[indent]Волосы падают на лицо, когда она склоняется над белоснежной раковиной, хватаясь нелепо _ отчаянно за холодящий ладони, мрамор; липнут к влажной коже, запутываясь и слегка завиваясь, будто не имели никакого дела с утюжком где-то за пятнадцать минут до выхода. Мыло воняет приторным яблочным ароматизатором, будто данное заведение, воображающие себя элитным, исчерпало бюджет ровно на мыле для посетителей. А быть может, она единственная, кто предпочитает отсутствие ароматов, слишком привыкнув к монотонности и белому цвету. Остальным плевать. Остальные приходят, чтобы поесть и хорошо провести время, арендовать зал и доверить важное событие в жизни этим людям, обещающим «незабываемые времяпровождение и кухня от лучших поваров Майами», что уже звучит подозрительно. Остальным, по большей мере, действительно плевать на мелочи, раздражающие её разболтанные, вечно оголенные нервы. «А кто ты такая, собственно, девочка?» — спрашивает отражение в зеркале, её собственное, несуразное отражение. На секунду она растворяется в небольшом пространстве уборной комнаты, забывая не только причины по которым находится здесь, но своё, честно говоря, опостылевшее имя. Что с тобой не так, девочка?
[indent]
( з а г л я н и в м е н я )
все разграблено начисто ( пусто )
мне как будто ..... отключили чувства
| — Что с тобой не так? — выкрикивает с высокими нотами истерии Энн (на русский манер её зовут Аней и стоит отметить, слишком редко), разводя руками и обращаясь умоляющим взглядом к матери, за помощью. Давно пора признать всем обществом, что средние сёстры — исчадие ада, или по крайней мере, невменяемые истерички. Разумеется, старшие обязательно назовут неуравновешенными младших, о чём Кира впрочем, не спорит. Она — младшая, и куда более неуравновешенная, чем полагают окружающие. Ей не повезло остаться со средней сестрой, что в данный момент особенно ощущается. Ей не повезло родиться в этой семье, что ощущается каждый раз, стоит им собраться вместе. — Она испортит вечер, я уверена. Но что ещё хуже, она испортит мне свадьбу! — Ты не можешь простить мне испорченное детство или сломанную куклу? Ей богу, Аня, успокойся. Твоя свадьба меня интересует равно так же, как полёт на Марс. — Но ты не собираешься надевать платье, верно? И вовремя не придёшь? И выглядеть будешь как уродина, правильно? Я собираюсь объявить всему миру о самом важном событии в своей жизни. А ты его испортишь, — звучит она по меньшей мере так, будто всерьёз верит выдумкам в своей голове. Кира догадывается: детские травмы. Они никогда не ладили. Мама предпочитает оставаться в стороне до того момента, пока одна не будет готова вцепиться в волосы другой, — словом, тёплые, сестринские отношения. В её руке бокал красного вина, а взгляд скучающе блуждает по раскрытой книге Гордона Рамзи с рецептами. Обсуждать грандиозные планы за приготовлением ужина — ещё одна плохая идея. А если уж честно, плохая идея — это появляться на пороге родительского дома. — Я всего лишь сказала, что не перевариваю сиреневый цвет! Закончим на этом, — бросает нож на столешницу и хватается судорожно за завязки передника, которые не упрямо не поддаются, грозясь затянуться в тугой узел. Кире плевать, уходит прямиком в переднике, не жалея сил, чтобы грохот дверей был слышен соседям с обеих сторон дома. Она понимает свою семью. «Черные овцы» действительно портят вид всего стада. | |
[indent]Итак, она ненавидит своё имя, пусть в детстве безмерно гордилась, ведь в классе, да и во дворе была единственной К и р о й. А потом «Кира» стала синонимом к списку неприятных слов. На фиолетовом платье расплываются влажные пятна от усердного ополаскивания лица ледяной водой. Кира ненавидит фиолетовый, но зачем-то надела платье. Ради одобрения во взгляде сестры? Тянет из дозатора слишком много салфеток, убирая капли воды с лица и шмыгая носом, — таки слишком холодная. А что было дальше? Почему она здесь, стоит перед зеркалом, приводит себя в чувство и борется с чувством тошноты? Её сестра, надо отметить, постоянно вляпывалась, а теперь отличилась с особым успехом. Все помнят первый раз за семейным ужином. Кажется, День благодарения, который они стали отмечать подобно американцам, что делать необходимо, если желаешь стать частью общества. Все помнят, сколь радостно объявила Аня о своей находке, подсовывая каждому под нос телефон с фотографией. Он был не _ американцем, что немного огорчило родителей, надеющихся прочно закрепиться в стране возможностей, повеселило тётушку, потому что она всегда веселится, и вызвало ухмылку на лице Киры, надо сказать, одобряющую. Выйти за американца — ожидаемо для приезжих, а значит, они ещё способны чем-то удивить местный разлив. Они ведь, русские, полные сюрпризов и странностей, — эта мысль греет душу. А потом началось знакомство с его семьёй, череда фотографий, слишком много совпадений и ускоренное сердцебиение. Одно знакомое лицо перечеркивает какое-либо одобрение. Ник. Его звали Н и к. Николас Пак. На пятнадцать сантиметров выше. На год младше. Мальчик, с которым она бы предпочла никогда не встречаться.
