Не пытайся распутать путы, эта веревка затягивается туже, если сопротивляться. И не смотри на меня так. Кляп - необходим. Мне не нужен собеседник, мне нужен слушатель. Мне нужно выговориться.
Мой родной дом Ильн - сияющий ограненный самоцвет в пространстве и времени. Я родился там шестьдесят столетий назад. Мой отец, великий творец, дал мне при рождении имя Ангилмах.
Мы не болеем, не подвластны времени и умираем только по двум причинам: убийство и самоубийство.
Пять сотен лет я провел в подмастерьях у лучших кузнецов. Истинных мастерах своего дела. Они могли вкладывать в металл свет солнца, делать его темнее непроглядной тьмы, прочнее нашей воли и пластичней наших взглядов. И я перенял их мастерство. Через три тысячи лет я стал самым известным и самым авторитетным кузнецом в своем мире. Короли свободных городов выстраивались в очередь, чтобы сделать заказ моей руки. Я получил самый почетный титул, который можно было получить в нашем мире - Великий Творец. Я вкладывал в свои творения жизнь, душу. Мои клинки пели песнь смерти, мои кулоны несли успокоение и выздоровление. Моя броня вселяла уверенность и отвагу в своего хозяина. Мои порталы были самым совершенным способом перехода между городами и планетами. И вскоре я решил, что прежде, чем я познаю вкус скуки на своих устах я должен создать семью и потомство.
И я нашел её, ту, что даровала мне свет, тепла которого я не знал заранее. Мы разделили нашу заботу и любовь с нашими детьми - близнецами. И жизнь вновь запестрила новыми открытиями и событиями.
Мои работы преобразились, я смог вкладывать в камни, металл, дерево такие эмоции и такую силу, о которой и не подозревал. И, получив свое вдохновение, преобразился и я сам. Я стал уделять гораздо больше времени не только форме, но и содержанию, сам искал компоненты. Сам исследовал пещеры горных склонов, в поисках минералов, леса в поисках древесины.
И именно тут мне попался эти Врата и этот гном!
И мир, откуда нет возврата!
Я оказался потерян. Мои навыки угасли. Мою душу разрывала боль от утраты жены и детей. Но я все еще оставался Великим Творцом. Я все еще был самым искусным кузнецом. И я принялся за работу. Я создавал портал за порталом. Я позволил себе роскошь глупости, пока не познал вкус отчаяния. Мои порталы не работали. Не хотели перенести меня домой. Не давали мне услышать пение моей любимой, увидеть улыбку своего сына, потрепать по серебрянным волосам свою дочь.
И тогда я вновь стал подмастерьем. В разношерстой компании иномирцев мои навыки высоко ценились. За один свой клинок я мог купить отряд наемников, любое мое творение становилось тут объектом торгов, а иногда и войн. Я изучал мир. Его основы. Его природу. Я вгрызался вглубь его естесства. Пока не познал его главную тайну.
Сила Мистерии была заключена в иномирцах. Он в какой-то мере подпитывался через них. И через меня в том числе. И тогда я пошел дальше. Я выковал его... Амулет. Он сокрыл меня и мои действия от Мистерии. Позволил действовать, не оглядываясь. И теперь я мог пприступить к следующему этапу.
Магическое поле, которое окутывало мир и из которого мы все черпали энергию, не однородно. Я создал песочные часы, бег которых зависел от силы магического поля. И стал проводить эксперименты. Очень быстро я понял, что сила поля, сила Мистерии напрямую зависит от количества иномирцев. Мир поддерживает его на определенном уровне, открывая порталы тогда, когда кто-то гибнет.
Следующим моим этапом стало создание кулонов, аккумуляторов магической энергии. Они были простыми и эффективными: в определенный момент я могу перенаправить всю их энергию в себя, получив силу этого мира. С такой энергией я стыл бы местным богом. И этого было бы достаточно... Что будет с Мистерией, утратившей свою силу? Не знаю. Этот вопрос меня не касается.
Но не все носят кулоны и амулеты. И тогда я стал создавать кольца, клинки, щиты, лопаты и мотыги. Легкие, как сухое дерево и прочные, как закаленная сталь. В каждое изделие я вкладывал кусочек своего мастерства. Я работал десятилетиями в тени этого мира. Никем незамеченный, никем не узнанный. Я достаточно умен, чтобы все мои артефакты не были похожи друг на друга и не обладали сходными качествами.
Зачем я тебе все это рассказал, вор? Не знаю. Одиночество закаляет дух, но отравляет разум. Все, чего я хочу - быть со своей семьей. Это не много. Но ради этого я готов уничтожить и развеять этот мир по ветрам времени. Если тебя это утешит, твою жизнь оборвет клинок лучшего кузнеца Ильн. Прощай.

***

- Раз цепочка, два - цветочки! Холод, голод и чума! Я играл не в шашки, почки ваши на кон, да-да-да! Я играл и извратил, силу выпил, вот ведь пир! Проскакал я сотни миль, только диво нет - вот скучен мир! -Спрыгнув с трона, подскочил, молнию я в миг пустил, в статую что тут стояла да мешала и мешала. - Господа, подайте сыру, пива, вяленого крыла! Успокойтесь, не дышите, я сказал, вы - не дышите! - В миг два гостя встали лихо и за горло хвать да хвать, и давай хворать, хворать. А дышать уже не могут, словно рыбы вне воды, только рты во всю открыты, взгляды ужаса полны.

- Я ведь сразу говорил - мое царство, мой закон, как сказал - такой и сон. Я извечен, я силен. Я из тайны, тьмы веков! Создан чудом на года, не спастись уж от меня. Арлекин кошмаров, хаос, я безумный Нострадамус! Поиграть со мной хотите? Раз в три сотни лет я гибну. И не разу не видал тех, кто никогда б не спал! Все вы спите, сны хотите, но загвоздка такова - скучно стало мне, ага! Я вам сны дарую добры, сказки, были и удобно, когда выспаться ты можешь и работать словно боже. Только нет уже кошмаров, что терзали б наяву, тех кто силен духом явно, тех кому и тьма прохладна. Я видал такое лихо, где страдали пыткой девы, где чума настигла север, как обагрилась земля - войны, страсти, власть, года... Скука смертная, что скажешь? - Встав у рыцаря под боком, я вонзил ему топор. Криво, косо, мимобоком, в ногу правую, близ стоп. Крик, рычанье и отвага. Бросился он в бой скорей. Я отскок. Бочком и вправо. И залился звонким смехом, словно пел им по утрам. - Вот же, вот какая месть! Все вы люди сразу в драку, ну а я же лишь смеясь, топоры могу кидать. В рыцарей, детей и кошек, всех настигнет мой кошмар, коль не станет океан алым от крови и гнева, бога нашего затея, раз уж существую я - вам решать задачу вместе либо порознь, пусть и так, интересней на крайняк! - Растворившись у окна, в миг явился я у трона и коснулся двух гонцов. - Вы теперь когда уснете, углядите страх людей, муки, жёсткие страданья, дев без кожи, сострадание демонов и тьму веков, разум медленно покинет и безумство вас настигнет, вы ворветесь словно звери в царский двор и башню магов, и порвете всех за раз, вы несёте хаос в храм! - Я отпрыгнул и уселся на трон, тихонько зевнув. - Что стоите в промедление? Брысь отсюда, люда дурь! - Покрутился, глянул с башни. Ускакали что аж пыль. Пусть боятся, пусть боятся, я хочу сыграть на жизнь. Покрутился, вновь вниз глянул, гаденько смеясь привстал. И окинул, и окинул взором зал и трон, себя. - Вот хорош я! Шишка я! - И задумал наказание люду мирному страданье, чтоб не знали про порядок, позабыли сладкий сон. Я дыхнул в окно огнём. Разлетелись искры света, хаос по ветру понёс страх и мрак, кошмар из снов. - Кто заснёт, проснется зверем, обезумет он во сне. Кто вздремнет, умом поедет. Медитация - к беде! Всех сведу за ночи черны, вот уж диво, жди беды! Поглядим как в этом веке, что придумают они?!

***
Я тот, кто я есть. Я не свет и не тьма. Я послан Богом, чтобы служить, и, в служении своем, я вижу истину. Я послан нести людям весть, ибо заблудшие они в своих мыслях и страстях. Прислушайтесь к слову Его. Прислушайтесь к слову моему, ибо я глас Его, уши Его и зеницы Его. Господь нас ведет по пути праведному, готовит к очищению, укрывает от лукавого. Но нет предела могуществу Зла. И сокрыто оно повсюду. Услышьте весть мою, люди, ибо грядет Эра Погибели, Эра конца нашему миру. Да, это и мой мир, хоть родился я не на этой земле.

Услышьте же мою историю, да восславьте слово Господа! Я знал и боль, и отчаяние, видел, как вокруг царит смерть – Чума настигла мои земли, когда мать растила меня в колыбели. Я видел Смерть, Войну и Глад! Я рос среди демонов и нечисти, что ходили по земле, несли разрушение и погибель. Я потерял отца и мать – нелюди забрали их, извратили, и я не узнавал их боле. И, покинутый, я обратился к вере. Ибо только она даровала мне спасение. Я пришел во храм и вскричал – помилуй, Господь! Избавь наш мир от болезней и укажи мне путь. Я истово жажду служить тебе, вот мои руки, смотри – я простираю их к тебе наверх, и не гнушаюсь стоять на коленях пред тобой. И молился я денно и нощно, ни одна крошка не касалась моих губ – таков обет был мой. Я ждал. И на себе испытал я Голод. И пришла надежда. Среди страдания и боли я услышал голос, что сказал мне – иди, ибо ты избран. И руки мои налились силой, и смог я уничтожить врага, что прятался под личиной родных. И понял я, что Господь указал мне спасение. Я видел душу нечестивцев, что шагали по моей земле. Я видел, что они приносят в мой мир. Они почти уничтожили его, но я смог спасти.

