"Согласна?"

— не высказанный вопрос замер в его голове, так и не найдя своего воплощения.

Сноходец не знал. Не думал, что Она так скоро согласится, так скоро примет предложение, от которого многие другие в страхе убежали бы. Когда кто-то другой пытается поделиться с тобой своею болью, ты не всегда бываешь готов к тому, что это случится. Не всегда уверен в том, что у тебя получится помочь по-настоящему.

А если и стараться — то к чему?

"Она согласна",

— с этими словами трепетало сердце, когда Гелиос ощутил вес на своей спине, расправляя крылья, слегка задевая ноги юной всадницы. С высоты обзор всегда лучше и чище, но сможет ли она действительно понять хотя бы часть той боли, которую испытывает весь мир? Которую испытывает он сам?.. И не слишком ли это опасно для такой юной души? Не все из Старших могут адекватно воспринимать тяготы мира, не у всех получается справляться с толщей мрака, что готова обрушиться в любой момент

Однако надежда всегда жива. Ей всегда есть место в юном сердце, что бесстрашно шагает вперед.

— Место, откуда я родом, зовется Эллизион, — негромкий голос раздается у девочки в голове, пока Пегас набирает высоту, едва не задевая острыми копытами кроны деревьев.  Пейзаж начинает постепенно изменяться — вместо вечнозеленых елей появляются высокие дубы и клены с ободранными и обожженными листьями. Многие из верхушек деревьев обтянуты липкой паутиной, среди которой мелькают, появляясь и исчезая, крохотные зубастые хищники. Они ждут новых жертв, готовые впрыснуть яд в их вены, поглощая после как питательный обед, заворачивая в кокон забвения.

Удивительно, как столь прекрасный мир, мир человеческих грез, скопление всего прекрасного, существующего на земле, проломился под натиском агрессивного мрака, чего-то, глубоко враждебного самому естеству Эллизиона.

И теперь он молил о помощи.

Во снах время тянется совершенно иначе, нежели в реальности. Потому сложно было сказать, сколько летели они сквозь густые облака прежде, чем Гелиос не снизился, чтобы показать его.

Выжженное поле со следами ядовитых капель — словно звери неведомые прошлись по нему, убивая все живое.

Крохотные птичьи тела, тщедушные скелеты полевых грызунов, останки, будто оставленные привередливым хищником, не доеденные, еще не истлевшие, припасенные на потом.

Иссохшее озеро, на дне которого жалобно лежали когда-то блестящие, омытые течением ближайшей речки, мелкие камушки и примыкавший к нему обсидианово-черный лес, укрытый толстым слоем пыльной паутины...

— Это — мой мир, — говорит Гелиос, чуть склоняя голову — не в грусти, но в огромнейшем почтении. Мир вокруг словно бы меркнет от его слов, на миг гаснет иллюзорное ночное светило, лишь отдаленно напоминающее луну. В конце концов, мир, сотканный из человеческих мечтаний — это во многом собирательный образ из того, о чем думают и чем дышат люди там, в реальности. — Ты...слышишь его плач?

Ибо он слышал. Слышал, как ветер одиноко ревет в отдаленных горах. Слышал, как в лесах покачиваются на почти истлевших веревках висельники. Слышал, как скребется последнее живое существо — волшебная маленькая бабочка, заплутавшая из мира чьего-то сновидения. И множество было их таких, закрытых черной паутиной, зараженных, страшных. Гелиос не хотел показывать все, лишь часть, но они прорывались. По полю шли, маршируя лишь в одном им известном ритме, тени людей — скелеты, обтянутые бледно-зеленой кожей, с давно потухшим взором. Что вело их вперед? Какой таинственной песни они подчинялись?

Гелиос знал, кто управляет ими. Знал, кому нужно поселить в душах людей мрак и хаос.

Знал, кто кукловод. От кого он сбежал.

— Мир мечты — лишь начало. Все начинается здесь, а закончится уже на всей планете, — продолжал рассказывать Хранитель, на мгновение зависая в воздухе. Крылья рассекали могильный холод, от которого запросто могли пойти мурашки. — И лишь тот, кто не побоится встать на пути у тьмы, сможет остановить это. Потому что...

Он снова опускает голову вниз, стыдливо отводит взгляд, пусть и не до конца понимая, что такое — стыд. Многие из человеческих чувств неведомы ему, миры слишком различны, чтобы уметь понимать всю гамму человеческих эмоций.

В голосе вновь скользит боль.

— Я не смог.

В следующий же миг Гелиос устремляется вниз слишком быстро даже для самого себя, останавливаясь совсем рядом с шагающей к неведомому армией мертвецов. Тени блуждают по полю, словно готовясь к бою. Но им пока не достать — Гелиос и его спутница слишком высоко, чтобы тени смогли как-то навредить им.

— Если мой мир погибнет, это будет реальностью. Тень накроет нашу возлюбленную Землю и мы никогда не выберемся из нее, — произнес сноходец, качая головой. Боль в его золотых глазах застывает расплавленной каплей янтаря, медленно растворяясь в мудрости мира,  в котором он был рожден. Обращаясь к Чибиусе вновь, Гелиос надеется, что она думает так же. Он не ошибся. Он уже отправил ее на эту дорогу — дорогу борьбы. Пусть даже пока она не до конца знает, что ее ждет.  — Я так...не хочу этого.

Опустив подбородок на сцепленные пальцы, Стефан молчал, позволяя Старку высказаться. Он понимал его праведный гнев — Камар-Тадж облажался, сам Стефан, занятый угрозами из других измерений, совершенно упустил из виду тот факт, что угроза может таится на земле. Если вмешиваться в дела героев во время нападения Локи на Нью-Йорк он не мог, то с Вандой было сложнее. О теракте ему сообщили постфактум и оставили разбираться с последствиями. Что ж, надевая мантию верховного, Стрэндж знал, что его ждет.

— Я был в другом измерении, - ровным тоном, без капли раздражения, отвечает Стефан, хоть вопрос и был риторическим. — К моему величайшему сожалению, я не могу быть везде и сразу. Угроза Ванды меркнет на фоне мистических угроз со стороны темных измерений. Я лишь выбираю большее из зол, которому буду противостоять.

