[indent] тишина . . .
[indent]
[indent] тягучая, удушающая, лапы свои костлявые тянущая к душам заблудшим, когтями на шеях их смыкается и - прощальный крик разносится по обители владыки мертвых, эхом отражаясь от стен обсидиановых, и тонет в безмолвных водах стикс.
[indent]
[indent] но мелиноя слышит ( не затихающий гомон в голове ), их всех, неупокоенных, недостойных ни полей асфоделей, ни элизиума, ни кануть в лету и обреченных ( приговорённых ) на вечное скитание по миру земному, ведь двери, ведущие в царство аидово, для них закрыты. навсегда.
[indent]
[indent]  [indent]  [indent] ( а мелиноя медленно сходит с ума )
[indent]
[indent] аид предупреждал, что земли смертных таят опасность для нас, монстров, согнанных под землю, древних и обозлившихся - по чьим венам течёт яд змеиный, а сердца давно окутал прогорклый туман. для тех, кому не возносят молитвы и не строят храмы, но чтят, потому что боятся. но правда что? и потому ли мы - монстры, что вне милости у зевса и венценосных?
[indent]
[indent] слухами земля полнится, только вот отцовские слова мелиноя помнит и беспокоится за брата, ослушавшегося его и покинувшего подземное царство…
[indent]
[indent] мечется призрак, места себе не находит. мыслями гонимая на брег песчаный, угольно-чёрный, ( как те надежды, сны и несбывшиеся мечты, что покоятся на дне реки забвения ), изо дня в день мелиноя приходит сюда, тенью скользит меж скал острых, наблюдая за тем, как харон доставляет души умерших в мир иной ( до неё доносится и отдаленный лай цербера, что охраеяет врата в подземный мир ) и как после его одинокая сгорбленная фигура удаляется прочь. и все чего-то ждёт она…
[indent]
[indent] она была против ( обида цепями сковала сердце ), и слушать не хотела загрея, пресекая зарождающиеся надежды его о матери на корню. и даже, когда на руках своих она держала его почти бездыханное обмякшее тело и молила его остановиться, он был глух. ослеплённый ( одержимый ) одной идеей.
[indent] — не гневи отца и силы свои понапрасну не трать!
[indent]
[indent] но тот мир не принимал его, отторгал, возвращая тело брата в аид. только в этот раз все обстояло иначе. в царстве, где балом вечно правила ночь, время текло иначе, так медленно, что иногда казалось, что оно течёт назад. но дни шли - песочные часы отмеряли последние песчинки, знаменующие завершение сегодняшнего дня, а загрей так и не вернулся.
[indent]
[indent] что или кто его там удерживает?
[indent]
[indent] ветер развевал ее тонкий полупрозрачный хитон, когда мелиноя, потеряв всякую надежду, удалялась прочь, во дворец из чёрного камня, над которым уже сгущались тучи. но что-то, словно невидимая сила, заставила ее остановиться, прислушаться - совсем тихие, неуловимые для смертных ушей, шлепки весла о гладь водную, а после и тусклый свет фонаря перевозчика душ разрезал тьму загробную. окружив себя покровом теней, она подобралась поближе к пристани и стала ждать, только вот когда знакомая фигура ступила на берег, и в человеке, на чьё лицо на миг упал луч света, она узнала брата - и незачем больше было прятаться.
[indent]
[indent] — загрей, - призраком паря над землей, она бросилась к брату, и искаженные формы стали приобретать очертания человеческого тела. взяв его лицо в свои ладони, она медленно скользила руками по его шее, плечам и рукам - нет ли нигде ран и ушибов - она прильнула к нему всем телом. живой. вернулся . . .
[indent]
[indent] и также резко отстранилась, изменившись в лице:
[indent] — ты обещал мне, что тот раз был последним, - испуганным голосом, срывающимся на плач, кричала ( сотрясая стены ) она. ты солгал! в тот день я пришла к тебе в спальню и, не обнаружив тебя там, все поняла.
[indent]
[indent] хоть она и покинула своё тайное убежище, но все равно старалась держаться в тени, скрывая от посторонних глаз ту часть своего лица, что была черна как смоль и уродлива как сама смерть ( и вспышки воспоминаний болью отдавались в памяти ), и даже длинные пряди волос не могли скрыть всего ужаса. — мне чудился лязг ножниц и как в последний раз дрогнула чья-то туго-натянутая нить…, - не закончив, мелиноя обратила свой взор на ту, что стояла позади брата; ту, кому он подал руку, спускаясь на землю; ту, ради которой он готов был пожертвовать собой и своей жизнью.
[indent]
[indent] комом в горле застряли нужные слова - „ мама ” - вслух которые произнести она не могла ( не хотела ), ведь может ли зваться так та, что отреклась от своих детей сразу после их рождения? вскормленная обидой и злостью и воспитанная совершенно другой женщиной, мелиное было нестерпимо больно смотреть ей в глаза.
[indent]
[indent] — персефона, - голову склонив в приветственном поклоне, она продолжила. вы и, правда, так прекрасны, как и говорят. разве только…, - помолчав немного, она улыбнулась одними лишь уголками губ, и продолжила. я вижу, на лице вашем следы духа подземного мира, он притаился в ваших кристально-чистых глазах, изгибах губ и в сердце . . .
[indent]
[indent]  [indent]  [indent] ( „ ты такое же чудовище как и мы! ” )