Этой рукой я раскрывал их пороки, раскрывал пред народом их истинную суть. Как и сейчас я меняю эту нечестивую, что смела притворяться человеком! Вы видите, что стала она гадиной о семи головах и десятью рогах? Вы видите, кого ваш народ пригрел на своей груди?

Другой же рукой я очищаю их душу, Я прикасался к ним, давая покой! Как и сейчас распадается она прахом, уходит в свои чертоги. И мир мой был спасен, ибо только добродетель была в чести. Боялись нечистые твари гнева Господня, что направлял мои руки, бежали прочь они в криках и мольбах.

Я вижу ваш страх и надежду, мольбу и ликование. И я радуюсь, ибо не вы рабы мои, а я ваш слуга, что готов спасти вас.

Но Господь всеведущ – он помогает обездоленным и карает нечестивых, алчущих вашей крови и дома. И когда мой дом был спасен, направил он мои стопы в иные миры. Показал ужасы, что владели людьми – детей, что умирали в горячке, добрых молодцев, что терзали монстры и чудища. Девиц, что страдали от искушений перед нелюдьми. И видел я демонов, что скрывались за маской добродетели. Что жили среди человечества, забирая их дома, женщин, детей. Что склоняли несчастных во искушение, что приносили болезни и смерть. И, как посланник Божий, я нес благую весть – спасение, истину и очищение.

Узрите же силу Его, Его милосердие и добродетель! Прислушайтесь к сердцам вашим, отриньте злое и последуйте за мной! И приведу я вас в лучший, очищенный мир с достатком и радостью! Несите истину и карайте Зло, что прячется под масками. Вы видели, что дал мне Господь. Вы видели, как я руками карал нечистых, принесших болезнь в ваши города и селения! Вы видели, как ноги мои, ступая по миру давали облегчение и процветание! Вы видели людей, что с криками радости встречали меня. И видели вы нечестивцев, прячущихся за масками человеков. Так последуйте же вперед, посланники мои – несите весть благую, да стращайте Зло, притаившееся у порога. И мы очистим этот мир от Чумы, Глада, Войны и Смерти!

Детские крики – первые мгновения жизни. Тогда я еще не знала, что меня ждет и какой части большого мира я принадлежу. Если бы мы могли понимать сразу, то давно бы смирились с тем, что все дается не легко. Мое имя знают лишь единицы. Лязг стали и крики скрывали его в неестественном шуме. Я – «танцовщица», воспитанница гордого народа, что останется в тайне для тех, кто не достоин знать. И сейчас я начну свой рассказ.
Мир, который окружал меня с самого детства, был полон радости и боли. С первых дней, которые я еще способна вспомнить, я уже ступила на тропу, с которой нельзя было сойти. Я должна была стать живым танцем, что несет радость, веселье и… смерть. Только единицы могли увидеть мой родной дом, и очень редко ими являлись даже Короли. Мир цветов и красок, созданный теми, кто добился всего благодаря тонкой игре и умению красть чужие сердца. Мы были не демонами и не магами, но каждый подступивший к тайне с трудом верил в это. Мой народ славился искусством танцев и женщинами, что его исполняли. И разлетались слухи, что даже сами эльфы признали детей загадочного города, скрытого где-то на востоке. Правда то или нет – подтвердить могли лишь единицы. Могли, но не смели.
Я в четырнадцать лет.
– Парящая с голубыми волосами, настала твоя очередь! – это была я, стоявшая посередине толпы испуганных девочек. Гордая и упрямая уже в те дни. Из-за необычного цвета волос меня посчитали выдающейся, рожденной под знаком судьбы. И она не прогадали, дрянью я была еще той. Я молча прошлась до центра зала без крыши, облаченная в «боевую» ткань, моей любимой частью которой являлись цветастые, приятно лежащие на ноге шаровары оранжевого цвета. На меня падала тень, и если призадуматься, то тогда я еще не была достойна лучей солнца. Мои сестры молча наблюдали, они не смели отрывать глаз – их ждало тоже самое. Первой частью экзаменов стали «танцы» с элементами боевых искусств. Мне предстояло пройти полосу препятствий, состоящую из возвышающихся столбов и стали перемешанной в причудливых формах с деревом. Тогда я была полна неуверенности, и не в силах придумать что-то лучше просто рванула вперед, пытаясь забыть все, даже саму себя. Так было проще. Первый столб был низким, всего одну ладонь вверх, – это казалось шуткой – помня тот момент, еще наивная я восприняла это как удачное начало, возможно, так это видели и все до меня. Нога упала так уверенно, что я решила с большей скоростью устремиться перед, ввысь, минуя препятствия в виде крутящихся бревен, будто из вредности им тем же самым крутящимся движением. Я была ребенком. Еще парочка рывков – и тяжесть постепенно брала верх, но это было единственное, что замедляло мое движение. То ли из-за глупости, то ли из-за своей неугомонности, я совершенно позабыла о высоте с которой имею дело. Страх отступал с каждым новым мгновением, с каждым новым рывком внимание к балансу становилось сильнее. Я должна была порхать, как и полагает статусу «Парящей», невозмутимо, грациозно и легко минуя препятствия, словно ветер – в этом заключалась суть тренировок. Но на самом деле все вышло иначе, и я не могла винить себя в тот момент, не могла винить маленькую девочку. Поднявшись на высоту более трех метров, я ощутила внезапное давление. Беспощадные механизмы передо мной уже не казались такими щадящими и смешными, и я, обнаружив свое положение, ощутила легкое смятие. В силу своего дурного характера и неопытности я бездумно увлеклась действом, я рвалась вперед, не замечая своих ранений. Моя одежда испачкалась в крови, холод начал овладевать телом, а после того, как я взглянула на свою влажную ладонь – боль сковала все оставшееся. Не в силах сдержать накопившиеся чувства, я тихонько проскулила, выпустив пробившиеся сквозь сопротивляющиеся веки слезы. Последние что я помню – падение.
Одним из основных секретов нашего города являлась поддельная беззащитность: мы стремились к силе, как и другие любые города с достойными правителями, но не придавали это огласке. О воинах, которые рождались здесь, не знал никто лишь по одной простой причине – никто попросту не переживал встречу с Парящими или не знал с кем имеет дело. Цена такого достижения была чудовищна. Воспоминания будут моим подтверждением: возле моих ног расстилалась земля, пропитанная кровью, сопя и сдерживая слезы, по ней тихо и медленно шли те, кого я называла сестрами – нам было запрещено плакать, ведь лишняя эмоциональность могла помешать и навредить еще сильнее. Как же нам при всей этой жестокости должно было вселять в сердца людей радость? – я мучилась над этим вопросом долго. В какой-то момент я упустила ответ, и из-за этого мне приходилось сложнее. Я мирилась, не в силах заподозрить причину собственных проблем.
Взмахи ног, изящные и уверенные изгибы, недоступные обычному смертному. Я возвышаюсь над землей, и блеск моих одежд затмевал само солнце. При каждом движении создавались вихри из длинных голубых волос, путающих сознание. Я стала танцем, несущим смерть. Меня сравнивали с бушующим морем в полдень, когда яркие лучи обжигали сильнее всего. Мне было девятнадцать, я была полна энергии и сил. Я стала достойна солнца. Те препятствия из детства уже были для меня игрой: ловко перепрыгивая через одно, а то и два лезвия – я оставляла всех сестер позади. Моему хладнокровию завидовали даже Старшие, я отличалась от других и всегда стремилась быть впереди. Но даже у меня была одна единственная «слабость», которую я всячески отказывалась признавать. Она пришла позже, когда мое тело достаточно окрепло. Я не умела «обольщать». Изначально Парящие считались сказочно красивыми и изящными танцовщицами, способными вскружить голову любому мужчине, но я этого не понимала. Я была первой среди сестер как убийца, но не как танцор, хотя мои навыки в этом не отставали. Только позже я поняла, что в переломный момент мое сердце ожесточилось, слово «любовь» была не из моего словаря, мой интерес всегда был в рамках любимых танцев со смертельным исходом. Мои сестры придавали значение этому слову, «любовь», пока я в гордом одиночестве оттачивала свои смертоносные навыки, пытаясь понять все через привычное мне дело – скажите глупо? Я тоже так думаю, но тогда у меня больше ничего не было. Я метала ножи, когда чувствовала напряжение в руках. Я неустанно взмывала в верх, отталкиваясь от белоснежных каменных столбов, потея и выдыхаясь с каждым преодолением себя, в попытках разогнать сомнения. Я пыталась думать лучше, разгоняя кровь по телу резкими и смертоносными движениями тела. И не было равных мне. Но как бы я не старалась – понять мне было не дано.  Как же не свернуть голову мужчине или женщине, смеющим мять мою одежду?! Я была Парящей, драгоценностью своего народа – кто есть они? Были сестры, разделяющие мое мнение, но вскоре и на них снисходило «озарение». Однако и я не была безнадежна. Тренировки были тренировками – я всегда относилась к ним должно, а задачи – задачами. Если я не могла что-то сделать, то это задевало мою гордость. Я шла к цели, не оборачиваясь на мелочи. Мне приходилось исполнять, даже если я не понимала, как.
Холодный северный ветер раздувал длинные локоны моих волос. Я стояла на высоком утесе, разглядывая покрывшиеся снегом просторы. Окружающие земли разделяли со мной тоску. Я была не на родине: мне пришлось уйти. Выдающихся Парящих отправляли в мир, дабы те закрепили свои навыки и набирались опыта. Мне доверяли – и это было честью, но кто бы мог подумать, что я больше никогда не увижу дом. Я попала в другой мир, именуемый Мистерией, и давно потеряла счет пройденных лет, но до того, как это произошло, я избавилась от мучавшей меня слабости, при помощи мужчины в маске, которого обещала найти.
В новом мире я мерзла чуть меньше. Мне стало двадцать пять, и с каждым годом мой танец становился все прекрасней и смертоносней. Я притягивала к себе внимание необычной красотой, веселила, играла как должно Парящей, а затем убивала, если то была нужда. Последнюю часть, пожалуй, я любила больше всего. Выбравшись из города, еще давным-давно, я открыла для себя большую свободу, и кто бы мог подумать, что кража чужой жизни могла так освежать? В основном на Мистерии царило лето. Я привыкла к солнцу, но сейчас мне приходилось выполнять задание той, кому я поклялась в верности – Моране. Если кратко – мерзла возле маленького костра, кидала скучающий взгляд на ночное небо – оно меня не интересовало, я была дитем другого свечения – и вспоминала родные края. В общем, не повезло с локацией.
С наступлением нового дня я пришла к месту где нужно было «прибраться». Передо мной раскрылись скрипящие деревянные двери, и тепло очага ощутимо коснулось окоченевших конечностей. Тут были люди, что воспротивились воле хозяйки борделя, и я пришла по их душу. Побежав мимо творящегося шума, я откинула ограничивающее мою власть барахло. Мой необычный волос как обычно привлек большое внимание, однако одеяния танцовщицы выглядели куда более вызывающее. С помощью зелий и комфортной одежды я старалась сохранять вид должный моему народу, вид должный Парящей. Танцы и разбой уже царили здесь, я смешалась с толпой, как будто изначально была её частью. Первой целью стал эльф. Я решила использовать метод марионетки. «Случайный» пьяница ухватил меня за талию и начал «покорно» следовать моему ритму, его грубая сила полностью контролировалась мной: попытавшись взять меня, он встречался с плавным движением в его сторону, а за тем слабым толчком в бок, когда он тянулся за поцелуем – я хищно обжигала его дыханием, и чем больше попыток он предпринимал, тем сильнее путался в пространстве. Подойдя к эльфу на достаточное расстояние, я незаметно поразила его шею иглой, выбрав момент, когда он скрывает глаза за кружкой хмеля, а затем отпустила пьянчугу, тихо скрывшись в толпе. Пьяница упал на пьяницу – в этом не было ничего необычного. Пока все будут разбираться в случившемся – я буду продолжать свой танец. Проскальзывая сквозь разворачивающуюся драку, я незаметно забираю чужую тарелку баранины и ставлю я её на чужой стол – вуаля, и через несколько мгновений двое мужчин буйного нрава выясняют отношения. Никто не заподозрил здешнюю танцовщицу… здешнюю? Никто об этом не догадается. Я замечаю, как нужный мне человек устремляется сквозь дерущуюся толпу, поскольку спешит помочь тому, кого я подставила. Да, чувство долга – хорошее качество, но излишняя эмоциональность ведет к гибели. Ухватившись за проходящую девицу, я крепко сжимаю её и контролирую дыхание поцелуем, без шанса на сопротивление она попадает в гущу событий вместе со мной, она боится и не знает, что ей делать. Но для меня это было обычным удовольствием, я виляла в толпе, избегая толчки или подставляла под удары свою попутчицу – бедняга плакала и пыталась выбраться, но Парящие только притворяются слабыми, поэтому ей не удалось избежать своей участи. Столкнувшись с нужным мне мужчиной, я бросила свою попутчицу в него, сразу же совершая рывок за спину и нанося удар скрытым кинжалом в область живота – они не вышли живыми. Я поспешила вырваться из кольца битвы, рывками проходя под ударами и схватившимися люди. Еще пару жизней я отобрала по пути, а затем схватила свои обмотки и убралась прочь.
– Разве ты не хочешь остаться здесь еще немножко? – до чего знакомый голос. Этот прохиндей. Я не любила его, однако он был единственным, кто обещал мне помочь вернуться в родной мир. Это было ложью, но никто не обещал мне большего.
– Что тебе нужно, Тирий?
– Мне нужна помощь любимого «Танца Мораны» …