С тонких губ мага срывается вздох, он борется с желанием поправить Старка, подкинув еще больше на вентилятор, но рискует сам погрязнуть в собственном же дерьме. “Не тебе говорить о чужих ошибках, Тони Старк.” Мрачно думает Стрэндж, сохраняя невозмутимое выражение лица. Стефан Стрэндж как никто другой мог оценить ценность чужой жизни, но вместе с тем понимал, что ни одно сражение не обходится без жертв. Невозможно построить дом, не срубив ни одно дерево. Печальная, но все же истина.

Веками маги защищали покой людей, оставаясь в тени. Изменять этим традициям Стефан не хотел, считая, что люди не готовы узнать о существовании магии. Одно дело узнать о том, что люди не единственная форма жизни и в бесконечной вселенной есть другие разумные существа и совершенно иное — что все представления о собственном мире построены на лжи, начавшейся тысячами лет назад. Один Соломон со своими демонами чего стоил. Стефан качает головой, не время сейчас думать о давно минувших событиях.

— Левитация, телекинез, контроль разума, - тихо повторяя Стрэндж. Посещая Ванду в тюрьме он узнал о ее способностях, но как выяснилось — не всех. Очень сложно грамотно определить способности не имеющие физического воплощения, такие как телепатию или контроль разума, гипноз. Стефану хватало опыта понять во что может вылиться побег Ванды из тюрьмы и каких масштабов достигнет ее сила. Опасный противник, но полезный союзник.

Стрэндж не спешил отвечать на вопрос, он еще не решил, что будет с ней делать. Если попытки вразумить потерпят провал, то не останется вариантов, кроме как лишить ее магических сил. Подобная процедура может убить мага, но вопросы морали отступали на второй план, когда угроза была крайне высокой.

— На твое сознание она влияла? — чуть прищурившись, спрашивает доктор, проигнорировав вопрос, — это важно потому что, многие колдуны сохраняют связь с теми, кто был подконтролен им. Даже находясь в тысячах миль, они могут подчинить разум в любой момент. Эту сторону способностей Ванды я не могу изучить пока она лишена их в полной мере, а ради эксперимента освобождать ее крайне неразумно.

Стефан собирался сказать что-то еще, но его прервал стук в дверь, а следом в образовавшуюся щель просунулся молодой юноша в желтых одеяниях монаха. Полностью проигнорировав Старка, он учтиво склонился перед верховным магом:

— Мы изучили вопрос камня и готовы предоставить ответ. — Стефан кивнул ему и встав из-за стола в один шаг пересек всю библиотеку, оказавшись возле двери.

— Ничего не трогай, — бросил Старку, перед тем закрыть за спиной дверь, — слушаю.

— Скипетр принадлежал недавнему вторженцу — Локи, с помощью него он контролировал разумы людей, — начал быстро говорить неофит, — сам скипетр лишь безделушка, вся сила внутри камня. Еще во времена зарождения вселенной…

— Да, да, - взмахнув рукой, прервал доктор, — ближе к делу.

— Камень разума, именно так называла его Древняя, - недовольно поджав губы, ответил юноша, — древнейшая и очень мощная реликвия, существующая с начала времен.

Сложив руки на груди, Стефан задумался. Ему не доводилось слышать раньше о существовании артефактов столь древних и столь опасных. Страшно представить на что они способны не в тех руках.

- Что вы намерены делать в Максимофф? — устав ждать, подал голос неофит.

— Я намерен использовать ее, чтобы раскрыть весь потенциал камня. На этом все, можешь идти.

Еще какое то время постояв возле дверей, Стефан все же вернулся в библиотеку. Раскрывать свои намерения Старку он не собирался, ставить эксперименты над людьми было крайне неэтично и его стремления познать камень разума могут неверно истрактовать. Все же доверия со стороны человека к нему не было.

— Необходимо изъять скипетр у к ого бы он не был, — словно сам с собой, сказал Стефан, направляясь к столу, — я не просил ничего не трогать.

Все началось с приглашения. С картонного белого прямоугольника размером с половину ладони, с изящной каллиграфической надписью, состоящей из адреса и фразы, от которой вдоль позвоночника пробежали мурашки. «Мы знаем, кто ты.»

Майкл выбросил картонную карточку в мусорное ведро, собрал вещи и перебрался в другой мотель — снял маленькую комнату на втором этаже над небольшим шумным баром. По вечерам из него доносились звуки джаза, какая-то девушка пела прекрасным голосом. За газовыми занавесками скрывался крошечный, как местная уборная, балкон — а уже с него открывался вид на улицу. Новый Орлеан. Родина жестоких убийств и страшных легенд. Дровосек, перерезавший местных в прошлом веке, жестокие жертвоприношения близ старинного кладбища. И нескончаемый карнавал, на котором с живыми вышагивают и лоа.

Майкл не мог не признать: этот город очаровал его. Заставил поселиться в библиотеке, перечитывая истории об утонченных вампирах и магии вуду, провести часы на кладбище, зарисовывая надгробия и грустных разбитых ангелов с изуродованными от времени лицами.

Приглашение же заставило его испугаться. Особенно, когда вторая такая же карточка появилась на прикроватной тумбочке через пару дней. Словно из ниоткуда — и все тот же белый картон, та же надпись. Только теперь во фразе «мы знаем, кто ты», Лэнгдону померещился смех. Страх на вкус оказался как липкий сироп от кашля, привкус его растекся по языку, проник в глотку. Деться от него было некуда.

Третья карточка выпала из библиотечной книги, когда он снял ее с полки. Потрепанный томик, посвященный оккультным знаниям. Он вздрогнул, подняв картонку, а после решительно спрятал в карман. Поставил книгу на месту…

...и спустя несколько часов оказался здесь.

Старинный особняк на Первой Улице — это удушливый запах магнолий в разросшемся неухоженном саду, это проблеск тронутого ряской пруда меж густых зарослей — где-то сбоку, недалеко от покосившейся с временем веранды. Старое дерево, разбухшие от сырости колонны, поддерживающие крыльцо. Признаки колониального стиля, резные эркеры на окнах. От некогда роскошного цвета стен остался поблекший оттенок лаванды. Только мансардная башенка выделялась зеленью относительно свежей краски.

