Парвати поверить не могла что этот день, наконец, настал. И она едет в свадебном паланкине, как и положено — взволнованная, смущенная, прячущая живой блеск глаз за густыми ресницами.
Своего жениха Васу она видела лишь на церемониях и познакомилась с ним только во время всей предсвадебной суматохи.
Он приехал с той стороны границы и должен был увезти молодую жену к себе в дом.
Неприлично было видеться с женихом наедине и всё же у них было несколько коротких и очень милых бесед на заднем дворе дома тётушки.
Васу много улыбался, был робок и глядел на Парвати, словно она была самой яркой вечерней звездой.
Васу сбивал дыхание и трепетно говорил: «Свет такой ослепительной красоты милой Парвати способен был бы вернуть мой корабль домой из самой страшной бури, будь я мореплавателем».

Парвати ещё не слышала от мужчин таких пылких слов и пряталась в головной платок до алого кончика носа.
Она не смела отвечать ему, она не смела задавать много вопросов. Лишь самое вежливое.
Она узнала что семья Васу живёт небогато и небедно, но Парвати будут любить и уважать, всем очень хочется познакомиться с нею.

Украшения и браслеты звенели в такт ходу повозок и цокоту лошадей. От копыт мерно поднималась пустынная пыль.

Когда впереди остановилось и замерло, Парвати уловила встревоженные взгляды, напряжение натянулось невидимыми лентами.
— Всё будет хорошо, не волнуйся. Я взгляну что случилось.
Мягко пообещал Васу, ободряюще-жемчужно улыбнувшись ей.

Ожидание рождало в груди болезненное чувство беспокойства, а когда совсем неподалёку прогрохотали выстрелы — Парвати довольно быстро лишилась сознания, всё вокруг погрузилось во тьму и тишину.

Она не слышала разговора на повышенных тонах о контрабанде и обыске корзин на телегах. Не слышала грубого отказа в разрешении на обыск.
Не слышала приказов сдаться и сложить оружие, проследовать с представителями закона.
Не слышала угроз и новых ответных выстрелов от «свадебного кортежа». Не знала, что они и начали первыми стрелять.
Не слышала как Васу, нацелив пистолет прямо ей в голову, криво и полубезумно скалясь, громко обещает убить её.

Грохот ещё одного залпа вырвал Парвати из беспамятства, но пелена ужаса и тумана перед глазами сфокусировалась только на красной дыре во лбу Васу.
Только на том, как он оседает на песок. Только на том, как в песок капает кровь.
Только на том, чья рука держит дымящееся оружие.
Только на том что стальные глаза сверкают холодно и безжалостно. Только на нашивках формы.
Только на том как представитель закона убил, якобы, невинного человека.
Парвати остолбенела, у неё не было сил даже кричать. Попытавшись выбраться из повозки, увязла ногами в зыбком песке и, покачиваясь, попыталась отойти в сторону.
— Не приближайтесь ко мне! Вы... вы. Не подходите.

Если для Парвати кто и был иносказательно царь и бог, то покровитель села — уважаемый господин Таджават. Он был в два-три раза старше неё, в усах пробивалась седина.
Это он с супругой благословили её на эту свадьбу.
Жену господина Таджавата Парвати обожала и боготворила, эта женщина практически заменила ей мать после трагической гибели родителей.
Наивная и невинная Парвати ещё не знала как ловко лжецы могут носить маски.

Это случилось десять лет назад. Родители Парвати возвращались в село ночным рейсом, как их автобус безжалостно расстреляла Служба безопасности границ.
Так говорил господин Таджават. Его слово было законом в Баркасе, он посеял в головах всех жителей посёлка — ни одному представителю закона нет веры. Все кто носят погоны, чудовища и безжалостные убийцы.

Именно он взял Парвати под присмотр, когда её родители погибли и всегда тепло относился, радушно улыбаясь. Его глаза были орехово-теплыми. Этот человек был для неё как отец.

Никто в поселке понятия не имел как хозяин скромного дворца в Бараксе и их вечный добрый защитник ведёт двойную, а то и тройную жизнь, уже давно занимаясь контрабандой и вещами пострашнее. Любой свидетель тут же пропадал, отправляясь на корм крокодилам.
Как перед самой свадьбой Парвати исчезла её лучшая подруга Бинди.

«Запомни, Парвати, нет никого хуже и страшнее людей в погонах. Ради раскрываемости они беспощадны ко всем, постоянно ошибаются и опьянены своей властью. Они виновны в гибели твоих родителей, никогда не верь офицеру».

Арго обвел пристальным взглядом класс, мысленно пересчитал учеников, быстрым росчерком сизого пера отметил в журнале отсутствовавших. Переклички он никогда не устраивал: в этом не было ни малейшего смысла не только потому, что волшебник прекрасно помнил имена всех своих студентов, но и потому, что изучать его предмет набиралось не так уж много желающих. Обычно подростки отдавали предпочтение наукам проще, понятнее и практичнее, более приземленным и применимым в повседневной жизни.
— Добрый день! – вставая из-за массивного письменного стола, тихо поздоровался Пиритс. – Забегая вперед, скажу, что сегодня мы наконец-то приступим к изучению одного из вариантов билетов, которые могут выпасть вам на экзамене, а потому рекомендую быть предельно внимательными.
Совет, наверное, прозвучал заезжено, потому что Арго неизменно давал его перед началом каждого занятия. Но как еще он мог вдолбить в головы сидевшим перед ним детям мысль о том, что алхимия намного опаснее зельеварения, а ошибка при трансмутации металлов может стоить жизни?
— Итак, — профессор подошел к доске и, осторожно держа двумя пальцами короткий белый мелок, вывел на грифельной доске одно единственное слово: «Аргиропея». Маг помедлил пару мгновений и подчеркнул написанное с такой силой, что в классе раздался мерзкий скрип, а на поверхности доски осталась неглубокая царапина.
— Превращение неблагородных металлов в серебро, — повернувшись к студентам, пояснил он. – Если вам когда-либо доведется столкнуться со средневековыми трактатами маггловских авторов, то этот термин вы обнаружите и у них тоже. До введения в 1689 году Статута о Секретности колдовские знания порой попадали не в те руки и неверно истолковывались, так что читая подобные книги, воспринимайте их с верной долей скептицизма и здравым недоверием. Маггловские исследователи, как и волшебники, были очарованы идеей о превращении неблагородных металлов в серебро или золото, а также мечтой о вечной жизни, поэтому с ярым рвением ринулись на поиски секретов трансмутации. Увы, они упустили из виду одну важную деталь: запустить процесс превращения способен только наделенный магическим даром человек.
Арго положил мел на край стола, резким движением отряхнул руки и сел в кресло.
— Второй причиной, по которой маггловские ученые не добились значительных успехов, стала потрясающая ядовитость паров, выделяемых в процессе получения эликсиров. А потому прежде, чем мы начнем, я попрошу вас, как и всегда, продемонстрировать мне заклинание головного пузыря. За невербальное исполнение чар факультет получит дополнительные пять баллов. В поисках вечной жизни вы не должны забывать о безопасности. Не будет никакого толка в ваших исследованиях, если вы помрете раньше времени. А мне, как вашему преподавателю, придется на ваших похоронах краснеть от стыда за то, что не смог обучить вас элементарным вещам.
Пиритс замолчал, переводя изучающий взгляд с одного ученика на другого.
— Мистер Петтигрю исполнит заклинание, — наконец произнес он, решив на этот раз дать небольшое преимущество Гриффиндору.

