Дарклингу нравилось думать, что он впервые явился к Алине не по собственной инициативе, а просто решил откликнуться на ее зов. На самом деле, причинно-следственные связи их первой встречи выглядели весьма туманно, на тот момент даже он не понимал механизм ее работы, и почему он неожиданно очутился подле упрямой девчонки. Не то, чтобы он этого не хотел… Однако Морозов был уверен, что хотел он этого не так рьяно, чтобы первым спровоцировать их подобную встречу.
— Конечно, — наслаждаясь ее легким замешательством, спокойно произнес Александр, едва заметно горделиво вскидывая голову, словно существующей разницы в росте ему было недостаточно. – Ты взывала ко мне и раньше, поэтому я приходил, — он по-прежнему был в этом не уверен, но в голосе не прозвучало и нотки сомнения, что инициатива всегда принадлежала Старковой, а он всего лишь соглашался ей поддаться. – Так что, я ждал, когда ты сама осмелишься прийти. Это был всего лишь вопрос времени, — пожал плечами Дарклинг, по-прежнему смотря на Алину изучающе, с легким любопытством и непременной толикой триумфа. Так или иначе она скучала по нему. Возможно, не так, как ему бы того хотелось – как ему бы это польстило, но она тянулась к нему даже сейчас, через сотни километров и с десяток невысказанных упреков, вереницу отнятых жизней и целую пелену обмана и предательства.
Морозов презирал в людях слабость, но главным образом – в себе. Она представлялась ему болезнью, которой он переболел когда-то очень давно, еще в детстве, и уже долгое время имел к ней устойчивый иммунитет, но нет. Он ощущал ее где-то в груди, слишком отчетливо замечая, как сердце замерло и внезапно пустилось галопом наверстать упущенное за эти краткие доли секунды, пока кварцевые глаза с жадностью всматривались в знакомые черты. Она не изменилась, и в то же время перед ним стояла вовсе не та девочка из Керамзина, с благоговейным ужасом и страхом, смотрящая на него снизу-вверх в его шатре. Чувствовала ли Алина эту слабость, смотря на него? Было ли ей страшно от того, что ее глупое, горячее сердце может биться по монстру, коим она его считала, а их связь – противоестественной и навязанной против воли? Он впервые не мог прочесть ответ в чужих глазах.
— Не ожидал от тебя столь наивных вопросов, — мягко и снисходительно улыбается Дарклинг, лениво осматриваясь по сторонам. – Ты могла бы попробовать догадаться? Например, по пейзажу за окном, — словно бы говоря совершенно очевидные вещи, почти со скучающим видом предлагает Александр, прекрасно зная, что теперь она не может увидеть, что у него за спиной, как ни старайся, покуда он стоит достаточно далеко, чтобы для Старковой все выглядело разноцветным, мутным пятном. Генерал Второй Арамии не питал иллюзий, что это простое знание на долгое время останется его маленькой тайной – Алина была крайне смышленой, наблюдательной девушкой с незаурядным умом, чего Дарклинг изначально вовсе не ожидал от сироты из Керамзина. За свою долгую жизнь он уже успел понять, что какими бы ни были природные данные, любому камню нужна верная огранка, будто то знания, или предел силы. Он не ожидал многого от Старковой, не считая ее чем-то большим, чем сосуд для света, предавший забвению столь великий дар, однако она умела удивлять, день за днем заставляя его принять мысль, что он мог ошибаться и определенно ошибся на ее счет.
— Твой вкус вызывает сомнения, — с пренебрежением хмыкнул Морозов. Он изначально не мог понять, что такая, как Алина, делает рядом с этим отказником. Более того, ему казалось странным, что на него охотно обращали внимания и другие девушки – Дарклинг оказался случайным свидетелем встречи Зои с этим следопытом; та всячески улыбалась ему своей самой очаровательной улыбкой в явной попытке привлечь внимание. А вот Штурмхонд… Было в нем что-то, что заставляло людей сплотиться вокруг него, слушать, выполнять приказы, и вовсе не потому, что так было должно по статусу, а потому что они искренне считали его своим лидером. Это редкое качество. Опасное.
Разумеется, Старкова язвила, с легкостью отбивая его выпады, говоря ровно то, что способно вывести его из некогда непоколебимого равновесия. Александр не верил, что свое свободное время она скрашивает тем, что водит за нос двух мужчин, забываясь в объятиях одного из своих кавалеров темной непроглядной ночью. Он не питал иллюзий о ее трепетной невинности или излишней скромности – в конце концов, Алина не была чопорной дворянкой, или кисейной барышней. Она состояла в Первой Армии, одна из тех немногих девушек-картографов в окружении большого количества молодых людей. Морозов давно перестал видеть в плотском искушении нечто запретное и порочное – изначально это был просто интерес, познание себя, желание ощутить вкус вожделения, не более того. Было бы странно, если бы Старковой это было незнакомо, и все же он не видел в ней легкомысленную особу, крутившую романы с любым, кто окажет ей внимание.
— Ты могла бы составить мне компанию, но предпочла вонзить нож в спину своим предательством и оставить умирать в Каньоне, так что, — Александр развел руки в стороны, безмолвно говоря «имеем, что имеем». В его голосе не чувствовалось сожаления, лишь взвешенный сарказм, призванный скрыть шрамы, куда более глубокие, чем те белесые полосы, нарушившие безупречность его бледной кожи. То, что было на тех чертежах, едва ли стало бы предметом совместного обсуждения, будь Заклинательница Солнца подле него – доверие надо заслужить, если это вообще возможно.
— Я ищу следопыта, который ищет третий усилитель, — поправил Старкову Александр, в свою очередь наслаждаясь ее мимолетной растерянностью и потаенным страхом за судьбу близкого ей человека. Признаться, он не ожидал, что Алина так быстро догадается, что было третьим усилителем, даже обнаружив пропажу своей книги. На его лице на мгновенье проскользнуло искреннее изумление, затерявшись на дне темных глаз – тьма быстро поглотила его, и Дарклинг вновь напустил на себя собранный, невозмутимый вид, прикрываясь маской скучающей заинтересованности.
— А ты способная ученица, Алина, — его губы медленно расплылись в прохладной улыбке. – Но вернемся к следопыту. Я уверен, даже если ты не отправила его на поиски сейчас, то сделаешь это в ближайшее время, прикрываясь тем, что тебе нужна вся доступная тебе сила, чтобы одолеть тирана в лице меня, — он демонстративно делает шаг ей навстречу, с нескрываемым удовольствием впившись взглядом в карие глаза с высоты собственного роста. – Как удобно, не так ли? – улыбка становится шире, ярче. – Ты же ничуть не лучше меня, и ты это знаешь. Используешь близких тебе людей ради достижения собственных целей, и тебя ничуть не заботит, кто пострадает в процессе. Как насчет людей с того скифа? – об этом было так хорошо не вспоминать, не мучить собственную совесть, но Морозов был рад «помочь». От его внимания не укрылась новая окова, украсившая тонкое и изящное запястье маленькой святой – браслет из чешуек русалье. Не столь искусный, каким он мог бы стать, если бы за дело взялся Давид, но вполне достойная работа фабрикатора.
— Твои руки уже в крови, Алина? – потянувшись к ее руке – той, что лишь жаждала почувствовать мощь третьего усилителя, спрашивает Александр. Как жаль, что он пропустил этот момент. Попытается ли она ему солгать или скажет правду?
Его пальцы почти с нежностью сомкнулись вокруг ее запястья, поглаживая подушечкой большого пальца выступающие костяшки.
— Чувствуешь пустоту здесь, — и это был не вопрос. В этом своеобразном видении она могла ощутить лишь отголоски силы, вспыхивающее всякий раз, стоило ему к ней прикоснуться, заставляя солнечный свет с новой силой заструиться по венам.