Ворота оказались не заперты. Похоже было, что еще недавно створки их надежно сцепляла толстая ржавая цепь, но сейчас ее надкушенные останки свисали до земли, и пройти во двор труда не составляло. Майкл вошел.

Он давно заметил: старые дома — хорошие рассказчики. У них есть своя история, которую не терпится рассказать. И едва он ступил на территорию, захваченную заросшим садом, он почувствовал: в этом месте властвовали не только цветы, но и безраздельно правила смерть. В глубине темных окон ему почудились ломкие силуэты, мигнул огонек за шторой мансарды. Вечер лег на крышу особняка подобием одеяла — и душная болотистая прохлада разлилась в воздухе.

Майкл прошел дальше — по старой, занесенной опавшими листьями дорожке, вглубь двора. Туда, где под розоватой сенью цветом блестел пруд. Некогда безупречная каменная чаша поросла кувшинками и ряской, приобретя зеленоватый цвет. Если когда-то здесь и обитало что-то живое, сейчас от него осталась лишь смутная тень. Майкл выпрямился, взглянул на дом… казалось, дом посмотрел в ответ — каждым своим окном, почти радушно скрипнул дверными петлями. На пыльных ступенях веранды покоились лепестки отцветших магнолий.

Прошло, должно быть, не больше получаса, когда ворота скрипнули вновь. За их ржавым протестом послышался звук шагов, и Лэнгдон обернулся. Он не ослышался? Незнакомка приняла его за хозяина?

— Простите, я… не понимаю, о чем вы, — отозвался молодой человек. Он не знал, можно ли назвать путаницу смущающей или лестной — неужели он походил на владельца? Он вытащил из кармана карточку и протянул девушке, — меня тоже… пригласили. Возможно, это чья-то глупая шутка.

Он замер с картонной картой в руке, чувствуя, как неловкость постепенно связывает руки. Голос звучал хрипло, как у человека, редко говорящего с людьми. Усталый вид выдавал бродягу — спутанные светлые волосы, падающие на лицо, свежая щетина на подбородке. Девушка же куда больше походила на местную — на кого-то, кто живет не в скудной гостиничной клетке. Она была красива, более того — в этой красоте мерещилось что-то хищное, и магия под ребрами уже скреблась опасливым зверем.

А в удушливой вечерней тишине раздался протяжный скрип захлопнувшихся ворот.

Наташа очень не любила вспоминать ни о Дрейкове, ни о Красной комнате. И даже мысли о Елене чаще вызывали болезненные эмоции, чем ностальгические. Шесть лет назад она так жаждала перевернуть эту страницу своей жизни, что сбежала, взорвав Дрейкова и Антонию, а вместе с ней будто взорвала и все остальное из тех времен. Казалось, воспоминания о немногом хорошем, могли повлечь за собой и мысли о плохом, которых Наташа тогда просто не выдержала бы.

Четко помнила лишь факты. Дрейков мертв. Красной комнаты больше нет. Антония — вынужденная жертва, с чьим убийством на совести ей теперь предстоит жить до самой смерти, никогда не забывая о цене, заплаченной за свою свободу. Но это были именно факты. Факты, лишенные эмоций. А ото всего остального Наташа на несколько лет отгородилась плотной стеной.

Спустя какое-то время стало проще. И даже слова Мелины о том, что боль делает сильнее, стали восприниматься иначе. Не физическая. Душевная. Пока ты способен ее чувствовать, ты все еще человек. И Наташа чувствовала. Но все равно старалась лишний раз не вспоминать.

Разговор со Старком разбередил старое. Вернее, изначально только зацепил по верхам. Разбередила на сама, когда стала рассказывать. И отмахнуться от этих воспоминаний было не так просто, как Наташе хотелось бы. Прошлое казалось осязаемым и настоящим, каким не ощущалось уже очень давно, а собственные эмоции, связанные с прошлым, усиливались переживаниями за Тони. Она прониклась. Слишком, наверное, прониклась. И была слишком настоящей в те минуты разговора. Но Наташа не сожалела. Как бы ни было больно и горько, а это доказывало, что она еще не утратила этой способности, быть собой, чувствовать боль, а не только быть кем-то для какой-то цели. Со Старком цель, правда, тоже была, но все равно это была цель иного порядка.

...После больницы Наташа заскочила на съемную квартиру, снятое на очередное поддельное имя, прихватила свои немногочисленнные вещи оттуда и вселилась в Башню. На самом деле, она не была так уж уверена в правильности этого решения. Предложение исходило от Пеппер, а не от Тони. А последствия разговора с последним были непредсказуемы. Но ей нужно было поговорить со Стивом, который жил в Башне, а потому проще всего обнаруживался там, да и общество Старковых Пятнистых Проектов представлялось куда более приятной альтернативой одиночеству пустой квартиры. В конце концов, съехать она всегда успеет.

Закинула вещи, осмотрелась, подружилась с одним из котят — если бы она еще помнила, который из них Гензель, а который — Гретель, вышла за пиццей и пивом. Проветрилась немного, успокоилась до состояния, когда уже не хотелось плакать где-то в углу, а хотелось лишь чего-то вкусного, старый добрый сериал и котенка под бок. Что, собственно, Наташа и осуществила, когда вернулась, приняла душ и переоделась в то, что не успело пропахнуть больницей.

Стук в дверь вырвал ее из состояния полудремы под вторую серию первого сезона "Шерлока" и урчание свернувшегося рядом котенка. И вовремя, надо сказать, вырвал, потому что полудрема начала переходить в более глубокий сон, с которым приблизились и сны. И возникший перед глазами Дрейков на мгновение показала очень живым. Но глубоко уснуть и полюбоваться на бывшего хозяина во всей красе Наташа не успела — проснулась. Рука автоматически потянулась к пистолету под подушкой — и тут же расслабилась. Башня. Ноутбук. Котенок. Никто не нападает. Славно. Только кому-то чего-то надо. И вариантов было немного — либо Стив, либо Пеппер.

