка будил в нем низменные желания, и именно поэтому это было просто опасно.
— попроси поменять воду и помойся тоже. грязным в постель ты не ляжешь, — и все же, ему приходится взглянуть, чтобы заметить размах чужих плечей, что стал гораздо шире, чужую спину и... ниже чу ваньнин взгляд опускать не стал, отворачиваясь и слишком ретиво разбирая постель. она оказалась не то, чтобы совсем уж узкой, но двоим здесь было достаточно тесно — настолько, что он мог бы почувствовать дыхание ученика на загривке, если бы они лежали на боку.
— расскажи мне, своему учителю, кого же ты встречал на своем пути, пока я... спал. вижу, ты во многом преуспел, поэтому мне интересно, — и ведь ваньнин готов был спросить о чем угодно, лишь бы угомонить собственное тело, что оказалось под властью незнакомого, томительного жара. он мог бы даже подумать, что все же успел простудиться, но... времени бы не хватило, да и жар этот был другим, концентрируясь внизу живота и заставляя поерзать едва заметно на постели.
— заканчивай быстрей и ложись уже. если ты не успеешь отдохнуть, я уйду на охоту один, — его голос звучит, как всегда, холодно. пусть он и старается скрыть едва заметную дрожь в нем в момент, когда чуть резче втягивает воздух носом.
Отредактировано горький на дне (14.12.2023 00:45:27)