[indent]
и все набело › та же жизнь ‹ но в другое русло
не сдалась › но сказала пусть так
| — Ты поступила ужасно. Не ожидала от тебя такого, — на скамейку падает рюкзак, а следом и Ханна, якобы п о д р у г а. Ветер теребит волосы и короткую расклешенную юбку. Руки сложены на оголенных острых коленках. Кира упорно не обращает никакого внимания, сидя неподвижно. Ханна — её одногодка, играет на гитаре, чуть полновата, тёмная кожа, пухлые губы и задница, за что парни в основном, любят присвистывать вслед. Пятнадцать лет — время творить глупости, время думать о будущем, которое теперь под ещё большей угрозой. Она всего лишь пыталась спасти с е б я. — Вы же дружили? Нет, неправильно, мы все дружили, — Ханна продолжает говорить невозмутимо, словно ничего не произошло. Надо признать, было бы легче, смени она свой мягкий голос на громкий, резкий, обидный, пробивающий до слёз. Кира отмалчивается, только сильнее поджимая губы и сутулясь. Ей хочется убежать, но будет терпеть. — Ничего не скажешь? Кира? — Оставь меня, Ханна! — наконец разрывается бомбочка внутри, заливая токсичной грязью. Кира подскакивает со скамейки, закидывая на плечо портфель. — И больше никогда не говори со мной, поняла? Я тебе не подруга. А он — не друг. Мы все просто выживаем в этом зверинце. Ты мне никто. Ник тоже. Вы все! — и после этого отчаянного вопля она делает то, что всегда делала с мастерством, — уходит, убегает прочь, ненавидя весь мир всей душой. Нет больше Ханны. Нет больше Ника. Никого. Она знает, что поступила плохо. | |
[indent]Тушь для ресниц оказывается не настолько водостойкой (качественный маркетинг и отвратительный продукт), она размазывает чёрные крупицы, оставляя под глазами едва заметные тёмные разводы, сливающиеся со следами недосыпа и тяжёлых смен. Её сестру угораздило и теперь Николас Пак находится в этом помещении, в этом зале, имеет вполне реалистичные претензии на то, чтобы стать её родственником. Кира выпрямляет спину, проникается хладнокровием, какое вырабатывала чуть ли не всю жизнь. Без холодного рассудка и одного дня не продержишься в отделении неотложной помощи, а уж тем более, когда парень, которому ты подпортила жизнь, обещает довольно часто мелькать перед глазами. Откладывает ленту воспоминаний в дальний угол, собираясь проявить её позже. «А сейчас ты выйдешь отсюда и будешь улыбаться. Нет, плохая идея, обойдёмся без улыбки», — раздает ценные указания самой себе, прежде чем откинуть пряди через плечо и выйти из уборной.