Шестнадцать лет непрекращающегося безумия закончились решёткой тюремной камеры. Это дарило покой. Холодный камень фундамента вносил ясность в мысли, крепкие стены подземелья обещали о п р е д е л ё н н о с т ь. Не определённость судьбы, которую несёт в себе палач, приходящий исполнять приговор, нет. Приговор до сих пор не огласили, осуждённому не давали даже намёка на то, что его ждёт. Казнят ли его публично как государственного преступника или же забудут, оставив гнить в казематах на долгие годы. Всё это не имело никакого значения, Сол прекрасно осознавал свою вину и готов был понести любое наказание, которое определит его король. В этом и был весь смысл. Его король был жив. Сильва так и не сумел завершить главную ошибку своей жизни и мог бы благодарить за это всех богов, вот только бог у него всегда был один. Бог, который никогда не нуждался в благодарности, молитвах или вере. Вершитель судеб и повелитель одной конкретной никчёмной душонки грешника. И главный дар от своего божества ничтожный ублюдок не заслуживал, но всё же получил. Знание о том, что смысл его жизни так и не стал прахом. Возможность ещё раз увидеть его и пасть пред ним на колени. Не клясться, не божиться, не биться в истерике раскаяния. Просто склонить голову, вновь служить до самой смерти. На этот раз своей. Снова оказаться на своём месте. Месте самого верного пса у чужих ног.

Долгие годы та ошибка отравляла существование. Сводила с ума воспоминаниями о прошлой, потерянной навсегда жизни. Терзала воспалённый разум снами о других мирах, где всё пошло по другому пути, где всё было иначе. Растягивала агонию умирающего на почти два десятка лет. И теперь всё прекратилось. Как будто высшие силы смилостивились над ним и позволили наконец умереть. Вот только он всё ещё жив. Жив, чтобы служить своему господину.

Сол Сильва слышит уверенные тяжёлые шаги человека, привыкшего получать от жизни всё, и поднимает голову в ожидании. Сегодня ему снова повезло. Сегодня он снова увидит своего лучшего друга, услышит своего владыку и, возможно, сумеет сделать для него что-то. Не ради того, чтобы выпросить прощения и милосердия. Просто для того, чтобы искупить хотя бы часть вины. Даже если на это уйдут жизни и тысячелетия. Быть может однажды ему повезёт ещё больше и смерть ему подарят именно эти руки. Только о таком и можно мечтать.

— Мой король... Чем могу служить?

Настоящий рай – это потерянный рай

[indent]Открываю глаза и пытаюсь прийти в себя. Внутри вся горю, пытаюсь отдышаться. Он снова приходит в мои сны. Снова. Спустя год разлуки и отсутствия всяческого контакта. Это даже забавно. Я ушла от Ходжа, но он от меня никуда не уходил. Почти каждую ночь мне снились его прикосновения, его запах и глаза. Глаза, которые смотрели на меня так, будто я самый драгоценный камень на земле. Как будто я несбыточная мечта.
Резко вскакиваю с кровати, открываю нараспашку окно. Мне нужно прийти в себя. Прошел год. Он уж давно живет своей жизнью, а я все никак не могу заставить себя забыть. Глупо. Очень глупо, Кэтрин. Это был твой выбор, помнишь? Прохладный воздух отрезвляет, хотя сцены минувшего сна до сих пор мелькают в мыслях. Я скучаю. Очень скучаю. Каждый день скучаю. Когда работаю, тренируюсь, встречаюсь с друзьями и даже когда сплю. Это похоже на наваждение, зависимость или... любовь, которую я собственноручно разрушила?

[indent]— Я не могу, Ходж, прости, — говорю на выдохе, чувствую, как тело дрожит до кончиков пальцев ног. Принимая решение о расставании, я думала, что таким образом выбираю себя. Отношения на расстоянии не сделали бы нас счастливыми. Я бы не смогла нормально тренироваться, постоянно находясь в поездках, а он... Он никак не может вернуться домой. Словно мантру я повторяю себе без остановки, раз за разом — так будет правильно.
Увидев гримасу боли на любимом лице, я делаю шаг назад. Мои слава больно ударили его, я знаю. А еще знаю, что мне тоже больно. Он сможет понять и, возможно, когда-нибудь простить. Смогу ли я просить себя за то, что сделала? На этот вопрос у меня нет ответа. 

[indent]Весь этот год я старалась как можно больше заниматься хоть чем-то. Максимум тренировок, больше работы в баре и даже пару раз вызывалась на волонтерскую работу. Призовые места на соревнованиях и приличная зарплата никак не помогали мне отвлечься от той дыры, что образовалась у меня в сердце, после нашего последнего разговора с Ходжем. Сто раз я хотела набрать его номер, сто раз хотела попросить прощения, но никогда не нажимала зеленую кнопку вызова. Почему? Пусть я и стала намного сильнее за последнее время, но перед Бейкером старшим я была беззащитна.
Мне было слишком трудно тогда отказаться от него. Слишком долго я зализывала раны и, если честно, не была уверена, что снова смогу жить как раньше, если еще хоть раз разрушу то, что мне было дороже всего. Я чертовски скучаю, Ходж.