— Умеешь ты делать комплименты, Роджерс, — усмехнулась она, когда Стив вместо приветствия оценил ее вид.

Честность, впрочем, оценила. Как и завуалированное беспокойство. Она не очень хорошо помнила, насколько хорошо держала лицо, когда столкнулась с ним в коридоре больницы, уже уходя. С Пеппер держала точно. В коридоре, когда думала, что ее никто не видит, возможно, что и нет.

— Старк ужасно утомительный пациент, — с усталой улыбкой добавила она в качестве объяснения. — То ему мороженое с соленой карамелью принеси, то катетер достань, то правильную рыжую женщину вынь да положь. Больше я с ним не останусь.

Она распахнула дверь шире, в знак приглашения, и кивнула на бутылки с пивом на тумбочке и коробки с пиццей на кровати.

— Присоединишься?

Все, что угодно: от очередного исчадия Ада до близнеца Таноса. Ванда была готова ко встрече с кем угодно, кроме собственного близнеца. Не той жалкой копией из Вествью — тенью воспоминаний. С ее настоящим братом. Пьетро в мгновение оказался рядом, и Максимофф увидела его взгляд. Алая энергия уже окутала ладони, кончики пальцев искрили, но Ванда не могла пошевелиться. Она не боялась. Теперь страхов не осталась, только боль; именно боль парализовала так крепко, что лишила воли.

Сколько прошло времени?

Доля секунды чтобы собраться, и Ведьма взмахнула руками, отшвыривая незваного гостя прочь, на снег к деревьям. Сугробы немело такие глубокие, что мужчина исчез в поднятом столбе белых хлопьев и наледи. Теперь ее не обмануть: Ванда мыслила ясно, как никогда, она прекрасно понимала, что не насадила подделку на острые сучья, потому что не смогла бы снова вынести вида крови на теле брата. Где-то рядом Агата? Зеленоватые глаза покраснели, позволяя Ведьме осмотреть лес. По следу самозванца тянулся фиолетовый шлейф — вот и ответ на все вопросы. Но как соседка смогла выбраться из персонального кошмара?

— Второй раз у тебя не получится.

Соперница точно знала, куда бить, точно знала, что у Ванды рука не поднимется на родного человека. И, вместо того чтобы уничтожить гостя одним движением, Алая Ведьма закрыла свой дом куполом. Никто не должен ее беспокоить, никто не будет этого делать. Девушка пожалела, что не успела дойти до глав о предвидении будущего.

— Жао ми је, — обратилась Ванда к брату на родном языке, — и отићи.

Он не послушает, у него нет воли. Максимофф сжала кулаки и непрерывно следила за местом, куда отбросила самозванца. Он быстрый, но барьер помешает приблизиться, а видения хватит, чтобы проследить за чужой магией. Ванда хотела продолжить говорить, пускай и в пустоту. Все это — представление, она лишь наблюдает за ожившим прошлым. Пьетро умер. Он не дышал, не отзывался и не чувствовался. Сосредоточившись на защите, Ведьма забыла про чувства сейчас, только они не нужны на войне, в изгнании, в ее положении. Холодный расчет и инстинкт самосохранения. Ванда никогда так не умела.

Минуту назад ее близнец стоял рядом, протяни руку — почувствуешь тепло. Он, наверное, замерз. Они могли бы... Максимофф тряхнула распущенными волосами и опустила голову. Вместе с болью из глубины ее души поднималась и злоба, вновь открытая пустота не только затягивала, но и отдавала. Натуральный обмен.

— Агата, — голос раскатился по всей долине, от мощной волны осыпались снежные шапки с макушек елей. — В этот раз я тебя убью.

Смерть необратима. Ванда пообещала себе не прибегать к ее услугам. Пообещала, когда не знала, насколько сильно захватывает тоска по близким; захватывает снова. Ведьма ослабила барьер до легкой дымки. Пускай самозванец пытается, ведь она может читать его мысли, может читать мысли того, кто им управляет. Каждой марионетке нужен кукловод, и Ванда до него доберется, наступив на горло всему человеческому, что в ней осталось, острым каблуком. Алую Ведьму считают монстром? Слухи надо подтверждать.

Боюсь задохнуться в грусти. Порой ее так много, что я теряю контроль над собой. В голове шум, в глазах темнеет, кровь закипает. Сильные люди – те, кто распахивает дверь перед грустью со словами «добро пожаловать». Ведь и радость, и грусть – частые гостьи повседневности, ни одну из них нельзя обделять вниманием…
Эльчин Сафарли.  ...нет воспоминаний без тебя