Тут темно и тесно, и пряная сырость лезет будто в самые кости. Я её чую. Уже привык. Тут до безумия тихо и холодно. Это - моя могила.
Однако, сам я жив. И ни отсутствие воздуха, ни забившаяся в рот и легкие земля, ни тяжесть её, ни голод этого факта почему-то не изменяют. Но как я тут оказался? - Оо!..
Да ничего героического.
Меня закопал сосед.
Мы с ним маленько выпили недавно - отмечали. А поутру он, бедный человек, меня не добудился. Перепугался от этого, видать, решил, что будто я взаправду помер и это он меня убил - вот и зарыл, чтобы никто не догадался. Зато как хорошо посидели!..
В последний раз.
Мы "отмечали" с ним сапоги. Как до́бро накануне сбыл их.
Я же был сапожник. Ну, то есть знался им тут двадцать четыре года последние; и какие ведь вещи порою создавал! Хоть царям подари - голенища, носы из отменной демонической кожи. Сам освежёвывал. Сам каждого резал, сам выбирал. Моя гордость.
Мясо нёс на рынок - нечего деньгам пропадать, - как "дичь" продавал; шкурки - в мастерскую. А души - накрепко привязывал к камням. Прах к праху.
Они отлично липли на осколки сердцевины Азазель.
Мелкие такие, остренькие камешки, как скальник, - этих осколков у меня была целая горсть. И долго же бродил я с ними по земле пока по одному ни перепрятал! Какой сунул под фундамент, какой - в стене замуровал, под опору в подземелье, в церковную мозаику. Давно. Тогда еще не помышлял о сапогах, и не осел.
Тогда - я был известен камнетёсом: Добрый Стеберт.
Так и называли. По совести работал, иногда лечил - всё, что осталось после ритуала от умений. Но был ли выбор: терять их, не терять?.. Я думаю, что нет. Великие стремления - великая отдача, и нечего метаться.
Я - светлый маг.
Но свет в моих руках не был так добр, как мне того хотелось. А я ж мечтал не только исцелять, не только избавлять от темноты жилища и умы - нет, больше! Я желал избавить от вечной жизни всех ублюдков Зла.
И я придумал, как.
Нашел святого. Святого Эрика. Скосил под дурачка, раз просто света не хватало почему-то для провокации резни и геноцида всех чертей любого уровня и толка. Во имя лучшей жизни!
А оскверненный, потом провел тяжелый, сложный ритуал.
Готовился к нему десятилетия.
С малых ногтей, со школьной табуретки я ведь всегда тянулся к светлому, святому. И дома под крылом у папы с мамой, и после, когда ребенком двенадцати годов узнал о даре колдовать. Никто не выбирал. Никто не сомневался, когда меня отправили учиться под купол к Золотым драконам в Школу Света. И я тогда уже задался этой целью.
Я был упрямый мальчик.
Шел и шел... И вот - достиг!
Они вот-вот узнают, что этот мерзкий орган поломался, и больше никого не возродит.
Да. Я успел убить последнюю необходимую рогатую скотину.
А дальше хоть под землю, хоть в огонь - я жил уже не зря! И никакой обиды не может быть, и ни за что. Я понимаю бедного соседа. Иначе по суровому закону его бы за меня казнили б самого
Прощаю и люблю.

Ваш Добрый Стеберт.

Потихоньку к отцу Корблу вновь вернулось зрение. Светлые пятна наконец пропали, а мир принял более привычные очертания. Теперь уж наставляющий луч мог наконец осмотреть поле битвы не опасаясь того, что его глаза лопнут от напряжения.
И первое, что он увидел – жестокое, хладнокровное убийство беззащитного агнца. Сие аморальное, полное подлости и коварства действо несколько смутило отца Корбла. Найти логическое объяснение убийству барана он не мог. В голову приходили только нелогичные. Возможно, эта девушка просто не желала делиться частичкой славы за уничтожение нежити с немощным стариком. Но вряд ли агнец смог бы нанести серьезный вред этому земноводному, так что, о какой славе идет речь? Или она знает об этой твари что-то, чего не знает Корбл. Может атака барана привела бы к каким-то непоправимым последствиям. Но что такого мог сделать несчастный барашек? Или эта девушка имеет что-то против баранов. На самом деле, эта теория звучит не бредовее двух предыдущих. Так и не найдя ответ на свой вопрос, Корбл рассеяно погладил череп. – "Ничего-ничего, ты им еще покажешь. Всем покажешь".
А потом несчастные глаза не менее несчастного служителя церкви наткнулись на огромную жабу. В принципе, она почти не изменилась с прошлого раза, за исключением одной маленькой, но существенной детали – в ее голове появилась дыра. Однако мертвой (по крайней мере, в том понимании, которое люди обычно вкладывают в это слово) она не была.
"Еще одна нежить. Прекрасно! И почему с ним сражается только солнцепоклонница? Куда делись бараноубийца и тот мужчина?" - Оглядевшись, отец Корбл нашел ответ на один из вопросов, но вместе с тем в его голове появилась еще парочка новых. К примеру: "Что это за тварь?!?" Или: "Почему эта… блаженная гонится за этим… существом? На вид оно явно не такое опасное как та жаба".
Весь этот фарс отцу Корблу успел порядком надоесть. Такое чувство, что эти люди специально подставляются под удар. Просто так, веселья ради. Да и чернокнижник, что создал этих существ, также, судя по всему, был не в ладах с собственной головой. Ну кто, кто в здравом уме создаст этих рыбомонстров? У чернокнижника материала получше не нашлось? Или он в свободное время рыбачит, а тут ему в голову пришла гениальная идея по совмещению приятного с полезным? Корбл понемногу выходил из себя. Голодный, уставший и не выспавшийся, служитель церкви поспешно заковылял к домику, намереваясь отсидеться там до конца этого безумия.
- Кто-нибудь объяснит мне, что вообще происходит? – как ни старался отец Корбл сдержаться, но тихое недовольное бубнение всё же вырвалось из его уст – сначала похищают, телепортируют Творец знает куда, потом рыбами пугают (никогда теперь рыбу есть не буду), в глаза светят всякими псевдосветилами, барашка вот убили… Да что б им всем вечно в ложном мире пребывать! - По окончанию этой тихой тирады Корбл успокоился. Когда же он подошел к девчушке, что всё это время пряталась в доме, доброжелательная улыбка вновь озарила его лицо – Дитя, нет ли здесь чего-нибудь, что можно было бы легко поджечь? – Задавая этот вопрос, отец Корбл одновременно вытаскивал из сумки кремень с огнивом, а из книги одну из легковоспламеняющихся бумажных закладок.