`игрок и человек я не самый шустрый, но полный около-игровой энергии; закидаю хэдами, ассоциациями, шутками, аушками, графонием и всем прочим, что попадётся под руку — но, естественно, по обоюдному согласию.
`пишу от третьего лица, очень тяжело сказать насчёт размера — вероятно, где-то от 3к символов?.. не имею никаких предпочтений насчёт буковок и их регистра. очень люблю красивенькое дополнительное оформление постов; эстеты они такие.
`да, я романтичная душа и нуждаюсь в любви; все идеи ниже — слэш и исключительно в пару

ХОЧУ ПОИГРАТЬ & МНЕ НУЖЕН: оригинальные персонажи с прототипами Нейтана Прескотта & Уоррена Грэхема (life is strange)

`очень хочу поиграть грэхемскоттов, а точнее — персонажей, чьими прообразами и будут данные мальчишки. если ещё точнее — с внешностями Dane DeHaan и Anthony Turpel (прям стопроцентно и без изменений).

`что это за персонажи, каким образом их жизнь столкнула и другие вопросы обсуждаемы; главное — это сын богатенького папеньки с тягой к искусству, желательно верно двигающийся в сторону терапии, заучка-гик и побольше романтики моему девичьему сердцу.
(я открыта для почти любых концептов, сюжетов и тропов, кроме «друзей с привилегиями» и вообще всей тематики начала отношений с постели; и обошлась бы без ярого лав/хейта и жёстких качелей).

`согласна на любую ролевую: реал, русреал, мистика, фэнтези, криминал, вселенная гарри поттера и прочее; но не кроссовер: я хочу создать авторских персонажей, используя образы как основу, чтобы иметь максимум свободы в игре, которую невозможно получить в каноне.

`внешности неменябельны, я хочу игру конкретно с этими двумя мордашками. вполне можно пойти и на проект с рисованными внешностями, используя оригинальные модели из игры, это тоже вариант.

`знания об игре и персонажах желательны, но не обязательны — я могу сама рассказать все нужные детали канона для лучшего понимания, на основе чего лепить персонажей; а ещё закинуть вас тысячей своих личных хэдканонов и хотелок. к тому же, это собираются быть персонажи, основанные на первоисточнике, а не копирующие их подчистую — так что любые дополнительные хотелки, детали и сюжеты только приветствуются; главное, чтобы всем было в кайф думать и играть.

`готова играть за любого из мальчишек, не привередлива, обоих одинаково люблю.

ХОЧУ ПОИГРАТЬ: Гарри Осборном (предпочтительно из вселенной Marvel's Spider-Man (2) game) МНЕ НУЖЕН: лучший друг, дружелюбный сосед и удивительный парень Питер Паркер

`инсомниак геймс сделали меня такой же инсомниак, как и они, и в какой-то момент меня просто ударило в голову: «мне срочно нужно поиграть этих братанов-паучат». тех самых нежных парксборнов в самом банально-романтичном контексте с меткой «от друзей к возлюбленным».

`мне очень понравились образы персонажей и их отношения в игре; то, как н протяжении всего сюжета они остаются близкими людьми друг для друга, пусть и полны горечи, ссорятся, но продолжают тянуться друг к другу, пытаются спасти, заботятся, защищают и банально нуждаются в нахождении друг друга в своих жизнях.
`(а ещё сюжет, что они друзья с самой школы; я обожаю троп про друзей детства…)
`(spider-pals, spider-boyfriends).

`итак, вероятно, это история для форума-кроссовера; будет ли это игра по прямому канону либо же окажется хитросплетениями сюжетов и параллельных вселенных — всё обсуждаемо и принимаемо; лишь бы всем было классно играть.

`возможная вариация: создание одного из «вариантов Гарри» из мультивселенной, с характером и образом ближе всего к игре (такой себе прототип? собирательный образ?). тогда от игровых версий можно будет отталкиваться, а паучка взять любого, что захотите — а их, вы уж знаете, бесконечное множество во всём омуте спайдивёрса. тогда же можно поиграть и с реальными внешностями, и другими сюжетами (у меня есть несколько вариантов внешностей, которые мне симпатичны; они не очень близки к другим версиям и тем более комиксам, но именно с их лицами у меня хорошо складываются образы Гарри; например, Harrison Osterfield или Nicholas Galitzine).
`не очень хочется брать образы Гарри из фильмов с Тоби или Эндрю; почему-то мысль о Гарри-(агенте)-веноме привлекает меня чуть больше, чем о Гарри-зелёном-гоблине; да и хочется обойтись без тяжёлых арок «от друзей к врагам и обратно» — драматично и вкусно, спору нет, но слишком много на старости лет.

пост `1

в лаборатории — чёткий, просто безупречный порядок; всю свою жизнь ^{{её пародию?}} Эшер пытается уложить прямыми рядами и устойчивыми башенками дней и месяцев, ведь в порядке есть своё постоянство; стабильность; понятная и приятная константа.

Ичиро же — воплощение хаоса, сумбурная энергия под тонкой бледной кожей. он ворвался в закольцованность будней необузданной стихией, чтобы ^{{ненамеренно?}} превратить их во что-то большее, чем обратный отчёт. в этом есть какая-то ирония, сопоставление двух противоположностей, целая тема для экзаменационного эссе на тысячу слов; разрушить порядок, единственную соломинку успокоения души в моменты паники — чтобы заменить его [бес]порядком; и неожиданно новым источником света.

и всё же, пускай у хаоса и есть своя неожиданно полезная сторона, это всё ещё хаос, путь разрухи; и поэтому каждая минута нахождения Ичиро в стенах лаборатории сулит какие-нибудь проблемы.

   
Эшер оглядывается на дверь, не меняясь в лице — всё такой же хмурый, сосредоточенный, держащийся лишь на вере в удачное стечение обстоятельств в его пробирках; Ичиро улыбается, ведь для него не существует правил; законов; и дверей, которые он не может открыть.

его невозможно успокоить; уговорить; выгнать; у Эшера есть ещё один вариант — рискованный, на самой грани удержать и потерять, азартная ставка на будущее:
[indent]  [indent] игнорировать.
   
Ичиро, очевидно, не фанат игнорирования; у него чёткий акцент; и лисья усмешка.
   
— если моя компания пробуждает в тебе желание застрелиться...
   

Эшер на самом деле знает о Курасаве не так много, как ему ^{{возможно?}} хотелось бы.
   
— тогда почему ты сейчас здесь, dude?
[indent] ответ прилетает ему в затылок через секунду; how lovely.
 
забота в руках Ичиро вечно превращается во что-то нелепо-перевёрнутое. если заглянуть в гости, то обязательно высказать все свои претензии; если сказать пару поддерживающе-подтрунивающих слов, то перед этим раз сто назвать нудным ботаником с острова по другую сторону земли; а принести обед для друга, не высовывающего своего мышиного носа уже как сутки?

— какого чёрта?!
[indent] что ж, без насилия здесь точно не обойдётся.

Эшер оборачивается — повторение истории, закольцованность личности; в его глазах плещется яд — блестит почти так же, как и вся дурь, к которой он добровольно прикладывает свою руку уже месяцы. что-то свербит у него под кожей, под самым пульсом на запястьях; хаос вибрирует в воздухе.