Милый Мамору! Сейчас осень, немного грустное время года. И начался учебный год. Старшие классы…. Рей говорит, что ей не верится до сих пор, что я смогла сдать экзамены и поступить. Да и мне самой, наверное, не верится. Сегодня за окном льёт дождь. Крупные капли сейчас барабанят по моей крыше. Кажется, что он сегодня уже не прекратится. А ещё неугомонный ветер старательно пытается оставить растущее под моим окном дерево вишни совсем без листвы. По небу бегут тяжёлые свинцовые тучи, не оставляя никаких надежд на солнце. Мне кажется, что это ты забрал солнце с собой. Такая же серое пятно из непроглядной тьмы сейчас на моей душе. Кажется, что места надежде совсем не осталось.
Девушка откладывает ручку и пристально смотрит в окно.
— Ничего не видно... сплошная пелена дождя и тумана, — она протяжно вздыхает и возвращается за письменный стол.
Мне одиноко, Мамору! Девочки пытаются отвлечь меня. Но я не могу позволить им вновь быть обременёнными моими проблемами. У них хватает забот. Да, я знаю. У них есть миссия – защищать меня. Ноу них должна быть и своя жизнь. У них тоже есть свои мечты и желания. И они должны исполняться. Я не хочу быть эгоистичной, но мне так хочется, чтобы ты вернулся и был рядом. Не хочу с тобой расставаться! Чибиуса тоже уже вернулась в свое время. Всё верно. Там её дом. Она должна быть рядом с теми, кого она любит, и кто любит её. Она не может выбирать.
Я все понимаю, но на душе у меня так тяжело, а на сердце тоска и глубокая печаль. Такое ощущение, что внутри все распадается на части. Я стараюсь подавлять эти негативные эмоции, прячу их за улыбкой, чтобы не огорчать подруг. Они всегда мне говорят, что моя улыбка придаёт им сил и надежду. А моей силой всегда был ты, Мамору! Ты всегда мне придавал уверенности. Я знала, что пока ты рядом, я способна взять на себя ответственность и спасти Землю и всех жителей.
Но как мне обрести уверенность сейчас, когда рядом нет тебя? Я не слышу твой голос, не вижу твоего задумчивого взгляда, не ощущаю тепла твоих прикосновений.
А какая у тебя сейчас погода? Может ты согреваешься горячим какао, а может пьёшь холодный лимонад?
Да, я должно быть ужасная девушка. Бездушная эгоцентристка, думающая лишь о себе и своём  комфорте. Я так хотела бы отправить тебе это письмо, но я не стану. Я хочу перестать быть маленькой капризной девочкой. Я должна повзрослеть!
Усаги осторожно складывает письмо пополам и прячет его в нишу. Деревянная пословица чуть отходит, и там очень удобно прятать свои маленькие тайны, которые ты не можешь позволить себе рассказывать.
Так тихо… оглушающая тишина. Родители ушли на концерт в школу Шинго, а я придумала предлог и осталась дома. Думала, что в тишине мне станет чуть легче, но, кажется, что на меня давят сами стены.
Хочется сбежать! Бежать-бежать! Как можно дальше! Не оглядываясь!
Цукино накидает плащ и, захватив зонт, выбегает на улицу. Она выставляет ладонь вперёд, чувствуя на коже прохладную влагу. Как приятно пахнет! В воздухе чувствуется запах мяты. Какая свежесть! Девушка пытается улыбнуться, машинально дотронувшись до броши, чтобы ощутить тёплую магию лунного кристалла.
Все напоминает мне о нем, куда бы я не шла! Я хочу улыбнуться, но на глаза так и наворачиваются слёзы. Нельзя. Нужно сдержаться. Нельзя позволить себе быть слабой! Мамору бы не хотел этого.
Воительница делает шаг, после ещё один, пытается преодолеть себя и упрямо идёт по знакомой дороге.
Она останавливается у большого эркерного окна под неоновой вывеской. В окне светловолосая видит счастливые улыбающиеся лица. Крепкая любящая семья – родители держатся за руки, а дети весело о чем-то спорят и едят мороженое. Они смеются.
— Странно, но губы сами растягиваются в искреннюю улыбку.
Внезапно Усаги ощущает порыв ветра за спиной и такой знакомый аромат розовых лепестков.
Она не могла не узнать его. Она сможет различить его из тысячи запахов.
Мичиру...
Нельзя, чтобы она узнала о моем настроении. Это было бы неправильно. И жестоко.
Но слова сами вырвались. Как будто больше душа не могла держать это в себе.
— Скажи, Мичиру, а так может быть… это возможно. Хочется верить, что да. Можно ли любить кого-то так сильно, что даже тысячи миль не в состоянии повлиять на чувства? Расстояние только сделает эту связь крепче, а чувства – острее?
Мичиру может дать хороший совет. К тому же я больше не могу держать все в себе. Но я верю, она сохранит мой секрет. И мне не придётся даже просить об этом. Она все прочтёт по моему взгляду. Её натура очень чувствительная и деликатная.

«Я выезжаю» — написала Фелисити. Циско знал, что раз она сказала, значит, сделает. Приедет. Стало неловко – сдернул подругу своими проблемами. Проблемы ли это? Вся команда билась над поимкой Цикады, но ничего не получалось. Просто гроза мета-людей... Обычно меты воспринимались преступниками – мало кто вдавался в подробности. Хотя было одно исключение из правил... Эффектное алое исключение. Но в основном... И вот все поменялось.
Циско хоть и  имел отношение к преступности только в том смысле, что его «просили» об услугах – не очень-то и вежливо, даже скорее крайне невежливо и ультимативно, так что деваться было некуда, но ему было хуже остальных. Не потому что болели раны на руках, а потому, что его чуть не убили. Действительно чуть не убили. И пока мир должен считать так. Сколько людей, кроме команды Флэша, знают, что Циско и Вайб – это один и тот же человек? Кто может увидеть в самом обычном парне супергероя? В том, кто живет в соседней квартире? Кто покупает кофе в «Джиттерс»? Людям не приходят в голову подобные вещи, и это странно. Наверное...
На всякий случай дома тоже лучше не появляться. Перекантоваться у родителей? Опять выслушивая разговоры на тему «что ты нашел в этой физике» и «откуда ты только такой, совсем на нас не похож». Не очень-то хотелось. Но это был один из лучших вариантов.
Циско отпил кофе, задумался – а собирать-то и нечего. Не навсегда же все это. А если здесь оставаться, то вообще все есть, хоть обживись. И так почти уже.
— А что, приютила бы одинокого путника? – вырвалось как-то само. – Какие могут быть проблемы с жильем, когда здесь все есть? Харри не жаловался.
Циско не Харри. Ему будет не хватать очень многого. Привычной обстановки, всех фанатских штук, которые наполняют его квартиру, ощущения своего дома... Хотя как посмотреть. Главное – жив остался. А все остальное... Здесь можно устроить все то же самое. И правда, хоть обживись. Барри не будет против. Еще бы он был против! Сам когда-то у него жил, и вот...
— Случилось? – Циско молча показывает Фелисити газету с заголовком «Мир без Вайба». – Вот что случилось. Я вроде как умер. И вроде как нет. Прям призрак какой-то, — Циско шутит, но на душе тревожно. Еще бы! – Я тут осколки кинжала изучал...
Осколки, которые Кейтлин вынула из ран и вручила как «сувенир». Которые обладали странным свойством – удалять темную материю. Это наводило на определенные мысли...
— Иногда я думаю, что не было бы этих сил, не случилось бы вот этого, — Циско берет газету, хлопает ей по столу, вскакивает. Умирать, пусть и понарошку, страшно. И только после длинной, тяжелой паузы продолжает: — Я слишком привык к Вайбу. Настолько, что забыл, кто такой Циско. Это неправильно, это никуда не годится! Хреновый какой-то баланс Силы, — он снова грустно шутит. – В общем, я запутался.