Город встретил шумом. И обещанием большой библиотеки. В которой про Око Моря не было ничего. Следом шли сначала приличные таверны где собирались моряки. А потом и не слишком приличные. Сплетни, смутные намеки и пьяные сказки наконец и привели в подвальный карточный клуб.
Жаль никто так и не смог сказать был ли талисман реальностью или вымыслом. Но, так хотелось проверить.

********

Полуподвальное помещение. Мрак, разгоняемый десятком свечей. Закопченные стены и потолок. В воздухе стоит дым от нескольких трубок. В центре – стол, заваленный игральными картами, грудами монет и кувшинами с вином. В помещении людно и шумно. Здесь около десятка мужчин, чья одежда и манера держаться выдает в них моряков, и одна женщина. Она одета слишком дорого для этого притона, и держится слишком уверенно. Настолько уверенно, что уже не воспринимается местным как их законная добыча. Ведь если у нее хватило смелости прийти сюда, и сидеть здесь с таким видом – спокойным и чуть насмешливым – за этим что то стоит.
Сила. Реальная сила. Такую даже магию дать не может. Здесь что-то большее.
В ее руках – карты, перед ней такая же груда монет, как и перед всеми играющими и такой же кувшин вина.
Свет свечей отражается от ее украшений оранжевыми и синими бликами.
- Расскажи мне об Оке Моря, - требует она у сидящего напротив моряка. Глаза ее блестят, а в голосе слышатся хриплые нотки. Те, что любой мужчина предпочел бы услышать в собственной спальне, и никак не в виде просьбы рассказать о каком-то камне.
Но, эту девушку, назвавшуюся Итарой, не интересуют мужчины – только игра и легенды.
- Говорят, это древний артефакт, что может управлять штормами, - моряк перебирает карты. Его борода черна, а волосы с сединой перехвачены алой лентой. Он опытный капитан, но слишком любит играть в карты. Зовут его Джон Линл.
- Небесной голубизны сапфир, обрамленный медью. Все вместе выглядит как яростный синий глаз. Сам амулет примерно такого размера, - он показывает на своей руке – половина ладони.
- Этот сапфир – на самом деле не камень, а настоящий глаз морского дракона. Самого первого из них всех. Когда он погиб – Око единственное что от него осталось. И оно хранит его силу – силу всех штормов.
- И ты знаешь, где он? – Итара выдает свое напряжение, сжимая пальцы на крае стола. Смотрит на капитана с такой страстью, что тот теряется, путая карты. Но уже спустя мгновение – девушка лениво откинулась на своем стуле, улыбается, подкидывая ко своей ставке еще пару золотых монет.
- Знаю, в глубине Забытого моря, на безымянном острове, что скрыт в тумане, лежит на алтаре, посвященном штормам. Существует даже карта. Но – это лишь легенда! Пей, красотка, и показывай карты!
- Успеем еще. И – я подняла ставку. У тебя есть чем на нее ответить, красавчик? - девушка смеется, делая еще пару глотков вина. Пьет она много, по-мужски, но взгляд ее остается ясным. Она кажется еще привлекательнее и еще опаснее – как лиса в курятнике.
Звенят монеты. Ставки поднимаются все выше с каждым глотком вина. Зрители подбадривают играющих. А ставки взлетают до небес. И вскоре – монет уже не хватает. В ход идут драгоценные камни и расписки. И вот наступает момент, когда на стол ложится самый ценный приз – грамота на владение кораблем. И ответ – десяток крупных ограненных камней – рубины и бриллианты. Воздух накален до предела, зрители не дышат, а большая часть игроков просто отсеилась, не выдержав таких ставок.
Остаются лишь двое – бородач и девушка. Они уже не смотрят на карты – лишь друг на друга гадая у кого комбинация лучше и кто выиграет все. Лишится ли капитан корабля, потеряет ли эта наглая девица свою уверенность в случае проигрыша. Время открывать карты. И это момент полной тишины.
- Ну что, красотка, составишь мне компанию этой ночью? - Линл ухмыляется, выкладывая на стол карты. Хорошая комбинация. Выигрышная.
- Тебе понравится, обещаю, - он тянется за выигрышем, с удовольствием наблюдая, как пропала наглая улыбка Итары. Но останавливается, словно наткнувшись на стену. Потому что девушка вновь улыбается. И улыбка эта хищная, страшная, злая.
На стол ложатся ее карты. Чуть лучше. Всего на один ранг – но лучше.
- Прости, дорогой. Не сегодня.
Комната взрывается шумом. Капитан в ярости вскакивает на ноги, хватаясь за пояс, где должно быть оружие. И бессильно оседает на свое место, остановленный одним взглядом. Сапфировые глаза напротив не могут принадлежать человеку. Только монстру, который способен сделать с ним все что захочет. И который выиграл совершенно честно. Бородач понимает это за одно мгновение. И, ругнувшись, разбивает свой кувшин о стену и твердым шагом покидает комнату.
Итара смеется, сгребая со стола золото, камни и грамоты.
- Сегодня Госпожа на моей стороне.
И желающих возразить этому нет. А цепкий взгляд девушки замечает у стены человека, который выглядит более встревоженным и даже опечаленным.
- Ты же старший помощник капитана на моем корабле?
Она видит, как перекосилось лицо моряка от этих слов, но он кивнул.
- Пошли со мной, поговорить надо.
В голосе ее звучит сталь, не терпящая возражений. Встает и выходит, не оборачиваясь, зная что тот и так пойдет за ней следом.
О чем они говорили так никто и не узнал, но на следующий день у корабля «Золотая антилопа» был новый капитан и новое имя. Теперь он звался «Ларга». А на флаге его раскинул крылья синий дракон.

«Нет!» - мысленно завопила О’Берн, заслышав треск рвущейся ткани.
- Нет! – сдавленным стоном вторила ей иллюзия, бросаясь к откинутым кускам ткани. Что там после этого нёс Арчер, воровка уже не слушала, и даже не прикидывалась, будто это делает копия – та на мальчишку даже не смотрела, горестно сгорбившись на полу, с нежностью прижимая к себе обрывки.
«Нет, нет, он же не сделал этого, правда? Это же, это ведь…Пожалуйста, скажите, что мне просто послышалось, пожалуйста»
Холодным комом в горле встали скорбь и гнев. Мерзкий мальчишка. Как он посмел? Эта одежда была самым дорогим, что было у обездоленной жрицы. Единственным, что у нее было, если уж говорить прямо. Прекрасный наряд был не просто нарядною тряпкой – он превратился в символ. Символ той заботы, почёта и учтивой нежности, которые, казалось жрице, она вновь обрела в семье основателей. Шелка с расписными цветами ничуть не уступали в красоте и изяществе ни одному платью, что О’Берн носила прежде - а ей доставалось немало прелестных вещиц. До того много и до того заботливо развешивала их толстушка-служанка, что иногда вдове казалось: это платья носят ее. Вот и сейчас роскошный подарок словно возвещал конец унизительных мытарств, конец жизни в грязных, кровавых обносках.
К тому же, пусть магичка и не признала бы это вслух, значимым для нее было и то, как и от кого она получила несчастный наряд. Обожженный после встречи с дурной ангелицей, отчего-то соправитель города не послал слугу, а сам позаботился о жрице. Зачем? Почему? О чем он думал? Нира не знала. Лишь отчаянно захотела вернуться назад, на какие-то жалкие четверть часа. Когда на краткие минуты все стало спокойно, тепло и защищено. Нежно. Счастливо. Будто бы и не наяву это было.
А этот полудурок так безжалостно подарок уничтожил. А заодно развеял все сомнения рыжей касательно того дела, ради которого она здесь и пряталась. И возвещенное драконицей решение завершило дело. (Одна из иллюзий меж тем, когда златовласая разгадала их природу, попятилась дальше в коридор, и прижалась к одной из дверей, будто желая преградить туда вход. Настоящая чародейка, конечно же, находилась совсем не там.)
Жрица бессильно закрыла глаза. Ведь так всегда. Иногда Нира ощущала, что всю жизнь в новом мире ей только и оставалось, что наблюдать, как разрушается все, полученное и построенное ею. Из-за глупой гордости, из-за чужой мстительности, из-за прихотливых изгибов судьбы — слепой убийцы. Бежать от одного краха к другому. Терять немногих друзей и союзников. Потерять, в конце концов, даже собственное тело. И ради чего? Ради недостижимого дара? Жреческая сила ведь выбирает самых недостойных. И среди орд рыжих девиц самой непригодной для светлого оказалась она.
Но ведь в ней было столько амбиций! Она не заикающаяся девочка-одуванчик, бесхребетно открещивающаяся от силы! Она готова, она алчет прийти и взять то, что ей принадлежит!
Да только в планы мира это не входит. Всё, что она получает – лишь новые палки в колеса. Этот безумный мир и дальше будет делать всё, лишь бы несчастная не пришла к успеху. Втаптывать в грязь с нарочитой жестокостью, коль за корчами наблюдать столь приятно.
Но ей надоело доставлять всяким выродкам удовольствие зрелищем своих мучений. Её достало жить жизнью кружащегося по клетке циркового зверя. Достаточно она вынесла лишений, насмешек и унижений со стороны улюлюкающей толпы. Хватит! Гнусные дрессировщики, стегающие её плетьми на потеху публике, жестоко просчитались. Она знает теперь, что за каждым пламенным кольцом будет новое, уже и жарче предыдущего. Каждый шаг под дудку владельцев цирка означает новые ожоги на израненной и подпаленной шкуре. И она больше не верит, что этому представлению запланирован конец.
Что же. У неё остались крупицы достоинства. У неё есть власть покончить со своим участием в номере на своих условиях.
Делать этого не хотелось. Хотелось все вернуть, переиначить, переиграть… Всего четверть часа!
Но прошлое ей неподвластно, а единственным утешительным элементом будущего является лишь то, что будущее это будет весьма непродолжительным. Возможность утащить за собой хотя бы эту ублюдочную красноглазую парочку – может, это лучшее, на что она может рассчитывать?
«Ну что же, дорогуша, давай развлечемся»
Ведьма улыбнулась, но улыбка не затронула глаз: они были безжалостны, как две плошки с ядом. Высунула вдруг язык, будто желая игриво облизать призрачные пальцы Тирия… И во все стороны полетели кровавые брызги – то крепкие зубы остервенело впились в горячую плоть языка, а с ними в унисон вспорола холодная сталь мальчишкино горло. Это уже была заслуга очередной новой копии, выхватившей из сапога создательницы припрятанный нож. Кожа натянулась под пронзившей ее сталью, растрескалась иссушенной землей, заструилась кровь двумя темными полосками по бледной шее, шевелились ворсинки щетины, краснели нити жилок в уголках выпученных буркал. Зубы у жрицы сжимались, изо рта сочилась розовая слюна, и она всё впихивала, впихивала, впихивала острие; цветные пятна лопались под веками. Впору завопить, но не оставалось запаса воздуха: он весь вышел одним жгучим сиплым выдохом, а там уж и распоролась трахея...
«Поцелуй меня в зад, говнюк»
Не слишком умно, пожалуй, зато от сердца.

