на вступительную речь адама ей уже хочется фыркнуть чем-нибудь обидным - так я и думала - или банально едким - как тебя понять, если ты не говоришь. в ней вспыхнула неожиданная злость на адама, что он позволил себе выкинуть их чувства, их любовь [прости, господи], их маленькое счастье на помойку жизни. - тебе тяжело? - марион почти смеется, но во взгляде идет тонкими трещинками лед, который она лелеяла с морозной зимы парижа. когда город тонул под снегом и снегопад приглушал свет и звуки, марион отправлялась бродить по городу, впитывая, вбирая в себя зимнюю прохладу. в такие дни ее горькие мысли затихали и она чувствовала, как легко ее сердце. эту зиму ей пришлось переживать особенно остро, просиживая дни в запертой коробке комнат. очередной локдаун и ответственность марион не позволяли подвергать риску себя, семью и окружающих. она пыталась развлекать себя всякими милыми женскими хобби, вроде вязания или вышивки, но ее терпения явно не хватало. она пересмотрела все фильмы любимых режиссеров по убыванию рейтинга, пока ее не начало подташнивать от проведенных на диване часов. хуже было только незаметно погружаться в воспоминания, которые были невыносимо счастливыми и яркими. т е п л ы м и.

слова ранят марион, но она не может себе позволить не выдержать. так даже лучше - уговаривает себя все время, пока адам говорит. умирает внутри с каждым его словом. та самая чертова надежда, которая дышит и тянет свои пальчики к сердцу. чертова надежда, которая уже давно должна была покоиться с миром. марион ненавидела себя за то, что позволяла себе баюкать свою надежду одинокими ночами, пока муж пропадал на съемках, пытаясь наверстать упущенное время. все добрые мысли о совместном с семьей времени безжалостно вытеснялись воспоминаниями, как она перебирала пальчиками, очерчивая линии мышц адама. ей почти физически больно от этих воспоминаний, но как наркоман в переходе у метро она продолжает перебирать стеклянное крошево и наслаждается каждой несовершенной гранью. все их искорки в глазах, бесконечно отражающихся в друг друге. по спине бегут мурашки и все сжимается от нового спазма боли - воспоминания об их поцелуях и объятиях до сих пор на нее так действовали. а ведь не должны были. давным давно уже пора было забыть, разорвать все тончайшие нити памяти. вечерами наливает вина, словно оно может помочь [да кто на свете может ей помочь?] и хоть как-то притупить боль, успокоить мысли. она курит на балконе, глядя в едва видные звезды парижа. со смешком думачет, что ведь они даже не женаты, но гордо величают себя мужем и женой. словно они слишком заигрались с "слабо" и никак не могли остановиться. словно так и не вышли из своих ролей. эти мысли вырываются из легких в небо вместе с сигаретным дымом и растворяются в вечернем воздухе. марион зло тушит сигарету. со всей силы вжимая фильтр в хрустальные грани пепельницы. "как лесоруб" любит говорить гиймон, пытаясь в шутку поддеть ее. привычно отвечает, что в остальном она совершенство и поэтому он ее любит. не такое уж и совершенство, как оказалось.

кажется они сидели на ступеньках ее трейлера, когда она в коротком перерыве дремала на плече адама, боясь заснуть по-настоящему, если коснется головой подушки. кажется они пытались о чем-то говорить, но это было пустой болтовней, забывавшийся секунду спустя. она помнила как подняла голову что-то уточнить, но споткнулась об обращенные на нее глаза, как изящная лань в свеете летящей на нее машины. но когда их губы соприкоснулись все потеряло смысл и тут же обрело его заново, заставив марион испуганно отшатнуться. что она делает? зачем? - мы просто устали, - объясняет адаму их самих и вспархивает по первому зову одного из помощников. она ненавидела себя за то, что в ней так много о бесстрашии, но так мало о храбрости. она всегда знала кто она, где ее место и что ей нужно делать каждый день, чтобы добиться успеха. и постоянно гнать себя вперед оказалось единственным способом не ощущать, что она пуста внутри уже какое-то время. однажды ее просто пристрелят, как загнанную лошадь.

а еще она очень хорошо представляла тот скандал, который непременно разгорится, реши они сбежать. как их решат обозвать газетчики? вряд ли им обоим достанется хоть один лестный эпитет. а еще это значительно усложнит жизнь их брошенных семей. они были слишком верными и осмотрительными, чтобы так поступить. сердце марион сжималось, когда она думала о своих детях, преследуемых репортерами. детях, которые будут заклеймены детьми изменницы и разрушительницы семей. нет, сыграть эту роль ей никак нельзя. - я тоже помню все то, что мне очень хотелось бы забыть. я бы с радостью уложила свои чертовы чувства в отделанный бархатом сундучок и забыла его где-нибудь в вагоне метро. - она выросла слишком чувственной, слишком театральной, чтобы не придавать своим словам лишний шик. парижанка она или кто? - и ты сейчас не делаешь это все лучше или легче, - на одном выдохе произносит марион, запрокидывая голову к безразличному небу. она не могла смотреть на адама без ощущения, что ее сердце, проклеенное золотой краской, снова разбивается на куски. все это время она твердила себе, что их роман значил что-то только для нее - так ей становилось легче не начинать мейл, который будет наполнен пресной ложью о семейных делах и вопросов, которые так и останутся без ответа. ей не хотелось быть той женщиной, что ждет ответа там, где его и быть не может. и вот теперь... - господи, адам.. - слова вырываются против воли марион и она прикрывает глаза ладонью, справляясь с фантомным спазмом боли, который мучительно расползался по всему телу. ей до отчаяния хотелось взять его за руку. ей до крика хотелось бежать прочь, зажав уши руками. ногти впиваются в ладонь, печально констатируя, что это даже не сон. марион поднимает полные боли глаза, смело встречаясь с адамом.

- хорошо. х о р о ш о. - сглотнув комок в горле произносит женщина и гордо вскидывает голову, словно все слова нисколько ее не ранили. словно она не вспылила в самом начале. она не из тех, кто будет бегать за мужчиной, которому она не нужна. ведь - в конце-то концов - ей тоже есть что терять и она не собиралась так легко отказываться от своей привычной, уютной, жизни. - мы теперь коллеги и я обещаю уважать твое личное пространство. - и не вваливаться в него с топором, мысленно добавляет словами мужа, который и это приписывал ее альтер-эго лесоруба. думать о том, как они смеются вместе с гиймоном и ощущают себя счастливыми кажется совершенно кощунственным и марион пытается вернуть самообладание и завернуться в накидку изысканной вежливости, отрезающей ледяной стеной безразличия [как жаль не равнодушия] после которой только и остается что смотреть прямо перед собой, улыбаться еще шире и учтиво отвечать типично американским "у меня все хорошо, а у вас?". - пожалуйста, в будущем, лиши меня зрелищности своих чувств. - ее гордость парижанки, которая умела не глядя переходить дорогу даже в самых оживленный трафик помогла марион заткнуть боль в глубине глаз и теперь она смотрела на стоящего перед ней мужчину с вызовом. лучше бы ему самому поверить, что она все таки справилась с ностальгией и смогла сделать необходимых шаг вперед, на тропу где больше не было их [существовали ли они когда-нибудь?]