День на Кибертроне протекал вяло, несмотря на череду активных сражений, коими заполнился каждый нанотакт и каждый астроцикл. Бывшему архивариусу казалось, что он ничем не отличается от бесконечной цепочки предыдущих, однако, когда он был готов впасть в то, что много миллионов лет спустя люди назовут депрессией, автобот вспоминал о том, сколько искр его братьев и сестер угасли рано и безвозвратно в этой жестокой войне, и ему становилось немного легче, и, в то же время, печальнее и больнее, словно на нем одном лежала вина за конфронтацию и смерть друзей и товарищей. Впрочем, в этой ситуации следовало пожалеть Зету Прайма — вот уж кому тяжелее всех, ведь лидеру приходилось отвечать не только за себя и даже не за свой отряд, а за целые поколения трансформеров, носящих красно-белую инсигнию. Наверное, Оптимус не смог бы даже представить себе, как бы справлялся с подобной ношей и должностью.

и все же, многие прочили ему место лидера. Хотя бы потому, что бывший Орион происходил из древнего рода Праймов, из которого зачастую и выходили предводители автоботов с историческими и легендарными именами, коих на Кибертроне сменилось уже тринадцать. Оптимус не знал, скольким из его "родственников" удалось выжить в этом нескончаемом пекле залпов и оглушительных выстрелов орудий, но он искренне надеялся на то, что найдется хоть кто-то, кто сможет продолжить дело Праймов в будущем.

Впрочем, думать о будущем было и рано, и, по сути, некогда — кибетронец патрулировал Иакон, несколько астроциклов назад разделив эту работу с Рэтчетом — медиком с большой искрой, но с достаточно жестким и, порой, беспринципным характером, позволяющий ему прикрываться своей должностью и ставить на места наиболее дерзких товарищей. Товарищи намеревались обойти Иакон за тридцать циклов и встретиться в условленном месте. Конечно, бывший архивариус даже не рассчитывал на то, что будет легко, однако, десантного корабля десептиконов, угрожающе зависшего над руинами некогда прекрасного города автоботов уж точно не мог предсказать. И этот факт ситуацию легче не делал. Именно поэтому пришлось отойти от плана и направиться к кораблю, в котором нужно было уничтожить большое количеств врагов.

Нужно уничтожить... И когда он, Оптимус, стал таким жестоким? Не он такой, а жизнь такая? Просто потому, что десептиконы унесут еще больше невинных жизней. Из окружения бывшего Ориона было мало истинных вояк, многие, также, как и он, вынуждены были взяться за оружие просто потому, что больше было некому — слабохарактерные или законченные пацифисты пали в войне в первых рядах, а те, кто остались в живых, находились в тылу, где их навыки были более полезны, например, Персептор.

Мощные заряды энергона, выпущенные из пушки на спине, разорвали корабль на несколько кусков, а в виднеющемся в зияющих рваных ранах обшивки автобот увидел впереди маленькую желто-черную фигуру, окруженную со всех сторон десептиконами. На счету каждый нанотакт, если Оптимус опоздает, то Кибертрон потеряет еще одного автобота.

Последний из рода Праймов вылетел через дыру, трансформировался прямо в полете. Секира сверкнула энергоновым лезвием — и оба противника упали на землю уже осколками металла. Оптимус протянул незнакомцу руку, помогая ему подняться. Кибертронцу оставалось только удивляться ловкости и способностям желто-черного собрата, который до последнего противостоял численному перевесу противников в одиночку.

— Ты искусный боец. Но одному здесь лучше не оставаться. Для автоботов в Иаконе уже небезопасно.

Тем временем к их компании присоединился опоздавший Рэтчет, которому, после того, как маленький автобот представился, бывший Орион поручил вылечить Бамлбли. И уже тогда Оптимус заметил искорку бунтарства и не подчинения стандартам, которые проявил его новый друг. Которому был нужен... он?

— Меня зовут Оптимус.

Он видел удивление на фейсплейте Бамблби, однако, несколькими мгновениями позже, он и сам впал в шоковое состояние. Массивные руки обхватили предплечья, а голос стал жестким и злым.

— Мегатрон...

Рэтчет перехватил разговор, пока Оптимус пытался прийти в себя. Ему просто не верилось, что Зета мог так бесславно погибнуть — для бывшего архивариуса лидер был чем-то несокрушимым. Чувствуя, как сжимающиеся в кулаки пальцы скрежещут о металл, Оптимус выпрямился.

— Нам надо перегруппироваться. Поблизости есть командный центр.

В голове налетали друг на друга мысли. Что делать? Кто теперь поведет автоботов теперь, когда у них нет предводителя? И как сказать ужасную весть возникшей голограмме Джетфайра?

Оптимус резко почувствовал себя одиноким. Да, Зета помогал ему раздавать указания, а автоботам был нужен пусть временный, но командир. Именно поэтому кибертронец принял свое первое сложное решение.

— Пока я принял временное командование. Сообщи об этом своим бойцам. Идемте, автоботы.

Последнее относилось к Рэтчету и Бамблби. Медик пожал плечами, а вот в фигуре и лице Бамблби промелькнула какая-то тень. Но у Оптимуса не было времени, чтобы выяснить всеб подробно.

— Нам нужно добраться до Декагона и восстановить систему связи. Автоботы, поехали!

И, трансформировавшись, первым выехал на разрушенную дорогу.

Лафайетт был идеальным местом, чтобы отвлечь разум и забыть о жажде убийств — безграничной, как казалось Элайдже, и унять которую едва ли удалось за два десятилетия.
С очередной совершенно ребяческой попытки Никлауса привлечь к себе внимание, вылившуюся в многочисленные дуэли за пределами плантации.
С мгновения, когда была убита Селест. Его прекрасная, одарённая Селест, чьей виной было только то, что она родилась ведьмой — и что он сам посмел обратить на неё внимание. Знал ведь, до каких высот временами доходит ревность брата, и на что он способен пойти.