Странно, но противный запах горелого от колдовства Сильвары имел неожиданный эффект: недавно у Даники не получилось бы заснуть и при большом желании. А теперь она начала клевать носом. Ушастая облокотилась спиной о стену - а почему бы и нет, в конце концов, Силь явно еще долго будет занята дверью...

... В избушке ярко горел камин, не давая лютой стуже со двора заморозить их в собственном доме. В кресле с пледом на коленях сидела бабушка; мама с папой были в деловой поездке. Бабушка раскрыла книгу, готовясь в отсутствие родителей развлекать сказками внучку:
-Когда-то давным-давно жили Лето и Зима, брат и сестра. Правили они добро, мудро и справедливо. Сменяли они друг друга на троне волшебном: Зимою мир будто бы погружался в сон, а Летом мир пробуждался, тогда и люди сеяли да пахали.
Зима редкая мастерица была - когда наступал ее черед править, она ткала тогда свои тонкие полотна, плела хрупкие кружева, вышивала морозные узоры.
- Как я, да, бабушка? Мастерица?
- Да, конечно, как матушка, ты - мастерица, уже и ткать умеешь! Руки у тебя не успели огрубеть, - ответила бабушка, зевнув, и продолжила, -  Лето диву давался и восхищался ее умением, ведь сам он, как ни старался, не сумел научиться этому искусству у самых лучших ткачей мира. Зима, видя печаль брата, взялась сама учить брата. Грубые руки Лета с трудом справлялись с хрупкими нитями, но он был упрям, а Зима терпелива, и к концу осени сплели брат с сестрой ткань, не такую нежную, как ткани Зимы, но крепкую. А перед тем, как Лето успел уйти на отдых, на который всегда уходил на время царствования Зимы, сестра вышила на его ткани серебристого волка, в чьем облике она навещала спящего в Зимнее время брата.
- Волка? - переспросила Дани. - Значит, она понимала волков?
- Да, наверняка, - рассеянно кивнула начавшая клевать носом бабушка, -  Шли года, шли века, и стала замечать Зима, что Лету люди радуются больше, чем ей. Люди любили грубые зеленые ковры Лета и кляли ее хрупкие покрывала и тонкие кружева. Скользкой змеею проникла зависть в ее душу. Но сдерживала себя Зима, ведь дети все же бегали и играли во дворе даже в лютые холода, согревая душу холодной красавицы. Но вот настали невиданные ранее холода, да такие, что даже самые смелые дети и носа своего на улице не показали. Смотрела Зима в свои ледовые зеркала и видела, как пуще прежнего проклинают ее люди, злилась она, стужа становилась все злее, покуда не прозвучали страшные слова:
- А лучше бы Лето пришел и зарубил злодейку Зиму! Так ей, змее, и надо! - сказал пухлощекий малыш. Закричала Зима, ударила изо всех руками по зеркалу - разбилось оно в сей же миг, синяя кровь потекла по израненным рукам холодной красавицы. Черная зависть и обида обратило в лед сердце ее. Будьте прокляты, люди! Будьте прокляты, дети! Будь проклят, Лето!
С тех пор Лето все никак не наступит, все спит он где-то под землей. С тех пор снежная пелена укрывает поля и луга, да только нет уже той нежной ткани - вся грубая и шершавая она оттого, что раны на руках Зимы все никак не заживут.
И будет так до тех пор, покуда не заживут нежные руки Зимы, покуда не пройдет обида на людей, покуда не растопит ее сердце герой…