— мало того, что ты разбрасываешься вещами в лаборатории, так ещё и фастфудом, — Эшер даже не хочет держать себя в руках; новые исследования на финишной — и не особо удовлетворительной — прямой, а ещё он правда очень голоден: ни кофе, ни батончики со странными вкусами из автомата на первом этаже не могут угодить организму; а теперь ещё и его самоуважение валяется там же, где и коробка с бургером, потому что ему по явной нелепости симпатичен один конкретный придурок. — я, чёрт возьми, откручу тебе голову, как только ты подойдёшь ближе.

короткий взгляд на пол, широкий взмах ладонью — и картонная коробка взмывает в воздух, подхваченная искрящейся по артериям силой;
упаковка раскрывается под невидимыми касаниями, обнажая свою ^{{аппетитную?}} сердцевину.

пост `2

родной дом; стены, углы и ступени; люди.
ㅤ
вокруг такая тишина, о которой нельзя даже представить посреди городских улиц. шелест деревьев сада кажется мелодией детства; Митсуаки закрывает глаза от слепящего летнего солнца — длинная вытянутая линия посреди голубого неба; светлое пятнышко облаков у горизонта; стрекот китайской зеленушки среди гущи ветвей ^{(яркие пятна крыльев; едва различимый серо-зелёный отлив головы; Митсу улыбается мыслям).}

[indent] отголоски фантомного ощущения тёплых рук на спине, мокрые уголки глаз; когда каа-сан выскочила из дома, босиком, с платком на голове, его прямым отражением, зеркальной гладкостью, словно один человек, разделённый на два тела; Митсу уткнулся ей в шею, словно вновь маленький мальчишка, ищущий утешения.
ㅤ
каждая секунда в этом месте возвращает его в прошлое, даже не стараясь.
ㅤ
от первого же «нии-сан!», едва переступив порог, в груди потеплело, словно впервые; Митсу смотрит на землю уже на полметра выше — и словно вновь на несколько лет назад, в шумные дни, в глубокие ночи, в хихиканье меж тяжёлых взрослых голов за обеденным столом; секретный кружок на веранде с секретными разговорами, которые есть только у детей. он всегда был одним из самых старших среди всей компании «малышни»; роль старшего брата, давно уже въевшаяся ему под кожу; роль брата даже для дальних родственников, в которых больше общего духа, чем общей крови.

[indent] солнце всё ещё почти в низине, ожидающее, разглядывающее, набирающее свою тепловую силу поцелуев по плечам; перед домом, по дорожке и на обочине дороги уже несколько машин, но появление каждой новой продолжается со средней разницей в двадцать минут. оодзи-сан, как главная звезда дня, общается с каждым, кто попадается ему на глаза; Митсу добросовестно пережил свои пятнадцать минут объятий, сухих старческих поцелуев по щекам и двух бранных историй, когда наконец-то смог передать именинника в чужие руки, сбежав в сад; в ожидании других;
ㅤ
возможно, особенных;
возможно возможно возможно
ㅤ
с дороги слышатся очередной машинный шум. Митсу открывает глаза, набирает воздуха в лёгкие медленным вдохом; когда он выглядывает из-за угла дома на передний двор, меж двух клумб, на дорожку, въезжает незнакомый автомобиль. всего лишь секундная заминка, когда в глаза отчётливо бросается набор знакомых лиц; стёкла отражают лучи и облака; с заднего сидения выглядывает ещё одна очень знакомая мордочка.

Митсу улыбается, даже не задумываясь, пробирается ближе, шаг за шагом; воздух кажется теплее на несколько градусов — вдыхать почему-то очень горячо, словно с головой окунувшись в онсэне.

[indent] мотор затихает; дверцы щёлкают; за спиной, за распахнутыми сёзди, слышится нарастающий семейный шум, почуявший новоприбывших «жертв».
ㅤ
у Ито точно такие же солнечные глаза, как и всегда;
лисья сущность кажется такой отчётливой по его прищуру даже без меховых штрихов.
ㅤ
когда их взгляды наконец-то пересекаются, всего в нескольких метрах друг от друга, без стены в виде экрана и расстояния, у Митсу позорно, всего на секунду замирает дыхание.
ㅤ
теперь братья выглядят по-другому, немного по-разному;
Митсуаки хочет верить, что мог бы отличить их даже без разных оттенков волос.
ㅤ
— наконец-то, мой любимый мальчик! — он задерживает взгляд между ними ещё на секунду, прежде чем присесть на колени, подхватывая буквально бросившегося на него Бимо. Митсу прижимает его к груди, крепко обхватывая его маленькое, но полное энергии тельце, выпрямляясь. шерсть мягко трётся о его кожу, а язык и холодный нос тычутся в лицо, словно в приветствии. — я тоже по тебе очень скучал, малыш.

то, насколько Бимо рад ему, видно невооружённым глазом, даже если Митсу не умеет общаться с животными; взгляд вновь подымается к янтарю чужих глаз;
[indent]
Митсуаки так хочет верить, что...

Это было тяжело, почти невозможно объяснить.
Она все понимала. Она изучила все сайты, посвященные параноидальным расстройствам, несколько недель висела на линиях телефонной психологической поддержки, даже записалась на приём к настоящему терапевту, потратив последние деньги, которые она копила на покупку автомобиля.
До терапевта она добиралась на метро. Пусть она и ненавидела подземку.