[indent]Лиз и Брайан, как настоящие друзья старались обходить разговоры про старшего Бейкера. Я старалась делать вид, что счастлива. Думаю, мне даже иногда верили. Все, за исключением Тейта, который видел как я уматываюсь на тренировках, как практически помешалась на соревнованиях. Приходя на лед, он с удивлением обнаруживал, что я уже несколько часов занимаюсь самостоятельно и, конечно, понимал, что своей загруженностью я стараюсь отвлечься от беспокойных мыслей. Как-то раз, он завел разговор о Ходже в раздевалке, хотел чтобы я решила этот вопрос для себя, поговорила с ним. Закончилось все ссорой, которую он предпочел к следующей встрече забыть. После этого партнер не нажимал на больную рану, но следил за тем, чтобы я не переусердствовала.

[indent]Взяв с прикроватной тумбочки телефон, я снова набираю тот самый номер. Глупо было удалять телефон, который ты знаешь наизусть, правда? Впервые за год мне хочется покончить с этим. Кэтрин Хилл, которая разобралась со всем дерьмом в своей жизни, никак не может поставить точки над «i» со своим бывшим. Кэтрин Хилл, которая пообещала себе бороться, а не прятаться как раньше. Может быть сейчас самое время поговорить? Нерешительно нажимаю на кнопку вызова и жду гудков, не прислоняя телефон к уху. Если он сейчас не возьмет, то значит так надо. Значит просто нужно еще подождать, пока отпустит. Потерпеть. Это я умею. В тот самый момент, когда рука тянется к сбросу звонка, на другой стороне «провода» берут трубку. Голос, который не слышала целую вечность и который желала услышать больше всего на свете.

[indent]Ничего не изменилось, Ходж. Мое сердце все также выпрыгивает из груди, едва слышу низкий, обволакивающий как мед, голос. Молчу почти минуту и никак не могу собраться с силами чтобы хоть что-то сказать. «Привет! Как дела?» или «Я скучаю» или, правду «Каждый день без тебя я умираю».  Кажется, мы оба слышим, как бьется мое сердце.

[indent]— Нам надо поговорить, — мой голос дрожит, говорю тихо, почти шепчу. Произошло ровно то, чего я так боялась. Я не хочу говорить по телефону. Я хочу видеть его. Хочу рассказать обо всем, о чем думала все эти месяцы и ничего конкретного одновременно. Короткий разговор заканчивается тем, что я получаю смс с адресом квартиры в Риме. Неужели я и вправду это сделаю? Вопросы без остановки лезут в голову, пока я кидаю одну за другой вещь в дорожную сумку. Это чистой воды безумие, но решение принято. Я не могу больше убегать от тебя, Ходж. 

---------------------------------------------------

[indent]Все происходит слишком стремительно. Не могу понять, голова кружится от перелета или от эмоций, которые меня переполняют. Такси, самолет, снова такси. Я так волнуюсь, что даже не могу восхититься красотой Рима, смотря в окно. Это безумие и, наверное, я сошла с ума, но разве это важно, если я увижу Ходжа? Я весь год обманывала себя на его счет. Была уверенна, что из-за отношений на расстоянии любовь угаснет, станет обузой для нас обоих, но на самом деле весь год я только что и делала, что убегала от мыслей о нем. Весь год я пыталась задавить свои чувства к нему. Не_вышло.

[float=left][/float][indent]Роскошный дом с отдельным лифтом в пентхаус. Конечно, Бейкер не смог бы жить иначе. Я просто не представляла его в маленькой квартирке, где кухня и гостиная объединена, а гостевой комнаты не существует по определению. Консьерж провожает меня прямо к лифту и, кто бы мог сомневаться, называет меня «мисс Хилл». Поднимаясь наверх, я смотрю на свои руки, которые предательски дрожат. Сжимаю пальцы в кулаки и стараюсь выглядеть уверенно, а не потерянно, как есть на самом деле. Что если он на самом деле начал новую жизнь? Что если он не сможет простить меня? Что если он вообще меня видеть на самом деле не хочет? Я свожу себя с ума ровно минуту, пока двери не разъезжаются и я не вижу перед собой Ходжа.

[indent]Дыхание перехватывает, сердце начинает вырываться из груди прямо к нему. Что уж там, все тело тянется к нему, но я стою на месте, словно застывшая. Сейчас, оказавшись настолько рядом с Бейкером, я не могу поверить, что это все реально. Может я снова сплю и вижу очередной сюжет, созданный подсознанием? Но он настоящий. Его взгляд заставляет мгновенно покрыться мое тело сотней тысяч мурашек. Мое тело скучало по нему также, как и разум.

[indent]— Привет, — я чувствую, что это правильно. Говорить лично, а не по телефону. Чувствую, что наш разговор может все либо разрушить, либо собрать воедино. Впервые за долгое время, я уверенна в том, что делаю. Делаю шаг навстречу Ходжу, поднимаю голову и тону в его глазах, — Я просто хотела услышать тебя по-настоящему.