Бабушка уронила голову на грудь и звучно захрапела. А маленькая Даника осталась сидеть на ковре, впечатленная рассказанной сказкой. Зеленые луга, покрытые цветами, и сады, наполненные спелыми фруктами - все это она могла вспомнить лишь из своих снов. А так хотелось увидеть настоящие цветы. И настоящее Лето.
Маленький ушастик тихими шажочками подошел к бабушке и осторожно вытащил книгу из ее рук. “Интересно,” - подумал бельчонок, глядя на картинки будто бы другого, сказочного мира, - “А тот, кто рисовал эти картинки, хоть раз в жизни сам когда-нибудь видел Лето? А кто-нибудь уже пытался спасти нас от вечного холода?”. На последней картинке была сама Зима - с холодными, как лед, глазами и белыми, словно снег, волосами. Дани удивленно уставилась на нарисованную королеву - в сказке она казалась злой и страшной, но на картинке она выглядела обычной женщиной, только очень бледной и в королевских одеждах. Растерянная этим открытием, белочка перевела взгляд на последние строчки сказки:
“И будет так до тех пор, покуда не заживут нежные руки Зимы, покуда не пройдет обида на людей, покуда не растопит ее сердце герой... ”
- Не заживут ее нежные руки, - пробормотала Дани. Слова эти, словно волшебное заклинание, звучало у нее в голове. - Покуда не пройдет обида на людей, -  никто никогда не пытался спасти наш мир от вечной зимы из-за страха перед самой Зимой; неужели попросить прощения настолько страшно? - Покуда не растопит ее сердце герой…
Даника вцепилась в свой шарф - а ведь это она сама его связала! Когда она закончила его вязать, мама так радовалась, называла свой маленькой мастерицей… “Я ведь тоже мастерица, как и Зима! Я и ткать, и вязать умею” - подпрыгнула от этой неожиданной мысли белочка, - “Я смогу снова научить Зиму ткацкому мастерству, и ее сердце растает!”.
Не теряя ни минуты, она надела себя плащ с шапкой и варежками и отправилась в темный лес. Как только Дани вышла, лицо ее обжег колючий холодный ветер - поднималась метель. Но маленькая упрямая белочка все равно шла вперед. Она помнила дорогу в лес и могла бы пройти в него и с завязанными глазами, сейчас же бельчонок едва удерживался на месте - такой силы был ветер, а густое покрывало снега и впрямь служило повязкой для глаз.
- Снежинки довольно, чтоб сугроб собрать,
Капельки довольно, чтоб стадо напоить,
Веточки довольно, чтоб дом построить, - напевала себе под нос она песенку - папа всегда под эту песенку работал, особенно громко он ее напевал, когда работа попадалась трудная. Да и все в этих краях напевали этот мотив, самостоятельно придумывая новые и новые слова. Памятуя о папиной привычке, Дани пела ее все громче и громче, пока не добралась до леса. А там и метель стихла.
Несмотря на глубокую ночь, от больших белых сугробов в лесу было светло; на толстых ветках елей лежали, должно быть, тонны снега, и от того смешнее смотрелись отдельные хвойные веточки, торчащие в стороне от больших веток. Зачарованная такой забавной картиной, Даника подпрыгнула, ухватилась за ветку и потянула ее на себя; скользкая веточка выскользнула из варежек, и сугроб с большой ветки обрушился на голову бельчонку. Она захохотала от восторга и тут же схватилась за другую такую веточку, когда сзади ей на голову кто-то сбросил снежок. Ушастая с прыжком повернулась и встретилась взглядом со своей хвостатой родственницей. Белка хитро смотрела на нее, ожидая ответного удара. Дани не заставила ее ждать и кинула снежок, угодивший в ветку чуть ниже; соперница возвестила своим криком о начале боя, и тут же сбежались другие белки. Даника едва успевала нырять сугробы, чтобы там спрятаться от стрельбы и наделать себе снарядов; в бою уверенно побеждали белки.
И тут, прямо посреди игры, за спиной у девчушки послышался громогласный волчий вой. С визгом белочка развернулась - прямо на нее смотрела остроносая белая морда с голубыми глазами, и зверь вовсе не собирался нападать.
- Ты кто? - крикнул бельчонок. Волк чуть наклонил голову, мол, сама, что ли, не понимаешь? Даника удивленно воскликнула - ну, конечно, по папе-то она волк, хоть волчьего почему-то никогда не понимала. - А чего тебе? - волк ей что-то тявкнул в ответ, но Даника пожала плечами; тут ей на плечо прыгнула та самая белка, что затеяла снежный бой:
- Он хочет знать, зачем ты здесь, - объяснила она девчонке.
- Я, - она поочередно переводила взгляд с белки на волка, - я пришла к Зиме! - волк удивленно навострил уши. - Мне бабушка рассказала сказку, и я все оттуда узнала. Отведи меня к Зиме!
Несколько мгновений волк, не двигаясь, смотрел Дани прямо в глаза; потом он повернулся и пошел куда-то вглубь леса. Бельчонок уже хотел последовать за ним, когда родственница вдруг укусила ее за ухо.
- Не ходи! Добром это не кончится, замерзнешь!
- Не замерзну! Не бойся за меня, я верну к нам лето, - Даника ссадила белку с плеча своего и бегом бросилась догонять белого волка.
Волк вел ее по прямой тропинке на большую поляну посреди леса и все время дороги испытующе заглядывал ей глаза; белочка отвечала ему открытым и любознательным взглядом. Уже издалека было видно, что на самой середине поляны сидел белый волк. И чем ближе была полянка, тем настойчивее билась в голове бельчонка мысль: как странно, ведь в этих краях никто не видел никогда белого волка, все всегда были серые…
Серый волк вышел на середину поляны и что-то прорычал своему белому собрату; со странной тоской в глазах уставился белый волк на Дани и спросил на человеческом языке:
- Зачем ты пришла ко мне, дитя?
- Я пришла, чтобы научить вас ткать, - бойко ответила она, и следующий миг налетел сильный ветер. Когда же он стих, на месте белого волка стояла высокая и очень красивая женщина в дорогих одеждах. Она была точь в точь как на картинке.
- Меня? Ткать? - голос Зимы звучал как свист северного ветра; она казалась печальной. - Дитя, даже если я возьму тебя в учительницы, чего я еще никогда не делала с людьми, я не смогу соткать ничего путного - от ран мои руки огрубели.
- Огрубели, - повторила Даника; бабушка сказала ей, что у нее самой руки еще не огрубели - но что тогда умеет белочка, чему не требуются ловкие руки? -  А хотите, я научу вас вязать? В вязании нитки грубее, не такие, как ткацком деле.
- Я бы хотела согласиться, но я помню, как вы, люди, пренебрегли моими дарами и проклинали меня саму, - ответила Зима.
- Но я пришли сюда не только потому, что хотела научить вас ткать или вязать, - бельчонок растирал озябшие руки - рядом с Зимой даже в варежках было холодно рукам, - я хотела попросить прощения за то, что мы - и люди, и зверолюды - вас так обидели. Не все ведь так тонко чувствуют, как я, и не все способны разглядеть красоту в снежных тканях и морозных узорах, - Зима едва заметно усмехнулась:
- Не все так тонко чувствуют? Ну-ка, поглядим, чему ты меня научишь, хвастунишка.
Она взмахнула рукой, и прямо рядом с ними образовались два больших удобных кресла; Дани забралась в одно из них с ногами, сразу у нее на коленях появились клубок ниток и две ледяные спицы. “В варежках трудно будет вязать,” - подумала она и взяла спицы голыми пальцами; белочка едва не уронила их, до того холодными они были. Все же, она взялась за них покрепче, завязала начальные узелки, показала, как следует вязать и протянула начатое вязание Зиме. Как бы не храбрилась волшебница, когда в ее руках оказались спицы, странное чувство, похожее на потаенный страх, проступило на ее лице.
Руки плохо слушались ее, и ряды выходили косыми: то узлы получались слишком тугими, то слишком толстыми, а то и петли выскальзывали из спиц. Зима хмурилась все сильнее, и вокруг будто бы становилось все холоднее, и вьюга вновь поднялась.
Даника почувствовала, что замерзает. Она испугалась: неужели вот так все и закончится, и она ничему не научит Зиму? Белка судорожно попыталась вспомнить, как учила ее вязать мама. Она вспомнила горячий чай, теплые мамины руки и мягкую шерсть… Дани рассмеялась сквозь метель - она придумала, что делать.
Белочка слезла со своего кресла и забралась на колени Зиме; та удивленно посмотрела на нее, не ожидая такой наглости. Но та спокойно поудобнее устроилась на коленях и, облокотившись спиной о живот Зимы, взялась за ее холодные руки. И начала вязать ее руками.
Ряды становились все ровнее, и, когда Зима с головой ушла в рукоделие, бельчонок отпустил ее руки. Но ряды не изменились. Наоборот, они оставались такими же ровными, стройными и пышными. Метель стихла; снежную поляну освещала яркая луна и тысяча звезд. Зима закончила вязание - длинный, пушистый синий шарф не был холодным, он согревал. Данике показалось, что и на улице стало теплее - морозы спали. Она удивленно посмотрела на Зиму:
- Шерстинки довольно, чтоб шарф связать,
Ласки довольно, чтоб обиду простить, - с мягкой улыбкой проговорила она. И добавила: - Скоро ваш главный праздник в году, трескучие морозы ни к чему, - Даника спрыгнула с колен Зимы:
- Я думаю, мне пора идти, чтоб бабушка не волновалась, - она уже собралась уходить, когда услышала вслед:
- Дитя зверолюдское, волк мне сказал, что понимаешь ты язык белок, твоей матери, но не волчий, отцовский - почему?
- Я не знаю, - потупила взгляд белочка, - я никогда его не понимала, а вот беличий - всегда, - с видимой обидой в голосе проговорила она. А Зима отчего-то улыбнулась и протянула руку: в нее упала снежинка и ярко засияла. Волшебница подошла к белочке, но в руке у нее была уже не снежинка, а простое маленькая серебристое колечко:
- Возьми; как ты научила меня вязать, так с ним ты научишься понимать волчий язык. Проводи ее до дома, - приказала она волку. Волк подошел к Данике и с добрым выражением морды проговорил на своем, волчьем языке:
- Идем, маленькая сестра.
А два месяца спустя, белочка проснулась, и увидела в окне, как потихоньку тает снег, и распускаются первые весенние цветы...

Ушастая вздрогнула и проснулась. Она раздраженно потрясла головой: что же это такое, опять сон о волках! Да еще с самой Зимой… Приснится же подобное, как устанешь. Даника посмотрела на Сильвару, все еще занятую дверью. Интересно, сколько еще она будет ее сжигать? Ушастая хмыкнула и подперла кулаком голову; тут же почувствовала, как прохладный металл коснулся ее кожи. Она издала удивленный возглас и посмотрела на руку: на среднем пальце появилось тонкое серебряное колечко, совсем как из сна...

Благодаря кувшину, столь «ласково» обрушенного Саррою на шебутную голову ведьмочки, та не ощущала ничего. Мимо прошел спуск в темницу, разделении компании на две камеры. Блаженное «нигде» сейчас главенствовало над  бессознательным телом Сильвары. Снятся ли сны тем, чей дух витает над телом, точно полощется под порывами ветра парус над лодкой. Кто знает. Но рыжей повезло. Наверное сон тоже томился в камере и наконец нашел тело, которое можно сцапать и утащить в подушкино царство, одеялкино государство. Нет подушки с одеялом? Не беда. Зато есть сон, навеянный Морфеем.