— Как можно отличить паранойю от настоящего преследования?
Немолодая женщина в ответ на ее слова немного прищурилась, отчего морщинки возле ее глаз стали более заметны. Джессика не смогла прочитать ее эмоцию. Возможно, она так давно не встречала людей с искренней готовностью помочь, что считала, будто ее терапевт притворяется. Что эти седые волосы, светлая рубашка из плотного хлопка, ухоженные, несмотря на возраст, руки, небольшой кожаный блокнот в руках — только картина, которая рисуется заново для каждого нового пациента.
Но Джессике было все равно даже на собственную паранойю. Она изо всех сил желала почувствовать спокойствие и теплоту хотя бы на несколько секунд здесь, в этом кабинете на задворках Лондона.
— Обычно преследователи оставляют мелкие напоминания о себе, — заговорила женщина. — Сообщения, звонки, они появляются в одном и том же месте в обычное время. Например, караулят у окна или провожают свой объект преследования с работы. Их маршруты редко меняются. Большинству преследователей нет смысла по-настоящему скрываться. Они очень хотят, чтобы объект обратил на них внимание. В этом их цель.
Джессика стискивает пальцы, держа руки на коленях. Смотрит в пол. Персидский ковер с мелким ворсом. Если хорошенько присмотреться, то можно заметить следы светлой шерсти. Может быть, ее терапевт — кошатница.
— Я… Понимаете. — Джессика изо всех сил пытается отыскать подходящие слова. Чтобы объяснить. Ей так осточертело хранить свои страхи в секрете. Ей так хочется, чтобы ее поняли. — Когда он рядом — я всегда это чувствую. Будто воздух начинает вибрировать иначе. Свет меняется. Я перестаю распознавать запахи. Мне становится холодно. Он замечает меня, а я сразу же вижу его.
— Когда вы впервые поняли, что вас преследуют? Если вы хотите рассказать, конечно.
— Он мне приснился. Я стояла на пустой станции метро. Она была… Без каких-то опознавательных знаков. Я не знала, где я. Он стоял у меня за спиной. Взял меня за руку. Это… — Джессика чувствует, что ей не хватает воздуха, она затихает, замирает. Ловит кислород мелкими вдохами. Она боится показаться испуганной. Она знает, что ей можно быть слабой здесь, в этом кабинете. Для этого она и пришла. Но инстинкты, древние, как сама природа страха, твердят иное. Проявишь слабину — и тебя съедят. — Это было очень… по-настоящему.
— Так он являлся вам только во снах?
Джессика поднимает глаза. В ее груди что-то беззвучно ухает в живот.
— Нет. Я вижу его. Я чувствую его. С каждым днем он подбирается все ближе. Я не понимаю, что за игру он затеял, для чего он ходит вокруг меня, словно хищник. Будто хочет выбить из меня уверенность, что я в безопасности.
Ее терапевт коротко кивает, продолжая смотреть Джессике в глаза. Джессика чувствует себя странно — будто эта женщина действительно понимает, о чем ей говорят. Но ведь она не поведала ей и толики того ужаса, что она испытала за последнее время. Да что там — чувство страха, даже самое сильное, рано или поздно сменяется ощущением какого-то отупения. Смирения.
— Он подберется ко мне. Рано или поздно. Он схватит меня, когда я совсем перестану его бояться. Когда, наконец, стану беззащитной. Потеряю бдительность.
— Вы знаете, что он хочет от вас?
— Нет. Он никогда не заговаривал со мной. Он появляется на виду лишь на несколько секунд. Он никогда не выжидает меня долго, так, как вы описали. Поэтому иногда я начинаю сомневаться в…
В том, что я в себе, хочется сказать Джессике. Что я еще не сошла с ума. Что я стала видеть того, чего нет. Ведь люди не носят таких ярких костюмов. Они не бывают настолько бессмысленно одержимы кем-то, что бросают всю свою жизнь на преследование и случайные встречи.
— ...вы сомневаетесь в его существовании, — заканчивает женщина слова Джессики, но та знает, что они обе прекрасно поняли, что она имела в виду. — Я могу сказать, что вам не нужно бояться за себя.
Боковым зрением Джессика ловит маленькое белое пятно, маячащее в углу кабинета. Не успевает она подумать о том, что это и есть то самое подтверждение разрушения ее разума, иллюзия, перед ней на ковер прыгает кролик. Терапевт наклоняется и берет его в руки, пристраивая на коленях. Она улыбается и гладит кролика по ушам.
— Извините. Наверное, он снова сбежал. Возможно, вам стоит завести домашнее животное, они очень хорошо чуют приближение чужаков.
Джессика медленно мигает. На несколько мгновений ей начинает казаться, что она спит. Что это — тоже сон. Что она никогда и не просыпалась до этого. Что это был сон, из которого она просыпалась в другой сон, из которого ей предстоит проснуться снова, чтобы узнать, что она все еще во сне. Бесконечная вереница тяжелых, удушливых сновидений.
— Что мне делать? Подскажите, подскажите мне. Пожалуйста.
— Ждать. Вам стоит только ждать.
Шерсть кролика встает дыбом. Джессика замечает, как зверек начинает беспокойно вырываться из цепких объятий ее терапевта.
— Чего ждать?
— Момента, когда он подойдет ближе. Кто вам сказал, что преследователь желает вам зла?
— Что… Что вы такое говорите?
Джессика, шатаясь, встает с дивана, оглядываясь в поисках двери. Дверь, дверь, она была где-то здесь, ведь это не сон, и она не сумасшедшая, и это все какая-то глупость, определенно, так и есть.
— Вы — ценность. Вам никто не причинит вред. Я вам это гарантирую. Идите домой, ложитесь спать. За вами присматривают. Пусть вы и не должны были этого заметить. Это был чудовищный, нежелательный просчет. Но, в конечном итоге, хуже от этого никому не стало, верно?
— Мне, мне стало хуже, вы не понимаете?
Джессика бросается к двери, которая все это время находилась на своем месте, как она могла упустить ее из виду, хватается за ручку, и слышит шаги по ту сторону.
Воздух начинает вибрировать иначе. Свет меняется. Исчезают запахи. Холодно.

Лиарра тащится к дому Мансуров с тяжелой сумкой. У нее было бы множество таких, если бы не заклятие незримого расширения и левитация. В Египте ее наставник соседствовал с Мансурами, они часто оставались у них на чай, да и судя по всему наставник был их хорошим другом. Когда семья услышала, что Бранд возвращается в Англию, то очень просила передать небольшой подарок для их родственников из Англии. Они не виделись много лет, с тех пор как та часть семьи обосновалась в Британии. Лиарра не могла отказать, ведь они были к ней очень добры в тяжелые годы. Правда небольшой подарок оказался крайне огромным. Лиарра с улыбкой забирала все, что дали. А сейчас пыталась отыскать особняк Монсуров в Южном Уэльсе. Спросить было особо не у кого, ведь магглов же не спросишь. Однако дом она все же нашла.

Один взмах палочки оповещает владельцев о том, что она у дома. Через пару минут ее встречает эльф:
- Если кто-то из Мансуров дома, могу ли я их увидеть? Эльф кланяется, и испаряется, а через минуту уже появляется, как Лиарра думает хозяин дома. - Доброго дня, мое имя Лиарра Бранд, я знакома с вашими родственниками из Каира, они просили передать вам некоторые подарки, - девушка улыбается и протягивает мужчине письмо, которое заготовили его родственники. - Здесь должно быть все более подробно описано.

Она лишь надаеется, что у мистера Мансура хватит места для всего, что она сюда притащила. Когда ее приглашают в дом, она мягко улыбается и проходит следом за мужчиной в гостиную. Она чувствует себя спокойно, как и в доме его родственников в Каире. Все же... Все же она еще никак не привыкла постоянно не оглядываться через плечо.
- Наверное, я начну с быстро портящегося... Хотя, наверное, как получится, - она выуживает палочку и призывает несколько свертков, - это копченый ягненок. Дальше идет что-то из курицы, говядины и в конце рыбы. Кажется, Мансур начинает понимаеть объем подарков. Хотя Лиарра не знает точно.

- Вот тут набор специй, ваша тетушка? Простите я не уверена в ваших семейных связях, но в общем она говорила, что они цитирую "не всякая неясная смесь с рынков", а настоящие острые специи. Девушка выдыхает, она даже до половины не дошла, а столик уже был завален.