[indent]Магия не была необходимостью. Блум никогда не хотела быть феей и творить заклинания взмахом руки. Заглядывая в будущее, она видела себя ветеринарным врачом, начавшим с выгула собак одновременно с обучением. Она делала скидки семье и друзьям, легко заходила к соседям, взглянуть на вялый вид их питомца и однажды открыла свою собственную больницу, в которой оставались животные, ждущие хозяев. Она никогда не мечтала спасать сказочные королевства от злых ведьм и колдунов. Даже книжки про это казались глупостью, пока одна из них не распахнула двери, вкинув её в свой мир. Сказка оказалась реальностью, а реальность оказалась довольно дерьмовой. Феи слишком человечны, некоторые из них намного хуже, ведь у них есть то, чего нет у людей. Они любят и ненавидят, помогают и мстят, учатся и учат, а ещё захватывают волшебные миры и убивают, убивают, убивают. Иногда Блум смотрит на них и думает, как людям повезло не иметь магию. Но даже в таких сказках иногда находится что-то хорошее — сказочные принцы всё так же прекрасны и готовы на подвиги, ставящие их жизни под удар.
[indent]Скай однажды рассказывает об отце. Говорит не много, но молчит так громко, что всё остальное Блум додумывает сама. А после удивляется тому, насколько была близка. Он говорит, что все в этом мире сломаны. Блум заглядывает в себя и находит каждую трещинку. Пытается склеить, находит друзей, но мир снова оказывается против. Она берёт Ская за руку и учится доверять (пытается научить тому же и его). Рядом с ним становится удивительно спокойно. Он смотрит на неё сначала с интересом, перемешанным с недоверием, потом с обидой и первый раз за долгое время Блум признаёт свою ошибку — он ей открылся, а она обманула. Это чувство выжигает изнутри, но Скай снова помогает — он прощает и начинает доверять, помогая простить себя. Всё, что он говорит, кажется каким-то правильным и она кажется чуть более правильной себе рядом с ним. Они защищают школу, защищают друзей и близких, уничтожают Сожжённых и выигрывают эту битву. Если бы они тогда знали, что она была лишь началом, они бы, возможно, поступили по-другому. Но тогда они радовались победе, а потом вернулись в новый мир.
[indent]Блум чувствует вину. Она так хотела узнать о себе, о своём прошлом и семье, и оказалась в этом настоящей эгоисткой. Она освободила Розалинду, став причиной того, что происходит в школе сейчас. Блум закрывает глаза и сглатывает подступающий к горлу ком. Огонь проникает в самое сердце, прожигая в нём ещё одну дыру. Она — причина того, что стало с Фарагондой. Розалинда проходит мимо и улыбается ей одной. Блум сжимает кулаки, закрывает глаза и считает до десяти. Огонь постепенно гаснет и в этот раз она снова не сожгла нового директора — это прогресс. Андреас проходит следом и Блум чувствует, с каким трудом удаётся сдержаться Скаю. Она хочет помочь, хочет взять его за руку и увести от ожившего отца, хочет пойти в тюрьму и освободить Сильву, хочет остановить всё, что начала и позволить своему новому миру жить спокойно. Но остаётся стоять, не отводя взгляда от удаляющейся спины специалиста и сдерживая огонь, выжигающий всё внутри. Если отпустить его, всё станет ещё хуже.
[indent]Феи рядом о чём-то говорят, она слабо слышит отголоски разговора, благодарит их за то, что не просят участвовать. Мысли сейчас где-то далеко, в другом крыле, в тюремных комнатах, дома на диване между Майком и Ванессой, которые в шутливой форме спорят о чём-то, что только что видели по телевизору. Она давно уже не хочет быть здесь (никогда не хотела). Но бросить всё и сбежать было бы самым дерьмовым поступком. Тем более после того, что натворила. Повернув за угол, не замечает, как остальные проходят дальше. Сейчас меньше всего хочется быть с кем-то. Доходит до двери и замирает. Подкрадывается внезапное ощущение, что за ней следят — липкое, противное, пробирающее до дрожи. Блум зажигает небольшой огонёк в ладони и резко разворачивается, слабо представляя, что собирается делать. — Скай? — Огонёк падает на пол, сразу же погаснув. Есть свои плюсы в том, что он совершенно не владеет силой — небольшим использованием магии она не сможет никому навредить. — Что ты здесь делаешь? — Смотреть на него странно. Блум ещё помнит их разговоры, внезапный поцелуй и его взгляд, но последние дни стоят в памяти ярче. Их жизни, заключённые в одну школу, немного разошлись и каждый переживает происходящее сам, далеко друг от друга. Маленькая, но ощутимая пропасть появилась между ними ровно в тот момент, когда в его жизнь вернулся Андреас. Блум не за что его винить, она просто скучает.