—Зима?!—  вырвалось по-детски чуть пискляво у девчушки лет шести, таращащей разноцветные глаза в разрисованное морозными узорами окошко. Пусть ей совсем немного лет, но это время года всегда ассоциировалось с новогодними гуляньями и, ожиданием чуда. «Хочу новое платьице и..»— наивная глупышка даже зажмурилась, задумываясь о самом сокровенном. «И, друзей. Чтобы они не дразнились. А еще…»— протяжный такой вздох, ведь хотелось нереального. «Хочу волшебствовать!»
Взъерошив рыжие непослушные завитки, она спрыгнула на пол и, уселась поближе к не остывшей еще печи, прислоняясь спиною к теплому боку. Обвела взглядом убранство избушки, совсем не похожей на родной дом. Чистенько, тихо. Лишь мыши шебуршат за сундуком, да в углу, где по обычаю вешают образа, висит громадная паутина, многодневный труд паука. День уже клонится в вечеру и стремительно сгущаются сумерки. Сидеть в темноте не хотелось. Да и боязно. Пусть сельчане дразнят ее ведьмой, но она обычная малявка. Взгляд выхватил старый черепок с лучинами. Вздохнула и, вытащив одну из них, сунула в покрытые коркой пепла угли, зажигая трепетный огонек. Чуть слышный треск лучины и, пламя вспыхивает сильнее, освещая стопку неровно лежащих листов бумаги на дальнем краю стола. « Картинки!» Обычное любопытство ребенка, породило небольшой рыжий вихрь, метнувшийся к столу. Пламя лучины едва не затухло от резкого движения девчушки. Указательный палец с обкусанным ногтем, медленно скользил по мудреным закорючкам, которые для необразованной сельской девочки совершенно ничего не значили. Желанных картинок не было, но и разочарования как ни странно тоже. По полу потянуло холодом, куснувшим тут же поджатую ногу. Откуда пришло понимание, рыжеволосая и не догадывалась, да и не до того было. Просто буковки будто сами рассказывали историю. «Чудесато! У нас староста как читает, то точно баран пялится на буквы, пока выдавит слово, а у меня,»—восторженный смешок не мешал вглядываться в исписанные страницы.
«Давным- давно..»
Начало будило желание чуда. Примерно так начинались все сказки, рассказываемые на ночь.
«В нашем мире не было столь снежно и холодно. За старухой зимою приходила раскрасавица весна, пробуждающая природу одной своею улыбкою. Затем следовало знойное лето. За летом тихо приходила грустная осень, бросающая под ноги охапки багряных листьев, затем зима с морозами да снегопадами. Четыре времени года, как четыре прекрасные женщины приходили на смену друг другу. Всегда следом друг за дружкой и каждая со своими подарками. Но однажды.»
От неловкого движения черепок с лучинами опрокинулся.  Жадное пламя переползло на листы бумаги, слизывая написанное.
— Нет! — Выкрикнула Сильвара, ударяя небольшими ладошками по огненным язычкам. Было больно, но она, закусив губу била и, била по ним, спасая сказку.
«В самую темную, да дли..ую зимнюю ночь, »
Вглядывалась она в записи, местами испещренные горелыми проплешинами. Смысл пусть и слегка искореженный был ей понятен.
« ..гда все жители собираются задобрить Зиму и, поводить хоровод вокруг вечно зеленого символа возрождения при…ы. Муж Зимы – Ледяной Торос, уволок в лес осьмнадцатилетнюю Миранду, дочь старой ведьмы Кирии. Помогали ему подвыпившие парни с деревни, задумавшие недоброе. Поутру нашли де..онку вмерзшей в ледяную глыбу.  Чем можно сравнить горе матери, потерявшей свое дитя? А если мать ве..ма?! Проклятье матери, может свер..ть горы, повернуть вспять реки и.. призвать Дух Зимы. Если в  сердце царит стужа, она вымораживает всех. Весна, лето, осень, давно забытые слова. Только колючий снег кружит, слабо напоминая птичьи стайки. Бают придет в наш мир спаситель и сможет договориться с духом зимы. Он вернет нам прежние времена года и, вдохнет жизнь в продрогший от холо..., или замерзнет если не поймет.»
Записи закончились, словно у сказителя закончились силы. Ут-Матар долго сидела, подперев ладошками подбородок. Она сопереживала. По-детски искренне, наверное так, как бросаешься отобрать котенка у негодяя, решившего утопить того в реке. Настолько хотелось помочь, что даже в носу защипало.
«А что я могу? Мелкая же.»— спросила себя и, сама себе ответила. «Ну не зря же мне эти закорючки поведали историю.»
—Замерзну если не пойму что?— повторила последнее предложение. На стекле появился отпечаток ладони, расцветшей льдисто поблескивающими извилистыми узорами. Словно приглашение выйти в лес.
В сенях обнаружились сани да таких размеров, что три Силь на них усядется. Шкодные разноцветные глазюки блеснули озорством. Она суетилась, складывая в сумку припасы – подношение Духу Зимы. Туда отправились четыре отваренные картофелины, обнаруженные в чугунке. Баночка с остатками меда на дне и кусок хлеба. Она сгребла оставшиеся лучины, да огниво. «Пусть чуточку огня, все теплее.»
Рыжая пигалица понимала, что в одиночку идти раздетой на мороз верная смерть. « Замерзну и, в снежки не поиграю больше». Старый тулуб, найденный за печкой, доходил малявке до косточек и был тяжел, что камень, уложенный на плечи. Подпоясавшись и, натянув на обмотанные онучами ноги валенки на несколько размеров больше, она представляла собою забавно-жалкое зрелище. Шаг за порог и утонет в сугробе.
Пыхтя, подобно рассерженному ежику, Силь вытащила сани на улицу. Оставалось решить проблему с передвижением. На санях можно либо съехать с горки, либо..
— Впрячь в них собаку,— дикая идея пришла в голову при виде будки. Ничуть не страшась, она сделала шаг, протягивая руку к жилищу пса.
– Песа хороший. Он покатает Силю на саночках и получит картошку,— голосок чуть дрожал от сдерживаемого страха. Кто знает чего на уме у пса. Второго шага не было. Упругий воздух подтолкнул девочку чуть пониже спины, придавая ускорение. Ей оставалось лишь успевать перебирать ногами в больших валенках. Стоило ей оказаться рядом с саночками, как тот же воздух точно приподнял девочку, усаживая на средство передвижения. Сильвара крепко зажмурилась, ибо смотреть было так страшно, что казалось сердечко трепетало в самом низу левого валенка. И все же один глаз время от времени приоткрывался, подглядывая. Снег скатался в несколько комков, составляя из них снежную собаку – разновидность снеговика. Импровизированный конь сам впрягся в сани и, размеренно потрусил к лесу.  Любопытно выглядывая из а снежной тучи, странного скакуна с не менее странной наездницей, провожала взглядом ошарашенная луна.
Каркнувшая ворона, при виде несуразицы, неровными скачками преодолевающей сугробы, зацепилась крылом за ветку и, получила съехавшей снежной шапкой по голове. По пути Сильвара хотела вернуться, вспоминая, что еще маленькая и совсем не хочет умирать. Только как покинуть сани и, не оказаться покусанной снежным псом. В какой-то момент снеговичный рысак резко остановился и, рыжее чудо, съехав попой по саням, растоптало своего «коня», зарывшись в снег по самую макушку.
— Я, я не хотела,— жалость к снеговику пересилила страх. Немного потрепыхавшись, словно перевернутый на спину жук,  девочка выбралась из снежного плена. Горючие слезы струились по ее щекам.
— Ой! — чей-то возглас сопровождал странный, отдаленно похожий на «смех» треснувшего стекла звук.
Ут-Матар повернулась на звук, да так и замерла, прикрывая ладонью рот.
В центре закрученной в легкие завитки снежной воронки стоял.. мальчишка. Казалось, снег танцует вокруг него, подчиняясь неслышимой мелодии. В призрачном, полупрозрачном, сотканном из снежинок силуэте, единственно-живыми были глаза. Странные, до жути прозрачные, как подмерзший в полынье лед, с жуткими черными зрачками – точно омуты.  Странно, но нет в этом взгляде ни злости, .. ничего. Примерно так смотрит на мир ребенок, не понимающий что хорошо, а что плохо. Колкий мороз замораживает слезы с глаз рыжей, а те тут же замерзают сверкающими льдинками на ресницах. «Дух зимы?» —вопрос так и не слетел с губ, а глаза округлились, точно плошки.
Шаг. Колкий мороз не дает вздохнуть полной грудью. Кажется леденеет в груди. На замерзшие от холода веснушки, рассыпавшиеся по носу, приземляется снежинка, но она почти не тает. Так холодно. Становится все страшнее и страшнее. Фигура мальчика уплотняется, становясь все более плотной. Теперь казалось, что его силуэт обернут белой тканью.
— Привет,— наконец разлепила замерзшие губы рыжая.— Прости меня, я не хотела его разбить.
Ответом послужил кивок головы, да взгляд непонимания. Ни слова, ни звука, лишь шорох снежного безмолвия. Дух присел и набрал полную горсть снега, подул на него, превращая в комок льда. «Это он предрекает мою участь?»— несмотря на страх, она сунула руку в сумку, надетую на шею. Силь не делилась, а просто отдавала мальчику все съестное. Тем самым она как бы противопоставила смерти жизнь.
— Там картошка, медок - кусочек летнего солнышка. Будем дружить?! — затаила дыхание, а сама глядит сторожко, точно того и гляди задаст стрекача.
Туманно-снежная рука приподнялась. Казалось мальчишка звал ее в глубь промерзшего леса. В самое сердце ледяного безмолвия. Повинуясь руке мальчика, взметнулась снежная воронка, сбившая с ветки зазевавшуюся белку. Паникуя, та рванулась в сторону, норовя вырваться из холодной ловушки. Но нет. Мальчик, склонив на бок голову, изучающее уставился на зверушку. Мановение пальца и, белку покрывает искрящееся снежное покрывало, выпивающее из нее остатки жизни.
— Зачем ты это сделал? — страх за белку оказался сильнее тревоги за себя глупую. Рыжая ринулась на помощь рыжей, подхватывая остывающее тельце. Ут-Матар сунула животное за пазуху, где еще были крохи тепла. Зажмурилась от колкого холода, царапающего кожу и забивающего дыхание.
Брови мальчика взметнулись вверх. Он явно не ожидал такого. Ему казалось, что все сделано правильно.  Он не понимал цену жизни. «Просто,» — прозвучал в голове магички безразличный голос. «Холод, это покой».
— Нет, она умирает,— горячо возразила, пытаясь отогреть лесную проказницу.
« Все умрут и ты тоже!»— ответил тот же голос, а в разноцветные глаза уставились стылые льдинки глаз Духа Зимы.
—Жизнь, это дар. Ты это понимаешь? — преодолевая из последних сил холод ,вновь возразила рыжая. Он не понимал, что такое жизнь и что такое смерть. Она же замерзала. Хотела спать, ведь поднять веки уже не было никаких сил. «Я немножко отдохну, а потом..»— вяло шевелились замерзающие мысли. Она знала, что нельзя спать, но сил бороться уже не было.»Холод, белоснежная пелена и пустота»,— слышала она мысли Духа Зимы.
Мальчик нагнулся, поднимая со снега пламенеющую рыжую прядку. Он не понимал почему эта странная девчонка так неистово боролась за зверюшку.
Тук-тук-тук,— частило перепуганное беличье сердце. Сердце Сильвары молчало, а на губы наползал иней. Снежные сугробы вздыбились, перекатывая на своих спинах девчушку к подножию древней ели.
—Жертва,— прошелестел ветер в вершинах деревьев.
—Жертва,— запела поземка, змеясь промеж стволов.
—Невинная жертва,— затрещал лед на реке.
Т-у-ук,— несмело ударилось сердце рыжей в грудную клетку, тревожа своим стуком лес. Три дара получил Дух Зимы: признание вины, доброту и любовь к ближнему, пусть это животное. Сама того не понимая, она подарила Духу Зимы чувства и, понимание ценности жизни.
— Я понял,— улыбнулся Дух Зимы, чьи глаза уже не были бездумными.