Как только её запястье отпустила стальная хватка цепких лап цепного пса Службы безопасности Границ, Парвати попятилась, не глядя на него, упрямо опуская глаза в пол и вся как-то сжавшись. Прижала к себе дрожащие руки, стискивая край головного платка, словно этот клочок ткани мог бы защитить её от лютого гнева этого человека.
С самого детства, Паро учили, что зверям СБГ нет веры и огонь они, безжалостно сжигающий всё на своем пути, с истинной слепотой ненасытного чудовища. Что могла сельская девушка с простым школьным образованием, как могла она додуматься, какой жестокий паук, многие годы назад, оплел коварной сетью её деревню, как лгал он всем, как лгал своей супруге, которую Парвати очень любила и считала, чуть ли не второй тетей.
Всё было против Рудры у неё в душе. Всё было против Рудры у неё в сознании. Ведь это именно он был виновен в пропаже Бинди, ведь это он выстрелил в голову её жениху, у неё на глазах. Убил его.
Рудра Ранават — только и делал, что проливал кровь тех, кто ей дорог. И, пускай он лично не погубил её родителей, Паро знала, в их гибели виновны СБГ, а он — винтик СБГ. Бездумный, бессердечный, холодный.
За что они так ненавидят людей, почему совсем не боятся навлечь на себя гнев богов?
Видимо, нет ничего святого.
Никого святого. Сами они закон и сами власть, сами длань карающая. Монстры, богиня, кто мог бы создать их такими? Даже разгневанная Кали не была бы способна на подобное.
— Я ничуть не сомневаюсь в том, что вы убьете меня, господин офицер.
Вечно тихая, вечно молчаливая, она подала голос, потому что этот нелюдь переполнил чашу терпения кровью близких.
— У меня больше нет лучшей подруги, нет родных, нет дома. Ни прежнего, ни нового. Ни будущего, ни прошлого. Вы отняли у меня всё это, без капли сожаления и, право слово, моя смерть последняя точка в этой череде кошмара. Я не боюсь умереть. Если я умру, боги дадут мне право переродиться, коль будут милостивы, а ещё, если они будут милостивы, я не встречу вас в следующей жизни, господин офицер. Это всё, чего бы мне хотелось. Никогда не встречать вас на своем пути.
Парвати повернулась к нему спиной, медленно оглядывая комнату, в поисках священного алтаря, в надежде найти поддержку небес и тут — взгляд упал на куклу, сидящую на одной из полок.
Паро снова попятилась, сделав несколько рваных шагов, резко выдохнув и грозя наткнуться спиной на Рудру, в том случае, если он ещё не ушел. Парвати не верила своим глазам, как эта кукла могла быть здесь, в этом доме?
Она слишком хорошо помнила, где видела её в последний раз. На стоянке автобусов, под полуденным зноем, где в окне соседнего автобуса был мальчик. Очень печальный и серьезный мальчик. Она бросила ему эту куклу, свою куклу, прежде чем увидеть её в последний раз, ведь каждый автобус поехал своей дорогой.

Он бы солгал, если бы попытался назвать себя искушенным. О, ничуть. Арчибальд молод, пылок и голоден до всего нового, но везде его по-прежнему ступает интуитивно. С любопытством исследует и пробует так же, как широкий язык выводит влажную полосу по чужому, твердеющему члену. Пальцы левой руки сжимают его основание, вжимаясь костяшками в жесткую поросль темных волос, пока рот с жадностью вбирает плоть и подается навстречу призывному изгибу бедер.
Ты жаждешь меня.
Темный взгляд Арчибальда выглаживает абрис острого, гладко выбритого подбородка, линию ровного носа, раскрытого рта. Он замечает влажный блеск зубов, едва заметных из-за губ и так вульгарно розовеющий кончик языка на этом жестком, гладком и холодном, как благородный камень, лице. Образ этот раскалывается и осыпается, когда Арчи замечает излом бровей и морщину удовольствия между ними, вздернутую верхнюю губу, бесшумное тяжелое дыхание и, что главное, взгляд. Абернати питается им, как листва кипариса питается солнцем, с жадностью и готовностью встречает своим.
Смотри на меня, не моргай, хочу, чтобы ты запомнил меня. Навсегда.
Вместе с возбуждением в нем растет детское, иррациональное желание быть запечатленным в чужой памяти, эгоцентричное и капризное. Желание навсегда остаться этой картинкой в чужих глазах, даже если после того, как они кончат и разойдутся в разные стороны, чтобы больше никогда не встретиться.
Темная радужка влажно дергается в полумраке кабинки вслед за движением руки, в нем срабатывает слабый триггер – на кисть с часами, что двигается в его сторону. Он этого не любит. Лишнего прикосновения, тем более к своему лицу и шее. Арчи вздергивает ладонь, чтобы отвести от себя касание, но почему-то не делает этого. Его ладонь опускается на бедро, а протянутая рука – к его коже, к его волосам. Интуитивное движение – не опишешь, не разберешься, почему – но он сам подныривает под ладонь, мажет своей скулой по сухой и мягкой коже.
Приказ звучит скорее как мольба и Арчи щурит темные глаза (они смеются), выпустив член изо рта. Широкая ладонь сменяет его, выглаживая по всей длине, мажет большим пальцем по слюне и розовой головке, когда хлопает дверь уборной и по кафелю стучат каблуки мужских туфель. Их двое, по голосу – молодые хлыщи. Смеются. Под дверцей кабинки видны тени их шагов, а затем на фоне смеха и пустой болтовни о женщинах, шум струи, сначала одной, потом второй.
Арчибальд переводит взгляд от дверцы с хлипким замком вверх, к лицу незнакомца, и улыбается, влажно блеснув зубами, затем припадает ртом к ладони, дарящей ему это касание, мажет губами по запястью до самой запонки, почти нежно прикусывает мякоть под большим пальцем, точно собака, оставляя едва заметный след от зубов, и возвращается к паху. Словно бы внимая просьбе-приказу (мольбе?), Арчи обхватывает ртом обнаженную головку члена, погружая ее глубже по языку. С жадностью мажет плотным кольцом губ по члену, ритмично, поднимается широкими ладонями по упругим бедрам, ощущая под своими пальцами их напряжение. Забирается пальцами под рубашку, идеально выглаженную его женой, касаясь пальцами живота с мягкой дорожкой волос, косточки бедра. Арчи усиливает ласку нарочно, потому что возбужден сам, потому что любит играть (как всякий ребенок, ей богу), потому что ему неведом страх, тот, настоящий. Голоса случайных соседей, еще не обнаруживших их присутствие, распаляют в его груди желание и сердце бешенным набатом ломится в ребра, гонит кровь по вздувшимся венам шеи и он чувствует, как горят у него уши и затылок, влажный от испарины.
Вслед за сливом в писсуаре, уборная наполняется шумом воды из крана, застегивающихся ширинок и неразборчивой речи, отражающейся от малахитовых глянцевых стен, растворяясь под потолком. Мажа влажным от возбуждения взглядом по лицу мужчины, борющегося с желанием вздохнуть (застонать?), Арчи гадает, сосет ли ему жена? Знают ли жены из вест-сайда, что это такое вообще, или во время пасхи возбраняется допускать супруга до тела? Или он, Абернати, случайный парень из бара, останется в памяти успешного брокера (или кто он, юрист?) как самое эротичное воспоминание его жизни?
Очень на это надеюсь. Хочу застрять в тебе навсегда.
Сухие, огрубевшие от ручного труда, ладони, ползут под ремень дорогих, тугих брюк, сжимая ягодицы под резинкой белья, оглаживают бедра, пока за разделяющей их от молодых рыб, желающих урвать кусок в этом пруду, перегородкой, снова стучат каблуки и хлопает входная дверь. Арчи ухмыляется воцарившейся тишине, с шумом втягивая носом, сглатывает слюну, дергая кадыком, и влечет к себе бедра, вбирая напряженный член глубже, до самой глотки. До уличной шлюхи ему, конечно, далеко. Головка члена толкается в мягкое нёбо меж гланд и Арчи едва успевает подавить рефлекс, шумно глотая и тяжело дышит, выпустив член.
Он поднимается на ноги, сменяя рот своей ладонью, плотно сжимая член пальцами и не прекращая выглаживать по всей длине; выпрямляется, едва нависая над мужчиной, склоняется к его лицу, вжимаясь лбом в лоб, своим, влажным от пота, и все еще тяжело дыша, улыбается, взглянув в льдистые глаза.
— Ты успел струхнуть, да? – дышит Арчи, с азартом мазнув языком по своим губам, и вжимается своим пахом в его бедро, позволяя почувствовать всю силу его возбуждения, как бы демонстрируя. – Я так завелся…
Последнее он прошептал на полувыдохе, едва ли не в каком-то наркотическом забвении, прикрывая влажные от пота веки и ресницы, мажа лбом по гладкой скуле и дыша им. Не столько одеколоном или каким-то магнетическим ароматом (там он казался Арчи), а всем им – этим человеком, со взгляда которого в нем началась эта цепная реакция, и пойди разбери, на чем именно та основывалась.
— Больше не могу, — дышит Арчи, с силой сжимая огрубевшие пальцы на чужой пояснице, и не замечая, как ступает по брошенному на кафель пиджаку, разворачивает его к себе спиной, припадая раскрытым ртом к чужому затылку.