Разведчики облетали убежище Мальбонте словно коршуны, готовые вот-вот обрушиться на любого, кто посмеет нарушить невидимые границы. Подпольный лагерь успешно скрывался от неприятелей — это первое, что потребовал нефилим от Фенцио. Ангел послушно выполнял всё, что от него требуется, но он не успел выкрасть из академии все нужные артефакты. Ритуал прошёл без эксцессов, но дальнейшие события накладывались одно на другое. Слишком быстро. Мальбонте не успевал насладиться успехами лучших стратегов, которые оказались на его стороне. Существенная часть демонов была до сих пор подконтрольна Академии, но это будет ненадолго. Никто не отменял шпионаж, шантаж. Рычаги давления были на каждого, но Маль не спешил этим пользоваться.

Нефилим как раз приближался к месту встречи с одной из… агентов? Предательниц? Было бы глупо отказываться от зорких глаз и пытливого ума, способного незаметно передать нужную информацию. Ости. Яркая, цепляющая, эмоциональная. Демон во всей красе. Она остаётся, хотя Маль видел бушующий ураган и переменчивость эмоций в её голове. Несмотря на все преимущества, откровенный подкуп, Ости считает нужным остаться в Академии. Может быть, так было лучше для всех. Разгневанная на старшую Уокер и знающая много [слишком?] о верхушках Ада, она была идеальным шпионом.
Сегодня они в очередной раз должны были встретиться на нейтральной территории. Вернее, на территории, косвенно подконтрольной Академии ангелов и демонов.

Мальбонте не сказал бы, что у Ости ветер в голове. Она далеко не беспечная, легкомысленная девица, не понимающая всю серьёзность её_его положения. Маль был уверен, что результат её размышлений — холодный расчёт. Насколько выгодна та или иная позиция, насколько реальна возможность помочь её отцу. Да, Мальбонте знал. Они успели… кхм, сблизиться?
Она была податлива, хоть и своенравна. Но преданность в  глазах блестела ярким огоньком. Демоница шла не только за сильным лидером, но и за справедливостью, которую тот пообещал. И полуангел начал переживать. Не привыкший к отказам или переобуваниям прямо перед встречей, он точно был уверен, что что-то не так.  Возможно, её раскусили? Это было бы ужасно, зная, на что способны «святоши» Цитадели. Кто вообще решил, что ангелы — воплощение добра и непротивления? Как им удалось подмять под себя чернокрылых взбалмошных, вспыльчивых, но чаще — искренних в своих намерениях демонов?
Мальбонте кривит горькую ухмылку.
Чёртова сентиментальность. Ему бы сидеть в лагере да проверять готовность армии, ведь стремительное наступление — его главное преимущество. Атаковать всегда сложнее, чем оборонять. Но Бонт внутри трепыхался, бился что есть сил, скручивая эгоцентризм в мятую тряпочку — он не мог наплевать, когда верная соратница,  в е р о я т н о,  в беде.

Мальбонте сорвался с места высоко в небо. Одного мощного прыжка хватило, чтобы крылья успели захватить большое пространство и поймали нужную скорость. Поздно он понял, что поспешил.
Слишком поглощён собственными рассуждениями. Слишком не острожен. Полудемон практически обошёл последний островок, прежде чем настигнуть академию, но. Секундная настороженность  — слишком тихо, слишком не в духе советников, слишком выворачивающие наизнанку чувства: опасение, сомнение, беспокойство. На домыслы не осталось времени, его чуйка оказалась верна, но было уже поздно — ловушка, незаметно расставленная руководством школы уже захлопнулась.  Не хватало только случайных зевак в лице юных [и не очень] бессмертных.
Нефилим шипит, когда его крылья блокируются тонкой, но невероятно цепкой нитью, острыми крючьями впившейся в чувствительные местечки. Он чувствует себя загнанным зверем, который по-прежнему может отражать очень близкие атаки, но не способен вырваться на свободу и взлететь, уйти прочь. Полуангел только и может, что рваться вверх, со всех сил вбиваться почерневшими [после окончания ритуала] крыльями в колючие прутья западни. Птица, не способная уверовать в собственное заточение; рвущаяся в любой свободный закуток клетки. Плевать, что больно не только крыльям. Конечно, ловушка рассчитана на то, чтобы удержать любые попытки бегства. Он даже чувствует, что ловушка каким-то образом приглушает его силу. Нет, в академии не было таких мощных артефактов. Признать собственный провал — одно из самых тяжёлых решений.
— Чёрт!
Плечи перестают трепыхаться, но взгляд Мальбонте всё ещё неспокойный, выжидающий. Лихорадочно думает, каким образом оказаться в воздухе.

   
          ей всегда хотелось испытывать чувство понимания
                    ведь за плечами бесконечное "п о ч е м у"
в какой момент все пошло по неизученным правилам                   
зачем все кануло в пустоту         
   
                              [ ведь это все     жутко     неправильно ]

жутко становится от мысли, что все могло пойти иначе. ведь "иначе" такое скользкое, неуловимое, эфемерное вроде как, и даже боги не способны [возможно] повернуть время вспять, дабы не испортить хронологию, что издавна хранится в руках крепких. тихее бывает грустно от мысли, что нельзя сделать шаг назад и предотвратить внезапное – то самое, что платформу из под ног выбило и раскололо алое, то самое которое бьется каждый раз при виде его… болезненно и приятно, проклятое!