Сентиментальный дурак.
Люди не меняются.
Первородные — не меняются тем паче.
Древняя, изначальная семья, остающаяся вместе скорее вопреки самим себе же, чем из-за неистового желания не расставаться. И незыблемое всегда и навеки из старой клятвы испуганных детей, обещающих поддержку и плечо, давно превратилась в проклятие, конец которому был уготован либо в ярости отца, либо в алчности брата.

От первого можно было бежать. Вечно — если придётся, как приходилось тысячу лет до того, скрываясь в живописных городках Европы и нередко называясь чужими именами. Новый же свет обещал новое начало для них, как и для их родителей века назад. Сколько уже герб Майклсонов украшал стены Нового Орлеана?..
Сколько они продолжали зубами выгрызать каждую секунду времени, что удавалось прожить, не оглядываясь через плечо и не ожидая предательского удара кола из белого дуба?..

И стоило ли оно того, демоны их всех дери.
Даже не вопрос — усталое утверждение, раз за разом срывающееся с губ бессмертного существа. Обязательно — в тишине, обязательно — пока охваченный очередным безумием Никлаус умчался в ночь, а прочие сиблинги слишком заняты собой, чтобы обращать внимание.
Хотя, кого он обманывает?
Финн был мёртвым грузом чуть более восьми сотен лет, Кол только на мгновение получил передышку от кинжала в груди несколько десятилетий назад, а Ребекка... Ребекка.

Горький смешок удается подавить неимоверным усилием воли.

Их невероятная сестра, единственная, кто сколько-то стремилась к простоте человеческой жизни, вновь лежала в вычурном гробу лишь потому, что её сердце по-прежнему оставалось настолько же нежным, как и в дни до их обращения.
Под слоями из сарказма и жестокости, которыми каждый из них окружил себя за долгую, слишком долгую жизнь, Ребекка всё так же во многом оставалась той храброй, чудной девочкой, которая не страшилась гнева отца и раз за разом сбегала с уроков матери.
Стоило только знать, что искать в её вызывающем взгляде.

Элайджа знал.
Как и Никлаус.
А для их брата, собственнические наклонности которого порой слишком выходили за границы, не было предательства хуже, чем простая возможность, что его семья может поставить что-то — кого-то, — выше него. Смерть Селест стала очередным, крайне болезненным, уроком; бесчинства Кола, пусть длящиеся всего ничего, были только подтверждением.
Сухое обещание, данное юному Марселусу, оказалось подписано кинжалом в груди их сестры. И, вместе с тем, добавило далеко не последнюю — а Элайджа достаточно хорошо себя знал, — каплю в бездонную чашу терпения.

Всегда и навеки было их проклятием.
За которое он продолжал отчаянно цепляться.

Потому что где-то там, под напускным безразличием, в Ребекке по-прежнему бился огонёк, жаждущий свободы и любви.
Потому что никакие кровавые бани, устраиваемые Никлаусом во имя... чего-то, что на этот раз затуманило его мысли, не позволяли забыть мальчишку, с затаённым восторгом таскающего старшему брату краски.
И ведь... стоило отпустить это наваждение. Боги свидетели, сами брат с сестрой давно отпустили, а Никлаус и вовсе не вспоминал их человеческую жизнь без презрения.

Элайджа, пожалуй, оставался сентиментальным дураком.
С целью.
Последнее могло бы быть оружием опаснее, чем когда-либо снилось Майклу, не продолжай Ник без устали испытывать терпение старшего, не провоцируй он очередным кинжалом и вычурной именованной коробкой в подвале.
Иначе слишком просто было закрыть глаза на чужой страх остаться в одиночестве, позволяя гневу и горькой безысходности завладеть собой. Заставить поверить брата в небольшую отлучку по делам, в то время, как на корабле до Австралии уже было выкуплено место с его именем. Несколько океанов и совсем другой континент были бы подходящим расстоянием, надежно укрывающим от отца и Никлауса.

И это были... хорошие мечты.
Сотворенные разумом в моменты слабости.
В конце концов, те три гроба из подвала были самым надежным якорем старшего Майклсона. Особенно во времена, когда он был готов отставить в сторону обещание всегда спасать брата от него самого.
Когда Ребекка в очередной раз была "наказана" за то, что посмела отдать кому-то свое сердце.
Когда крохотный, эфемерный шанс на счастье оказывался безжалостно раздавлен яростью Клауса.

Элайджа позволял себе ненавидеть. Недолго. Запирая собственные чувства подальше, вновь и вновь надевая маску разумного, благородного брата, всегда знающего, как отвернуть гнев младшего от его цели, он раз за разом повторял слова древней клятвы и заставлял себя верить в её святость.

Не сейчас, впрочем.

Могила Селест всё ещё слишком ясно была отпечатана в памяти, а в резиденции Майклсонов давно не было слышно задорного смеха Ребекки. Тишина была очередным напоминанием о более мрачной правде, от которой сейчас вампир решил убраться подальше.
Относительно.
Лафайетт по-прежнему был всего лишь в паре часов езды от Нового Орлеана, а местный ковен требовал гарантий, что гонения на ведьм, прокатившиеся через города двадцать лет назад, больше не повторятся.
Элайджа слышал в броских словах страх и отчаяние, которыми наверняка была охвачена Селест в последние минуты своей жизни. Сухо бросить Клаусу, что он разберется с этой проблемой, не стоило совершенно ничего.

Союз с ведьмами мог оказаться полезным в будущем.
Первородному же была необходима передышка от собственной семьи.
То, что местный лорд давал бал, распорядившись о приглашении для недавно прибывшего в город Майклсона, было всего лишь дополнительным бонусом. Впрочем, он тихой улыбки вампир не удержался: иронию благотворительности, которой Никлаус всегда считал многочисленные альянсы, в которых его семья обязательно получала все преимущества, не оценить он не мог.