Когда-то в прошлой жизни клон маршал-коммандер Коди гордился тем, что верен Республике и борется за правое дело. Ведь это то, для чего их создали — стать величайшей армией на защите граждан.

Вопрос о том, почему они вообще должны это делать Коди старался не то, что не задавать, вообще не думать. Клоны умирают потому что для этого рождены. Он лично отправлял дезертиров под трибунал! Все, что предатели-джедаи говорили о личности — бред. Клоны могут выбрать себе только имя, прическу и пару татуировок, вот и вся индивидуальность.

Империя отобрала у них даже имена. Яркий оранжевый 212 батальон обесцветился, как и остальная галактика. Имперский штурмовик КК-2224 больше не может делать вид что он — бездушная боевая машина. Он не дроид, не может отключить “мыслительные процессы”, не может думать о правильности выбора.

Бывший маршал-коммандер становится бывшим штурмовиком, собирает личное имущество в виде брони, винтовки и красиво дезертирует в неизвестность.

Это вторая ошибка, которую он совершает своих расчётах.

Первая была в том, что он остановился до того, как увидел мертвое тело джедая, которого ему приказали убить.

Вторая — он недооценил свои заслуги и значимость. Бывшего коммандера просто так не отпустят.

А потому Коди буквально через три порта взяли под руки его же vode, помогли понести броню и со всей нежностью проводили до карцера. Никакого трибунала устраивать не стали, пересадили из тюрьмы на корабль, где братьев заменили натборны. Этим с клоном говорить было не о чем. Вероятно, это было и к лучшему, хотя Коди был бы не против узнать, что с ним собирались делать дальше.