"плутос", - имя его [болью в груди откликающееся] она повторяет про себя, а сама вид делает, что не заметила в очередной раз столкнувшись на земле бренной, пока в поисках пребывает. смешалась со смертными, дабы виду не показывать никому из божественных, чтоб матушке своей не рассказывать, что страдает искренно и честно для самой себя. беспокоить не хочет богиню, что в себе любовь хранит всея мира // вселенных, поди, всех и каждой. и хоть тихея – дитя матери самой-самой из самых желанных, но в любви не везет – н у  н и к а к.

- слава небесам, не заметил. не почувствовал. не обратил внимания, - тихея говорит шепотом и с мысленной улыбкой браслет-артефакт потирает пальчиками, специально зачарованный, чтоб скрываться от всякого и кого-то особенного. хочется ей найти ту, что ответит на вопрос важный, который мучает, который жалобно попискивает в одном из осколков сердца красного. лишние взгляды/свидетели ей ни к чему.

- где же ты? – тихея голову поднимает, всматривается в небо синее. в этих краях оно очень-очень насыщенное, с пятнами белыми – облаками, что в причудливые формы друг с другому сталкиваются. ветер тревожит наряд с оттенками голубого и золота, белоснежные узоры переливаются от лучей бодрящего солнца. по весне все ветра теплые, поющие [по ощущениям] о любви.

да, о любви поет ветер – невидимый, но чувственный путешественник среди миров всех. фортуна глубоко вздыхает и ловит ассорти самых разных цветов, принесенный диковинным путешественником. почти расслабляется и смотрит куда-то вдаль. ее мысли полны горечи, а в груди снова тревожно: "о любви, о любви все вокруг напоминает! и манит! ах, матушка, знала бы ты, как мне хочется прийти к тебе и обо всем рассказать, сознаться и оказаться в тепле твоих объятий. но каково это, дочери богини любви, быть в муках из-за отсутствия этой любви? где моя удача? почему в этом она мне не благоволит?"

   
          ей всегда хотелось быть любимой и любить в ответ
                    но ее удача б е с с и л ь н а в этой партии
возможно, все было бы по-другому: бесконечно и радостно                   
только это теперь неважно. это кануло         
   
                              [ и теперь     все будет     иначе ]

тихея просто шла, используя свои божественные данные. способности, силы, магию – как угодно называйте, здесь конкретика не важна. важно лишь то, что весенние ветра подгоняли ее по чьим-то следам. богиня уверенно шла, испытывая внутри привычное чувство – уверенности смешанное с трепетом. словно стрелка компаса была впаяна в сердце красное. стрелка указывала направление.

- персефона, - тюхе воздуху сообщает о той, кого ищет. в ответ ветер только сильнее становится и путь продолжается, пока девушка не оказывается среди природной тишины. она останавливается. здесь нет ничего человеческого, лишь первозданные: флора и фауна, небо и облака, солнце и вода. – персефона, ты слышишь меня? весна – твое время, а значит твои союзники - все ее элементы. наверняка ты почувствовала меня издалека. здравствуй.

богиня усаживается на землю, не желая двигаться дальше. наконец-то исполняет свое желание – погружается в траву высокую, среди цветов самых разных и блестящих от светила яркого. вдыхает весну полной грудью, позволяя себе наконец-то расслабиться. ведь больше не надо ни от кого прятаться, переживать встречи и мучится сомнениями – ведь где-то неподалеку та, кто сможет расправиться с душевной загадкой. той самой, с которой началась история сотворения боли божественной.

- я здесь по своей воле, ищу встречи с тобой.

тихея терпеливо ожидает, готовая продолжить путь, если потребуется. но ей не хочется нарушать уединения той, чья судьба могла быть совсем иной: "ведь это правда… но была ли такая возможность? а что если… но тут есть и другие факторы. зевс, аид, все бы пошло наперекосяк. проклятье, не стоит пока об этом думать". богиня мучается в вариациях, не желая [пока что] заострять на этом внимание.

вдобавок тихе гостья в этой долине раскинувшейся у кромки леса и греющейся в солнечных лучах. она всегда относилась к природе с особой любовью, а к ответственным за нее – с особым вниманием. поэтому девушка ожидает, то ли приглашения, то ли намека, то ли… да хоть чего-нибудь! и только мысль о том, что судьба персефоны могла бы сложиться по-другому, не дает расслабиться в этом ожидании. как и то, что за всем окажется плутос, всегда улыбающийся, но скрывающий страшное – использование ее любви для своих планов. ведь именно этот факт - родоначальник боли и горечи.

Нина делает глубокий вздох, стараясь перевести дыхание.

Тонкое алое, как кровь, сукно под ее пальцами разглаживается, впитывая заодно с этим мелкие капельки пота, выступившего на руках от нервов. Чуть морща лоб, она сдвигает, поправляя, жесткий воротничок, от которого так отвыкла за эти два года. Впервые за те дни, прошедшие с момента, когда она вместе с Кювеем и Матиасом вернулась в Малый дворец, Нина Зеник решилась надеть красную кефту, форму ордена корпориалов.