Глава ковена беспокоится о будущем для своих людей, не понаслышке зная, что значит попасть под прицел гнева испуганных горожан? Элайджа позаботится об этом. Желательно, за бокалом вина, на которое был так щедр хозяин вечера, не видящий в госте никого более, чем влиятельного плантатора и одного из городских богачей.
С такими, как он, стоит знаться.
И дела стоит решать тоже с такими, как он: хаотичная натура Никлауса была известна далеко за пределами Нового Орлеана, а Ребекку слишком многие считали слишком ветренной, чтобы говорить о чем-то материальном. Разумеется, глупцы скоро узнавали всю глубину своих заблуждений, пока вампирша брезгливо стирала капли крови с ворота платья.

На мгновение Элайджа искренне захотелось, чтобы сестра была рядом сейчас. Ей бы наверняка не понравился хозяин вечера — в отличие от его лакея, учтивого юноши у самого входа, украдкой бросающего на своего господина недовольные взгляды. Что может быть поэтичнее, чем две потерянные души, нашедшие друг друга за совместной нелюбовью к кому-то?..

Нет, определённо он найдёт способ избавить Ребекку от кинжала; ребяческий уговор Никлауса и Марселусом может катиться в ад. Она заслуживает того, чтобы наслаждаться роскошным вечером, вниманием десятков кавалеров, рассыпающихся в комплиментах, и — как ему хотелось бы верить, — его компанией.
Заметка на будущее.
Сейчас же следовало заключить небольшой уговор с главой ковена, возможно — поговорить с некоторыми аристократами, всегда готовыми расширить свои владения. Никто не исключал необходимость тактического внушения; благо, знакомые нотки вербены не скрашивали запах гостей.

Элайджа скупо улыбается, позволяя вечеру и собеседникам вести себя. Его план успел оправдать себя: за десятком и другим обсуждений возможных новых торговых путей, и проверкой слухов о бессмертных охотниках на вампиров из Старого Света, о выходках брата практически получается не думать.
С трудом, но этот Майклсон всегда был слишком упрямым.
По крайней мере, он почти что позволяет себе поверить, что еще одна ночь в Лафайетте будет приятным дополнением в копилку его личного спокойствия, пока в толпе танцующих взгляд не натыкается на знакомые карие глаза.

Катерина.
Разумеется.

Эта женщина не умела появлятся на горизонте, когда всё шло относительно хорошо. Небольшое же стихийное бедствие манило её, словно мотылька на огонёк, что бы там она не говорила о собственном инстинкте выживания.
Та, кто пятьсот лет жила под дерзким "Кэтрин", дышала и не могла надышаться опасностью и адреналином в собственной крови. Черту эту, безусловно, ей привил Никлаус, заставив научиться любить то подобие жизни, которым обернулось постоянное бегство.

Что, по-своему, тоже было крайне иронично для того, кто продолжал видеть лицо отца в каждом мало-мальски похожем на него незнакомце. Но история циклична, и былым опытам было свойственно повторяться — как бы не жалел Элайджа ту милую девушку, едва прибывшую из Болгарии, но уже оказавшейся замешаной в интригах и проклятиях древнее, чем сам мир.

Знай Клаус, что она была здесь, всего в нескольких часах езды...

Вампир задумчиво склонил голову к плечу, оставляя бокал на услужливо подставленном слугой подносе.
Вряд ли Катерина была настолько опрометчивой, чтобы громко заявлять о своем присутствии на балу. Тщеславной и горделивой, требующей быть в центре внимания — но никак не опрометчивой. Майклсон был готов поклясться, что видел мелькнувший во встречном взгляде девушки страх, только подтверждающий его догадки.

Она прибыла на бал, понятия не имея о списке гостей; но и Никлаус не был осведомлён о её присутствии, иначе стоило ожидать небольшую кавалерию у самых ворот, ожидающую приказов.

Элайджа никогда бы не назвал себя злопамятным, требующим скорого отмщения за всё то, через что приходилось переступать по воле брата, но эта ситуация... ею он собирался насладиться. Простого знания, что младший в который раз упустит шанс добраться до вертихвостки, избежавшей ритуала четыреста лет назад, хватало с головой.
А ещё — избавляло от чувства вины, иррационального, но неизменно оставляющего свою ложку дёгтя.
Не в этот раз.

Следовать за девушкой не так сложно, как ей хотелось бы: толпа сама расступалась, пропуская её вперёд, совсем не скрывая от лишних глаз. Знала ли она, что всегда привлекает внимание, куда бы не пошла? Знала наверняка, не учитывая, что сейчас это могло стоить ей проблем.
И ведь стоило бы, не реши Никлаус, что взревновать своего протеже к брату — хорошая идея. Не устрой он вакханалию из-за этого. Небольшой ответный урок в качестве взаимного братского понимания не помешал бы.

Обойти танцующих, не спуская с брюнетки глаз, ничего не стоит. Как и легко улыбнуться одними уголками губ, наконец завладев и её безраздельным вниманием, зная, что вновь сомкнувшийся барьер из людей не даст ей сбежать вновь.
Если, конечно, она не решит этот вопрос кровью, что обязано было вылиться в одну большую неприятность в лице торжествующего Клауса.

"Ты же умная девочка?"

— Здравствуй, Катерина, - её имя знакомым рокотом перекатывается на языке, всё так же отказываясь звучать выбранным ею псевдонимом. Кэтрин Пирс была результатом мании его брата; Катерина Петрова же была... кем-то иным. Отголоском времени, когда надежду на искупление было не так просто пошатнуть.

Скрипки затянули первые ноты вальса, и толпа вокруг вновь пришла в движение. Элайджа властным жестом перехватил ладонь девушки своей, слегка потянув на себя:
— Я надеюсь, ты не откажешь мне в этом танце? - он вновь улыбнулся, зная, что улыбка глаз не коснулась. Сколь бы соблазнительной не была мысль добавить в голос немного угрозы, но... нет. Не с ней. И не сейчас: угроз на этот вечер ему и без того хватило. — Что ты внушила несчастным хозяевам, что тебя пригласили в дом?