База, на которую привезли его и еще девятерых клонов была ему неизвестна. Броню так и не вернули, а собранная серьезная женщина-ученая только отдала приказ подготовить их к введению в анабиоз. Звучало как что-то сомнительное, с чем его братья — такие же пойманные дезертиры как и он — согласились. Терять было нечего, а потому они решили напоследок взять с собой стольких, сколько смогут. А там, гляди, полягут не все и кому-то удастся сбежать.

Последнее, что Коди помнил — это выстрел ему в лицо. Последними его мыслями было сожаление о том, что выстрел оглушающий.

Первым, что Коди увидел, было расплывчатое красное марево, с каждой секундой приобретающее все более твердые очертания. Даже заторможенный едва выведенный из долгого сна разум понял — их затея не увенчалась успехом, он попался. Но где персонал? И почему камера не открывается? И красный свет… наверное это плохо.

Путь на свободу приходится буквально выбивать. Подача воздуха прекращается, он чувствует, как легкие начинают гореть и до бесславной смерти остаются считанные минуты. Краснеет то ли от тревоги, то ли от его крови на сбитых руках, то ли от недостатка кислорода. Наконец, стекло поддается, достаточно для того, чтобы на пол хлынула часть жидкости. Коди срывает маску и пытается отдышаться в воздушном кармане. Странно, что до сих пор никто не пришел.

Дальше проще. Время в запасе есть, красная подсветка оказалась только в капсуле, значит тревога, оптимистично думает Коди, не из-за того, что они скоро взлетят на воздух. Заклинившая крышка никак не поддается, удается только расшатать ее еще немного и пытаться протиснуться в узкую щель. Его ноги едва касаются пола, а он уже старается оценить обстановку. Поворот головы, с обеих сторон камеры, такие же как и его, но в одной из них…

Первые шаги даются с трудом, поэтому на камеру с братом, который пытается выбраться Коди буквально падает.

— Я сейчас!

Он не разбирается в этой технологии, поэтому поступает как солдат — хватает валяющуюся железку и бьет ею по стеклу капсулы. К моменту, как он его пробивает, брат уже не дышит. В остальных капсулах тишина. Вот теперь у него точно полно времени.

Железкой оказывается рука отвалившаяся рука медроида. Сам он валяется, придавленный перекрытием. Хорошо просело, аж верхний этаж видно. Десять камер, в каждой из них, не считая камеры Коди лежит по клону. Две камеры пострадали от обвала потолка, причем так давно, что тела успели мумифицироваться. Ни в одной из девяти нет признаков жизни.

Где, звезды, весь персонал?

Коди не знает что хуже — все же стать частью неизвестного ему плана той ученой или оказаться на брошенной базе. А то, что ее забросили сомнений не вызывают, чего стоит только один только печальный вид обстановки. Но кто тогда включил тревогу? В медотсеке он этого не узнает. Из оружия удается раздобыть только снятый с медроида скальпель, но на этом его удача заканчивается — двери медотсек не поддаются никаким манипуляциям.

Коди с сожалением смотрит на дыру в потолке.

— Не так я себе представлял жизнь после ухода из армии, — бормочет он под нос, чтобы немного разрядить себе обстановку.

Ничего, справится. Выбраться из медотсека. Найти центр управления базой. Понять, кто включил тревогу. Не умереть. Ничего сложного.

Чтобы выбраться приходится передвинуть стол и положить его прямо на пол-потолок. Стол шатается и с грохотом отъезжает, отрезая путь к отступлению — падать обратно будет больно, остается только напрячь мышцы и подтягиваться, подтягиваться будто от этого зависит жизнь Коди. Вообще-то да, буквально зависит. Он просто в отвратительной форме. Надо двигаться вперед.

Все, что он может себе позволить, так это немного полежать на полу — теперь уже точно на полу — да выплюнуть зажатый зубах скальпель. Ему надо двигаться дальше. Без карты — это чистое самоубийство, но другого варианта нет. Хорошо бы наткнуться на склад, если его не обчистили перед уходом, а то ходить мокрым в одних трусах удовольствие сомнительное.

Все происходит слишком резко. Опять. Коди не ожидал, что не встретит на базе вообще никого, но последнее, о чем он вообще мог подумать, так это о мандалорце, с которым он сталкивается в одном из бесконечных коридоров! При полном параде, в сияющем бескар’гаме и даже с реактивным ранцем за плечами. У Коди нет ни шанса.

Коди нападает первым, собирается выгрызать свободу зубами. Получает он будь здоров, но на боль отвлекаться некогда. В конце концов, он оказывается на коленях перед врагом, так близко, что может одним точечным ударом прорезать плотную ткань штанов и вонзить скальпель в бедро. Хах, при должной сноровке можно расколупать и мандалорца!

Скальпель он “меняет” на вытащенный из сапога вибронож.

И убегает.

Ему нужно немного прийти в себя и перегруппироваться, иначе пункт “выжить” Коди провалит по всем фронтам.