Там, на чужбине, в грязном и промозглом Кеттердаме, она, играя роль дарующей благодать душевной целительницы в "Белой розе", тоже носила одежды, отсылающие смотрящего на нее мыслями к ее ордену. Только халаты те, пусть и сшиты были из не самой плохой ткани, не шли ни в какое сравнение с настоящими гришийскими кефтами и были лишь ширмой для ее посетителей, тесной, неудобной, но необходимой.

Нина стоит напротив зеркала, расправляя складки, проводя пальцами по черным узорам сердцебитов, так красиво и выразительно смотрящимся на алом фоне. Сонм мыслей различных предательски атакует ее рассудок, заставляя сомневаться: может ли она носить эти цвета? Достойна ли еще называться солдатом Второй армии? С каким трепетом она принимала первую кефту с черной вышивкой, означавшей, что теперь она навсегда будет принадлежать к сердцебитам, элите среди гришей. А теперь, когда ее организм был отравлен паремом, когда силы ее управлять, контролировать любую частичку живого человеческого организма были извращены, имела ли она право называться сердцебитом, носить эти цвета?

Имела ли она право вообще вновь надеть кефту, после всего, что произошло в ее жизни? После того, как она выбрала Матиаса, а не свой народ, впутав этим выбором себя, но - главное - его в этот жестокий жизненный водоворот, приведший к смерти. И какие бы действия она не стремилась совершить потом, решение в сторону бывшего врага, ставшим ей самым близким человеком во вселенной, будет преследовать ее постоянно, пока она находится на землях Равки.

Ее вызывал уже Дарклинг на личную беседу после ее возвращения, где подробно расспрашивал про операцию, устроенную их шестеркой в Джерхольме, про Кювея и мнение Нины о нем; внимательно слушал ее рассказ про парем, про сладкие моменты ощущения собственной всесильности и болезненные минуты, казавшиеся вечностью, когда это чувство уходило навсегда, про существование после, пока не пришло осознание новых сил; задумчиво наблюдал за небольшой их демонстрацией, после чего остальное время она провела по большей части в лабораториях фабрикаторов. Тогда Зеник робко высказала желание похоронить Матиаса на его родной земле, если будет такая возможность, но никакого ответа не получила.

А потом ее позвали на совет о назначении ее и нескольких других гришей в экспедицию во Фьерду. Вчера вместе с распоряжением правителя принесли и эту кефту. Теперь Нина стоит перед зеркалом, чувствуя, как возвращается к ней тот первый трепет, а вместе с ним уверенность в том, что она готова служить своей стране и выполнять приказы своего государя, а значит она солдат. А еще это будет значить, что она сможет вернуть долг не только Равке, но и Матиасу. Она должна это сделать.

Заседание волнует Нину, точнее, наверное, заседающие. Все сплошь высоких чинов, заслуживших громкие имена службой, сражениями. Из молодых гришей здесь она одна, хоть речь и идет о команде. И все уже близится к концу, Зеник понимает, что сразу после совета она пойдет к Жене перекраивать ее лицо и фигуру, строить очередную ширму. Но слово берет Зоя.

Нине хочется встать и высказать Назяленской, что она уже не ребенок. Невозможно остаться ребёнком, пережив плен у фьерданцев, кораблекрушение и выживание в холодных пустых землях, все унижения, которыми осыпал её Кеттердам, когда она только приехала туда, и смерть любимого человека на своих руках. Эти самые руки девушка сжимает, ища в себе решимость, но только замирает, вспоминая, что именно из-за своей импульсивности ей и пришлось пройти через все это. А сейчас она не должна потерять возможность попасть во Фьерду.

Характер Зои ничуть не менее взрывной, чем у Нины. Она уходит, хлопнув дверью; от грохота многие, включая Зеник, вздрагивают. Остаток заседания проходит спокойно, наконец озвучены имена других гришей, едущих с Ниной, выбранных из двух других орденов гришей - эфириал Адрик Жабин и фабрикатор Леони Хилли. С первым девушка знакома, вторую только предстоит узнать. Всем троим ещё до отбытия необходимо пройти совместный инструктаж, сработаться.

Нина не стремится в числе первых покинуть зал совета. Дождавшись, когда только она и слуги, приводящие в порядок документы, гасящие свет, останутся в комнате, выходит за дверь с неприятным послевкусием, оставшимся от речи Зои. Ну почему она не верит в Нину? На смену подавленной злости приходит обида, а за спиной раздаётся голос шквальной. К глазам предательски поступают слезы. А, может, ты и правда все ещё ребёнок? Назяленская не должна увидеть этих слез, и Нина продолжает идти.

- Это приказ, солдат!
Зеник замирает. Это обращение охлаждает её рассудок. Нет, Нина уже не ребёнок, она солдат Второй армии, и всегда им была. Смахнув тыльной стороной ладони выступившие слезинки, девушка оборачивается к Зое.
-У меня приказ Дарклинга, мне нужно идти. Если ты ещё хочешь что-то сказать о моей некомпетентности, быть может, это подождёт несколько часов?