[indent]Она ловит его взгляд невзначай и против собственной воли определённо, надеясь на субординацию. Полный зал народу, та ещё смесь, где русский мешается с корейским, и разумеется, английским, без которого никто бы сюда не явился; несомненно, ты не знаешь того дядюшку в очках и голубой рубашке под синий галстук, и вряд ли узнаешь. Они могли бы делать вид, могли бы, не вызывая вопросов. Они могли бы сыграть роли, однако же, ей начинает казаться, будто Ник приближается. Осматривается по сторонам, губы растягиваются сами собой в нервной улыбке, а рука тянется за первым попавшимся бокалом на столе. Подхватывает, отпивает, не задумываясь чей бокал и каково содержимое. Шампанское. Сладкое. Шипит, покалывает язык. Выпивает залпом, прежде чем утвердиться в мысли, что Николас Пак действительно идёт к ней. Припомнить обиды? Пообещать несладкую жизнь? Она готова разочаровать, ведь ещё более горькой жизни казалось, быть не может. Хуже быть не может. Он подходит, и кажется, хуже быть вполне может. Снова оглядывается, пытаясь то ли прикинуться очень занятой, то ли растягивая время до того, как придётся смотреть в глаза и что более невообразимо, разговаривать. Она улыбается, упрямо улыбается, разумеется от шалящих нервов, а не радости встречи. Однако же, Николас Пак (теперь отчего-то не может называть его Ником) приобрёл за прошедшие годы способность удивлять. Она слышит вовсе не то, что собиралась услышать. Она слышит то, что мигом добавляет тяжести, придавливает душу истерзанную многими бессонными ночами, когда нечто под названием «совесть» стало её личным палачом. Приятно встретить? Приятно встретить?! Резко разворачивается к нему лицом, всматриваясь пристально. Изменился. Больше не мальчик с пухлыми щеками и розовыми губами, — никогда не выглядел на свой возраст. Его внешность была предметом как восхищений, так и шуток в школе. То слишком милый, то слишком слащавый. То слишком маленький, то девочки затягивали в туалет и черт знает, чем они занимались. Кира только хихикала, глупо-глупо хихикала. А теперь, снова хочется хихикать от ощущения подступающего безумства?
[indent]— Какое облегчение, — откровенная ложь, легче не становится, — я решила что ты… ну знаешь, перепутал меня с кем-то, — она продолжает стоять с пустым бокалом в руке и улыбаться как последняя дурочка. Он впрямь мог ошибиться. Почему же нет? Почему же называет её проклятое имя? Вопросов целый рой и головная боль врывается от шума. Николас Пак говорит с ней, ведёт себя как самый приличный человек в зале, не достаёт только толики джентльменской галантности. Николаса хорошо воспитала мама. Киру — нет. — Куда ещё более неожиданный ты. Со школы, со школы, — зачем-то повторяет, едва удерживаясь от продолжения фразы. Со школы, а точнее с того, как закончилась наша дружба. — Забыл? Простил? — переспрашивает с нотами иронии _ остроты, стреляя глазами в его сторону. Пропускает улыбку, и снова едва ли похожую на искреннюю, обращая внимание на стол с разнообразием закусок. Ей бы найти бутылку вина, шампанского или чертовой водки. Ей бы снова с б е ж а т ь.
[indent]— Что же, так правильнее? Беря во внимание тот факт, что... — обводит взглядом помещение, полное родственников и совершенно незнакомых людей, будто они уже празднуют как минимум помолвку. — Мы теперь семья, если только невеста не сбежит. Не ручаюсь за свою сестру, она сумасшедшая, как и я, — кажется, признавать последнее ей только в удовольствие. Улыбка походит на более настоящую. Верно, сумасшедшая. Собирает на тарелку канапе проткнутые зубочистками, стараясь не смотреть даже в его сторону. О чём они должны говорить? И самое главное, что должна сказать она? Наиболее скептически и недоверчиво она относится к его последним словам, убеждённая в том, что такое не прощают. За промахи следует просить прощения. О том, что мнений бывает несколько, Кира забывает. — А впрочем, сомневаюсь что сбежит. Твой кузен здорово старается, вся наша семья в восторге. Уж в любви к пышным событиям наши национальности схожи, разве что русские любят экономить, — и она не находит иного выхода, кроме как занимать саму себя разговором обо всём, что слетает с языка и не успевает фильтроваться мозгом.
[indent]— Что думает твой кузен о моей сестре? — уставляется прямиком на него, прямиком неожиданно для себя, ведь секунду назад хотелось перейти к другому столу и собрать всё, что только возможно на тарелку. На вечере посвященном свадьбе положено говорить о свадьбе. «Ты все делаешь правильно», — успокаивается Кира, не находя надобности обсуждать личное. Ненадолго. Рано или поздно они будут вынуждены говорить о личном. Рано или поздно даже самая уродливая правда вскрывается. Кира храбрится, глядя ему в глаза, но через несколько секунд взгляд уплывает в сторону бутылки вина, стоящей где-то за его спиной.