Бегство от брака было глотком свежего воздуха, всегда. Жениться в девятнадцать хуевая затея, но когда есть деньги, когда слава во всю дышит в затылок, когда в журналах печатают, с кем ты замечен – свадьба это уже бизнес, а не любовь. Жаклин была бизнесом. Эффектным, страстным, не дающим помнить об одиночестве. И до, и после выбитого плеча и очередной чмт. У вас высокое давление, мистер Таннер. Вы можете ослепнуть. Снизьте нагрузки. Он снижает количество транквилизаторов, которые прописывает психотерапевт из-за повышенной тревожности и стресса, потому что из-за них он тупой и неповоротливый. Он участвует в боях без правил, тут это уже развлечение, а не спорт, но это хотя бы похоже на скотобойню. Главное бей наверняка и чтобы зрелищно. Жаки плачет постоянно. Ему двадцать два, ему плевать на слезы, я ненавижу твои слезы, хватит, хватит реветь, хватить меня винить, сука. Он орет это ей в лицо, потому что жестокость сходит ему с рук дома, она более чем приветствуется на ринге, обнесенным сеткой. Он никогда не бьет в живот или в пах, он предпочитает суставы, потому что больнее и фатально, он предпочитает головы, потому что это наверняка. Там он бьет в суставы кулаками, замотанными лентой, Жаки он бьёт словами и равнодушием, потому что это разбивает ее на десятки кусочков. Рано утром, с заплывшим глазом и хмелем он падает на колени и почти плачет, обнимая ее. Прости меня, любимая. Я не хотел. Я не хотел.
Это дешевый спектакль. Очень действенный. Крик и слезы, что у него, что у нее. Он повторяется каждые две недели или чаще. Она уходит, он делает что-то дохуя романтичное и сумасшедшее, он кричит на всю улицу и умоляет ее, он разбивает бутылку и клянется, что порежет себя, что нахуй выброситься из окна, потому что жить он не хочет без нее. Она клюет. Как иначе. А когда в мозгу лопается аневризма, начинается настоящий театр действий. Это лучше всяких извинений и обещаний пойти к семейному психологу. Ему двадцать три и он готов на большее, чтобы просто остаться правым.
В тридцать этого ничего не нужно. Он делает все молча и больше не извиняется. Уезжает на конференцию, пьет, скрипит зубами в бессильной ярости, когда кто-то узнает его. Мистер Таннер, расскажите, что вы чувствовали, когда покинули спорт. Он смеется, улыбается журналисту. Тому лет двадцать, откуда, ты, сопляк, знаешь вообще про этот спорт. Иди бургеры продавай, ничтожество. Притворяется, что кто-то звонит по телефону, потом исчезает. К полуночи на другом конце города он глушит себя, когда под ним кричит незнакомая женщина. Он обаятелен, очень, особенно если выпьет. Он никогда не платит за секс. У них все обоюдно. Потом вместо женщины это уже мужчина. Ну, или должен стать им когда-нибудь, а пока это сопляк слегка за двадцать. Сзади похож на женщину. Даже разницы не заметишь, если особо не присматриваться, но он смотрит. И все быстро, как по счетчику, и он никогда не разговаривает с ними. С этими, всеми одинаковыми, э т и м и. Одного такого, что его обчистил, он догнал и разбил голову. Скажи спасибо, что ты вообще жив остался.
Тебе тоже стоит разбить голову, ты уже что-то воруешь. Не пойму только что. В Джиа какая-то злая холодность, мертвая похоть и вызов. Он не разбирает сигналов. Ладонь у нее белая и холодная, выглаживает член в штанах, надрачивает и царапает. Фрэнк обнажает зубы в оскале, как собака, когда она дышит ему в губы и выстанывает. Что за дешевый спектакль. Если ты так же выступаешь на сцене, то я тебе не заплачу ни пени. Руки у него ползут по бледным бедрам, поднимаются выше; он оглаживает большими пальцами темные соски, пятно от карандаша. Он не видит, что это его цифры, написанные его рукой. Хочешь я на тебе их выскребу, могу прямо над соском. Член у него крепнет в чужой руке, дышит тяжело, носом, не размыкая зубов, молча. Он всегда молчит во время секса. С Майло только перестал в последние недели. Майло обожал пиздеть, прямо во время секса. Ты заткнешься может уже, спрашивал, сбиваясь в дыхании, а он смеялся что-то в ответ, выебывался, как малолетка. Хотя, он и был ею. Сколько ему было, двадцать. Двадцать один. У меня в твои годы жизнь в руинах уже была. Он любит говорить про себя так, словно все страдания мира принадлежат только ему. Это оправдывает эгоизм, жестокость и сволочной характер. Это оправдывает все, чего он может захотеть. Спасибо за эту возможность. Не то пришлось бы растить троих детей и блистать на ринге в звании многократного чемпиона, упаси господи.
Он лижет сосок, припадает к плоской груди, как к материнской, берет его в рот, даже если тот слишком плосок и мал, тянет зубами. Губами, языком, лицом оставляет прикосновения в горле и под подбородком, толкая член в ее кулак. Вспоминает, где у него презервативы. Погоди, схожу в ванную, а потом вспоминает, что они в спальне. В тумбочке. Там больше половины, он их месяца полтора не трогал. Нет, он туда не пойдет, там все захоронено заживо, там все сжечь надо, облить стены керосином или вот, химикатами, которые источает Джиа, сидя на его столе, в его квартире, держась за его хуй – наверняка, оно всё горит жарче бензина. Он не пойдет туда. Никогда. Больше. Все вещи тоже пусть остаются там. Его одежда, мебель, фотографии, всякая ерунда, мелочь. Он все это отдаст Майло. Забирай, малыш, забирай все, только убирайся не могу тебя видеть больше никогда.
Перехватывает лицо Джиа как у собаки, которая что-то взяла в рот. Выплюнь немедленно. Что это еще такое. Краска остается у него на пальцах, потому что он неласков, удерживает челюсть. Какого хуя ты приказываешь мне в моем доме. Строишь из себя ебучую мальвину, храм равнодушия и пустоты. Вот теперь ты не смей смотреть на меня с презрением, свысока, будто снисходишь до меня.
Рука ползет под задранное платье, стаскивая его со столешницы, цепляет резинку трусов, разворачивая к себе спиной и накрывает ладонью пах под бельем. Плоско и гладко, контраст кожи и какого-то пластика. Бормочет – что это за хуйня? – и соображает о ее предназначении. Ругани нет, не вслух, но ему требуется несколько секунд, чтобы найти край. Как, блять, в этом можно ходить. Просто отрежь его, если мешает. Он не рвет как пластырь – одним движением, - а тянет, пока тот липнет к его пальцам. Нормально, разобрался. Тянет вместе с трусами, стаскивая их с задницы. Без одежды Джиа не тощий, как может показаться, даже не смотря на платье, болтающееся на талии. Именно за его и держится левой рукой, сжимая в кулаке, когда толкает к столешнице и плюет себе в ладонь, чтобы скользнуть ею меж ягодиц. Майло под ухом твердит, вставь ей пальцы, ей понравится, но Фрэнк из упрямства не слушает это жужжание. У меня нет гондонов – говорит ему в затылок, выгладив член кулаком и входит медленно, до конца. Наверное, после этого он отравится и сдохнет, для этого даже вич не нужен. Джиа как химикат, разъедает ему кожу, как соль для асфальта зимой. У него горит грудь, когда он наваливается со спины, горит ладонь, когда мажет ею вниз под платье и мнет в кулаке мягкий член, с которого стащили пленку. Упирается рукой в столешницу и задевает его локоть – тоже жжет. Непонятно, как вообще Майло выжил. Хотя стойте, это смешно. Он же все таки умер, причем рядом с ним. Что не смеетесь?