Изящным, уже отточенным движением, она выставляет из автомобиля ножку, обутую в блестящую лакированную лодочку, опуская ее на ничем не примечательный и совершенно прозаичный в этой ситуации асфальт. Затем следует тонкая рука, обтянутая лайковой черной перчаткой, и находит свое пристанище в широкой мозолистой ладони водителя, которая только подчеркивает ее хрупкость. А после появляется она - черные, как смоль, волосы, уложенные в тугие локоны, ослепительная белозубая (как принято говорить - голливудская) улыбка, окаймленная безупречно нанесенной алой помадой. Женщина скорее из кокетства, а не потому что ей действительно холодно, кутается в серебристый меховой палантин и, гордо вскинув голову, устремляется к съемочным павильонам.

Не успела она и пары шагов сделать от машины, как ее тотчас окружила стайка приставленных к съемкам ассистенток, защебетавших со всех сторон о чепухе различного толка: как прелестно она выглядит, куда ей нужно пройти, не нужно ли чего принести, когда начнутся съемки... Утомительно.

Она заходит в гримерную и скидывает с плеч палантин, который тут же подхватывает одна из ассистенток. Краем глаза женщина подмечает, как та подносит нежнейший мех к лицу и вдыхает аромат оставшихся на нем духов, блаженное выражение лица выдает, что девушка уже по уши влюблена в обладательницу мехов. Но это и не удивительно: в богиню любви сложно не влюбиться.

Афродита с первых же мгновений была очарована кинематографом и тем, что он мог дать людям. Особенно чарующим было внимание зрителей к кинозвездам, этот восторг, грезы о них. Естественно Афродита не могла упустить возможности получить свою долю обожания, в котором купались актеры, это было жизненно необходимо для богини любви и красоты. И теперь она наслаждалась этой всемирной любовью, которая устремлялась к ней от тех, кто видел ее, сверкающую на экранах, блистающую на красных дорожках премьерных показов. Она улыбалась, слала поцелуи, вызывая этим все новые и новые волны этого прекрасного пьянящего чувства, дарующего ей жизненные силы.

Киприда вверяет себя в нежные руки девушек-асистенток, усаживаясь на мягкий пуфик у гримерного стола. Свет, направленный со всех сторон ей на лицо, созданный, чтобы выявить все погрешности и недостатки, разочарованно моргнул, так и не найдя их. Но девушки все равно что-то поправляют, наносят на нее. Настолько ли из своего профессионализма, или все же из желания прикоснуться? Афродита смеется над какой-то глупостью, сказанной одной из них, и благодушно шлет им свое благословение. Теперь найти любовь, зачать детей этим милым глупышкам будет гораздо проще, если они того захотят.

Когда он появился на съемочной площадке, сердце богини любви предательски пропустило удар. Слишком волнительно предвкушение этой встречи, когда они с ним впервые за очень долгое время должны остаться наедине. Получив сценарий, узнав, что он уже принимает участие в съемках, Афродита тут же приняла приглашение. Уже давно пришла пора им выяснить свои отношения, примириться. Без него она тосковала, но никому никогда не призналась бы в этом.

Он входит в гримерку и концентрация ауры любви превышает все допустимые нормы, которые способны выдержать смертные, не предавшись при этом сексуальной оргии. Видимо почувствовав этот опасный момент стайка ассистенток тут же выпорхнули из ставшего удушающе волнительным помещения. Одна из них, правда задержалась, уже начав расстегивать верхние пуговицы на своем платьице, та самая, что вдыхала аромат кожи Пенорожденный с ее серебристых мехов, но, стушевавшись, поспешно вылетела следом.

Афродита беззастенчиво рассматривает его через гладь зеркала. Высокий, элегантный, чертовски красивый, как и всегда. Он подходит ближе и наклоняется: теперь богиня смотрит на свою и его зеркальные копии, отмечая их удивительную схожесть, пусть и не заметную при первом взгляде. Он всегда был продолжением ее самой, самым любимым ее творением - ее сын. Женщина лишь слегка склоняет голову, подставляя щеку под поцелуй, которым Эрос приветствует свою мать, все также не глядя на него самого, только на отражение. Вместе с теплыми мягкими губами она чувствует еще кое-что - слабый, почти выветрившийся аромат духов и кожи, который не мог принадлежать больше никому, кроме его смертной.

Холодной волной еще не забытая обида проносится по всему телу. Как можно было променять меня на нее? Но Афродита, хотя бы внешне, старается не подавать вида. Изящно взяв пыльно-розовую пуховку, она припудривает нос и щеку, там, где Эрос только что ее поцеловал. Опустив длинные ресницы, она только скосила взгляд на сына, впервые взглянув на него не через отражение, а затем вернулась к прежнему созерцанию своего любимого ребенка.
- Разве я могла упустить такую возможность: воочию посмотреть, как прекрасно мое дитя перед камерой, - богиня дарит Эросу легкую улыбку и поводит плечом, принимая безучастный вид. - Разве что немного... Как там поживает Психея?

Намеренно безразличный тон, почти на грани плохой игры, но пока что еще ни разу Афродиту не смели в этом упрекнуть. Как истинная женщина да с такой долголетней биографией, она перемерила на себя тысячу ролей, но никогда еще ей не представлялось фальшивить перед самой близкой ей душой.