Глаза у него сухие, горят горячо-горячо, будто под веками вместо белков глаз угли, царапают изнутри. Лицо Ирвина перед ним смазывается, расплывается, потому что он ни на чем не может сосредоточить свой взгляд. Под ногами мелькают ступени, над головой - проем двери. Будто одновременно присутствуешь в реальности и ночном кошмаре, перестаешь понимать, где оно настоящее.

Прохладные ладони Ирвина тушат его, обугленного, опустошенного, уставшего, под пальцами его он закрывает глаза, ощущая, как подушечки мажут по скуле сырость слезы. Ему кажется, она шипит на коже и оставляет соленый налет, ему кажется, он температурит и болен, глубоко болен до самых костей, которые сейчас ему кажутся такими слабыми, неспособными выдержать удар. Он разваливается, как старое здание, обваливается кирпичными стенами, оседает вниз, коленями в пол, крепко сжимая ладони на запястьях Ирвина. Под ногтями у него грязь и земля, будто для брата он копал могилу голыми руками.

Все это будто не по-настоящему. Какой-то затянувшийся кошмар. Его гложет и травит, но не скорбь, нет. Его сжирает чувство вины и страх. Как отвратительно, что сердце его охвачено совсем не утратой. Проклятый, конченный эгоист.

Плечи Хейла вздрагивают, он опускает голову, макушкой в грудь Ирвина. От его кожи пахнет сигаретами, от футболки – мальчишеским резким потом и его, корни, могильной сыростью.

Это всё я.

Корнелия разбивают рыдания, такие жалкие, надрывные, стонущие. Пальцами впивается в запястья друга, под локти, он хватается за него, точно может утонуть в собственных слезах, провалиться в эту бездонную пропасть и никогда из нее не выбраться. С нижней губы у него тянется паутина слюны, его рыдания похожи на лай, на стон умирающего животного, на что угодно, только не на слезы. Слова застревают у него в глотке, где-то под кадыком, Корни физически не может говорить. Только стонать, скулить, как избитая и выброшенная на обочину дворняга. Выть.

- Ир… Ирвин, это я… Я виноват. Из-за-за меня…Лай-йонела я убил, это я, - он прерывается, его речь разрывает всхлип, не хватает воздуха, - Это…

Он говорит и страх сжимает ему горло, расходится по комнате, как круги по воде, отражается от стен и заполняет собой все вокруг. Глиняный горшок с забытым давным-давно фикусом на верхней полке стеллажа с комиксами и порнушной мангой лопается от давления корней, прорывающихся наружу с комьями земли и Хэйл вздрагивает. Вместе с ним вздрагивает фикус, поджимая корни и в секунду иссыхает, закручиваясь в тугую спираль.

Корнелий отшатывается от Лэра, вбивается лопатками в закрытую дверь комнаты, втягивая в легкие со стоном очередной взрыд. Он таращится на Ирвина широко раскрытыми глазами, белок левого глаза у него затек кровью на половину от разорвавшихся сосудов.

- Я не контролирую это, я не могу, Лайонел умер из-за меня, из-за меня, Ирвин, он умер из-за меня, там, там, в лагере, я вышел из себя, он так достал меня с этим са-самокатом, и я вышел из себя, Ирв, я так разозлился.

Он не слышит себя, сбивается с речи, точно с тропы, спотыкается.

ХОЧУ ПОИГРАТЬ:  каин (барри кеоган);
МНЕ НУЖЕН:  авель (джейкоб элорди);

сложно остановиться
внутри все кипит и кипит

каин чувствует пустоту там, где раньше жгло и пекло. в момент, когда огонь божий поглощает жертву брата, сердце съеживается, и неприятные колики возникают где-то в солнечном сплетении. что-то в картине мира трескается или расходится по швам — пока абсолютно непонятно из чего была эта материя. зато ясно было одно, что его жертва ничего не значила для всевышнего. труд был обесценен, а попытка обессужена, как будто и не было тех дней под палящим солнцем, проведенных на пастбищах.

каин чувствовал что-то новое, чему еще не знал правильного названия. это было гораздо больше и серьезнее, чем отобранное лакомство или внимание матери и отца. здесь ценность была гораздо выше, а потому внутри все закипало, подогревая и разрывая. каин чувствует ненависть, чувствует зависть, чувствует злость. только потом для этого найдутся слова, придет в голову описание и осознание, а пока он сжимает в руках булыжник краеугольный, примеряя в мыслях его к черепу брата.

они встречаются в поле, каин придумывает абсолютно дурацкий предлог, а авель то ли по простодушию, то ли от собственной благородности и веры не ожидает никакого подвоха. что же я наделал? — шепчет каин над трупом брата, когда голова того напоминает отвратительное месиво. старший брат стоит над младшим и больше не чувствует ничего. к нему приходит внезапное умиротворение, грудь спокойно вздымается из-за размеренных вздохов. обезображенное травмой лицо брата не вызывает никаких чувств, как будто побагровевшыми руками была забита очередная жертвенная скотина, а не родная кровь. авель тоже уже ничего не чувствует, он встретил смерть даже не успев испугаться или подумать о чем-то. никаких сожалений и страхов, просто резкая темнота, которая поглотила его. вот только вместо нее он ожидал свет всевышнего и нагретое место на перистых облаках. а было ли что-то дальше?

может стоит проститься
только ты первый убеги

история циклична, имеет неприятную привычку повторяться из раза в раз, вращаясь на той же оси, по которой уже не раз проходила. новейшая история — название курса в университете огайского колледжа. из названия там только пафос и превосходная форма прилагательного, все остальное уже было не раз. каин учится на предпоследнем курсе, когда его младший брат только поступает на первый. для него все в новинку, но дается легко. даже слишком — подмечает каин. каждый успех авеля дерет горло, вызывает неприятное желание отхаркнуть, кажется, собственную желчь зависти. у него куча друзей, вроде ходят слухи даже про какую-то девчонку, которая вьется вокруг него в мини-юбке, отличная учеба при минимуме стараний и спортивная стипендия. все, что каину приходилось выгрызать из чужих лап, благоверным способом само идет в руки младшего. это раздражает.

видеть его лицо в коридорах университета — невыносимо, почти так же, как было все первые 18 дет жизни в небольшом двухэтажном домике на отшибе. в него возвращаться не было никакого желания. все перекручивалось и связывалось в узел, который потом образовывал петлю, затягивающуюся ближе к кадыку. дома было душно не только из-за постоянной жары, гораздо большую роль играли отношения, царившие в семье. нельзя было назвать из быт и положение неблагополучным, на первый взгляд они были даже образцовыми для некоторых соседей и малочисленных друзей, но за закрытыми дверьями порой происходила настоящая эмоциональная мясорубка.

ты не такой, как твой брат, его помыслы чисты, а все поступки идут от сердца - говорит мать, после воскресной службы, по привычке теребит крестик, висящий посреди покрытой родинками груди. и так каждый раз, каин бежал от этих бесконечных сравнений, оценочных суждений, нравоучений и идеализации. он не мог быть таким, каким хотели близкие. каин имел право злиться на них, обижаться, но слезные каналы предательски закупоривались каждый раз, когда очередная волна негатива захлестывала его с головой. он лишь шмыгал носом и уходил в свою комнату, громко хлопая дверью. с самого детства в нем копится злоба, которая рано или поздно должна будет вырваться наружу. и история вновь сделает круг по свой оси.

буду любить тебя
незнакомая душа

дисклеймер: так, ну шо могу сказать, давайте угорим с библейскими отсылками и вайбами солтберна на каком-нибудь кроссовере (у меня есть на примете и, возможно, я буду настаивать). что будем играть? юниверсити модерн ау, в которой раскроем непростую судьбу братьев из католической семьи, верующей в бога и воспитывающей из своих сыновей покорных почитателей всевышнего. чуть более, чем подростковые драмы, кризисы идентичности, попытки справиться с эмоциями и чувствами, страхи и прочие прелести обычной мирской жизни. можем ебануть инцеста, если захотите, а можем поиграть около него с некоторым теншеном между ними. покидаю хэдов, послушаем вместе лекции по христианскому фандому, посмотрим мемчики и аестетик подборки. посты пишу около 3к с лапслоком, могу чаще раза в месяц (от вас то же самое было бы кайфово), делаю графику и ваще люблю визуализацию.

пробный пост

артур молча наблюдает, как и привык за последние несколько лет. просто вписывает себя в картину мира невольным свидетелем всего происходящего. смотрит пристально, поджимая сухие губы и щуря глаза. в тенях передвигается, как будто вампир, боящийся выбраться на солнечный свет. он к тени привык, ему здесь больше не холодно, не одиноко и не страшно. деревья сменяются одно за другим по уже знакомому маршруту назад и вперед.

он уже даже не скажет, сколько времени провел на этом кладбище, но до секунд может посчитать, только если этого потребует ситуация. но пока все складывается так, что никто не спросит его, как долго он бродит. никто не узнает, кого он высматривает среди холмов-надгробий. никому не интересно, что он здесь забыл.

в шелесте листьев он пытается расслышать что-то с безопасного расстояния. но ему слышны лишь только завывания дворовых собак и пересуды пожилых пар, что кряхтя передвигаются от одной могилы к другой. артур их игнорирует, все его внимание приковано лишь к одной недвижимой фигуре, что склонилась над землей вдалеке.

уизли улыбается, глядя на нее. взгляд теплый и светлый, но есть в нем что-то, что, как он надеется, сибилла никогда не увидит. в нем есть желание. надобность обладать и привязать к себе. он уже делал так раньше, и прекрасно знает сценарий для их будущего. но ей его пока знать совсем не обязательно. она может и должна жить в сладком неведении, которое шлейфом сладких духов будет продолжать тянуть ее к нему, пока ловушка не захлопнется.

артур следит за ней, ловит каждое движение. вспоминает, как та выглядит, вырисовывая в голове образы самые разные. ему хотелось бы увидеть ее такой, какой она не бывает на людях. той, что бывает только за закрытыми дверьми у себя дома. но пока он может лишь представлять. размазывать по своим мыслям свои желания и ждать. за эти годы волшебник научился смирению, научился планировать и тянуть время во все нужные ему стороны.

что же ты делаешь здесь, сибилла?

может, она пришла на могилу погибшего парня?

или мужа?

что? нет, вряд ли у нее кто-то был... она ведь такая...

чистая... наивная...

что? нет, называть ее наивной глупо. с ее то даром тяжело быть легкомысленной. наверное.

хотелось бы мне узнать тебя ближе... сибилла...

он смакует ее имя на языке, гоняет его из стороны в сторону как жевательную конфету. берти боттс с любым вкусом. какой вкус был бы у сибиллы? артур проникается в свои мысли гораздо глубже, его переполняет желание подойти поближе, но он боится ее спугнуть. хотя в голове уже прокручивает сотни сценариев, что бы он мог сейчас сделать. будь они в каком-нибудь романе фифи лафолл, он бы подошел к ней сзади, обнял и прошептал какие-то в меру грязные и возбуждающие слова. от подобных фантазий его дыхание становится чуть более сбивчивым, а рука поправляет брюки в области ширинки. он хотел бы быть героем такого романа. но увы, жизнь артура уизли не чтиво для домохозяек.

да, он почитывает дамские романы в перерывах между маггловскими книгами про машиностроение и руководствами по заколдовыванию метел. и что с того? он же не хочет больше совершать ошибки прошлого. ему где-то нужно научиться, как не испоганить все очередной дурацкой идеей. и нет ничего зазорного в том, чтобы вдохновляться вымышленными героями.

черт, черт, черт.

артур ловит на себе взгляд сибиллы, которая зачем-то решила помотать головой. ему становится жутко неловко, но одновременно продолжают рождаться вселенные и истории, которые он бы сейчас рассказал, чтобы отвадить подозрения в том, что он здесь ради нее. ноги сами несут его вперед к девушке. отпираться уже поздно, как и делать вид, что он здесь залетный гость.

что ей сказать? что я, вообще, здесь делаю?

- хээй... привет... увидел тебя издалека, не хотел мешать, - слова иногда сами рвутся наружу и это черта, которую артур так и не может научиться контролировать, - я тут... эм... в общем, навещал своего сына. ну, то есть его могилу. а ты?...

артур замечает ее шарф, поддающийся потоку ветра. не в силах сдерживаться он подходит поближе и поправляет его, на секунду задерживая взгляд на ее прекрасной тонкой шее, которая манит его к себе. вовремя одернувшись он не дает себе надолго залипать в неприличном взгляде и отходит.

- холодно. как тут у тебя с... эээ... генрихом? - артур переводит взгляд на могилу, с которой считывает имя.

кто такой этот генрих? кто он для нее? неужели умершая любовь?

хорошо, что умершая.

да и как-то староват он. может, она любит совсем постарше?