Ведьмочка пошевелилась на своей жесткой постели. Потянулась всем телом и, открыла глаза. Зимы как не бывало, а на ее груди сидела небольшая, но упитанная мышка. «Хорошо, что не лягуха,» — неожиданно подумалось. Осознание, что зимние приключения были обычным сном, вызвало легкую улыбку на губах.
Мышь завозилась, шурша каким-то листом. Согнав живность, рыжая впилась взглядом в завитушки букв. «Знакомый почерк»— закорючки были точь-в-точь, как во сне.
Это было не письмо, а самое что ни есть настоящее заклинание. Если коротко, то на противника нападает чихалочка. До слез и икания. Какое там махание мечом, или колдовство, если чихаешь пять ходов подряд.

В животе растекалась приятная истома от выпитого и съеденного, а нос приятно щекотал запах сухого сена, которого в сарае было в достатке. За окном раздавались чавкающие звуки, Квинт поглощал остатки проса, заботливо оставленные хозяином, а сквозь редкие прорехи между грубо сколоченными досками проникал мягкий, серебристый свет луны, наполняя сарай какими-то по-волшебному неземными оттенками . Сознание Римона медленно, мягко и неотвратимо заключил в свои объятия местный божок, назначенный ответственным за сновидения. И он, не сопротивляясь этому уснул с легкой, безмятежной улыбкой на губах из которых торчала соломинка...

В день, следующий за самой длинной ночью в его маленькой деревне праздновалось начало нового года: день начинал побеждать ночь и постепенно отвоевывал у неё время. В этот праздник все старались собраться под крышей родного дома и сейчас, в крепкой хате, на окраине дома в окошко были видны двое людей, сидящих при свете свечи.
Маленький мальчик, с соломенными волосами, одетый в грубую льняную косоворотку, такого же кроя портки, перевязанные серым плетеным ремешком уютно устроился на коленях у своего отца. Прямо перед ними, освещенное веселым огоньком, отбрасывающим причудливые пляшущие тени, лежало одно из их самых ценных сокровищ: книжка сказок и поверий с цветными рисунками, резными буквами и металлическими, покрывшихся зеленоватой патиной защелками. На обложке книги был изображен красивый, выгравированный на медном диске филин, готовый вот-вот слететь с места и отправится в поле, за полевками. В лапах у мудрой птицы был пергамент, свернутый в трубочку, а в клюве она держала гусиное перо, на которое неизвестный мастер нанес несколько капелек чернил.
- В старые времена, когда между Зимой и Летом был мир, - голос отца был слегка шершавый, но теплый и родной, точно такие же, как его руки, привыкшие к работе лесоруба и разносился по всей их избе, добегая до самых потаенных уголков, из которых на людей смотрели невидимые глаза мамуни или ярошика, - они делили год на две части, а чтобы не пересекаться доверяли переход своим родственникам. К Лету все живое будило ото сна его младшая сестренка Весна, а к приходу Зимы природу постепенно укутывал её младший брат - Осень. И весь мир жил в гармонии, каждое живое существо радовалось приходу Лета, богатого на урожай, ласкающего нас теплыми лучами солнца и зимним стужам, благодаря которым мы могли отдохнуть от рабочих будней и насладиться теплом домашнего очага.
Отец оторвался от своего рассказа и протер глаза, после чего взглянул на ладно сложенный очаг, в котором оставались одни угли и тихо произнес:
- Малой, подкинь дров в огонь, иначе сестричка с маменькой не увидят свет в окошке и пройдут мимо нашего дома, - маленький мальчик, едва достающий подбородком до столешниц с детской прытью кинулся исполнять отцовское поручение. В награду за его труды мужчина продолжил свой рассказ, - но в один прекрасный момент не пришла Весна в назначенное время, разозлилась тогда Зима, но продолжила свою работу. Пропала Весна, а вместе с ней пропал и мир между Летом и Зимой. И с тех пор властвуют у нас снега и вьюга и только чуть-чуть, словно давая передохнуть на три новолуния и тут же приходит Осень. И все живое тоскует по старым временам. Но говорят, что придет тот, чья душа чиста, а сердце столь горячо, что может обогреть всех замерзающих и отправится он в путь и найдет Весну и вернется все на круги своя и снова будут все радоваться теплым лучам Лета и пушистому снегу Зимы.
К концу сказки мальчик уже вновь сидел на коленях у отца, как зачарованный глядя на рисунок, изображающий холодную властную женщину в белоснежном одеянии, скромную девушку, окруженную скворцами, чье одеяние – зеленый луг и ромашки, добродушного, излучающего тепло мужчину с золотыми волосами и корзиной ягод в руках и молодого, чуть грустного юноши, в легком шерстяном дублете, держащий в одной руке буханку хлеба, а в другой горсть снега. Мужчина отложил книгу в сторону и медленно раскинув руки в сторону глубоко и с наслаждением зевнул, от чего по всему его телу побежали мурашки, частично передавшись сыну.
- Ох, Римми, что-то я устал, пойду прилягу, а ты дождись мать с сестрой, да следи за огнем, - аккуратно поставив сына на пол, мужчина поднялся со стула, еще раз потянувшись, задул свечу и закрыл книгу, звонко щелкнув застежками.
Маленький мальчик проводил взглядом отца, забравшегося на печку, дождался тихого, размерного посапывания и бережно, словно он взял в руки самую дорогую и хрупкую вещь в мире поднял книгу со стола и перенес поближе к очагу, принялся рассматривать картинки...
Было так холодно, что стучащие зубы не попадали друг на друга. Открыв глаза Римми увидел прогоревший очаг, даже крохотных, едва тлеющих угольков, об которые можно было разжечь кусок мха, которым конопатили стены, уже не осталось. В темноте, которая едва-едва нарушалась светом восходящей в окошко луны, частично закрытой плотными зимними облаками.
- Папа, папа! Папочка! – мальчик стрелой взлетел на холодную печку и прикоснулся к мягкой бороде отца, покрытой инеем. И тут же её отдернул: мужчина был холоден как лёд, но продолжал мирно посапывать во сне, - проснись! Пожалуйста, проснись!
Несмотря на страх, он прижался к отцу всем своим тельцем, но даже чуть-чуть согреть взрослого у него не получилось. По его лицу побежали теплые, соленые слезы, которые растапливали тонкую корку льда, покрывшую холодную печь.
Луна, вышедшая из-за туч выхватила из полу рисунок, изображавших Лето, Зиму, Весну и Осень. Увидев это маленький мальчик громко шмыгнул носом, размазав слезы по лицу и слез с печки.
Он найдет Весну, найдет тепло и тогда он сможет согреть отца, разжечь очаг и его сестра и мама найдут дорогу домой.
Сборы были недолгими: овчинный тулуп, теплые штаны, валенки и шапка-ушанка. Одевшись, он несколько минут провозился с засовом открывая дверь, а после выбежал в темноту. Он не знал куда бежать, но решил начать с лесного капища, где в дни равноденствия приносились дары в знак благодарности.
Снег пугающе хрустел под ногами, когда под ним проламывался наст, луна, словно пытаясь помочь мальчику посылала ему свои свет каждый раз, когда выглядывала из-за туч, мешавших маленькому герою.
Спустя какое-то время он неожиданно провалился обеими ногами, не удержавшись упал, ощутив лицом морозное прикосновение снега. Подняв голову он огляделся и не увидел ни знакомых ориентиров ни петляющей тропинки, которая до этого была едва-едва заметна на свежем снегу.
От обиды и страха он вновь заплакал, но слезы успевали остыть до того, как упасть на землю, а на лице стали появляться красные, слегка болезненные полоски, в тех местах, где пролегал их путь.
Заснеженные осины тихо поскрипывали, мерно покачиваясь от ветра, на стройной лесной рябине сидела стайка снегирей, красными каплями разбавляя абсолютно бесцветный пейзаж, где-то вдалеке слышалось протяжное, немного грустное пение. Мальчик выбился из сил, он не знал, что ему делать, куда идти, кого просить о помощи. Вокруг был только холодный темный лес и он, один на один с собой.
«Стоп! Пение?!» - мысль прорезала сознание, как вспышка первой майской молнии. Римми воспрял духом и в полной уверенности, что поющий ему обязательно поможет, бросился вперед, по колено утопая в снегу. Через несколько десятков метров он увидел всполохи костра…
В лесу, напротив друг-друга сидели двое. Первый – молодой парень, он был одет в теплый, отороченный горностаем дублет, на котором золотыми нитками был вышит узор, солнца, раскидавшего лучи по всему наряду. На его голове была шапка с лисьим хвостом. В руках у парня была лютня, по струнам которой он перебирал пальцами. Второй – была молодая, красивая статная беловолосая девушка, с холодными голубыми глазами, бледной кожей, алыми губами, которые только подчеркивали холодность барышни. Одета она была в мягкий белый кафтан, украшенный серебристой вышивкой и отороченный белоснежным мехом. Распущенные волосы серебристой рекой растекались по её одежде и казалось, блестели на солнце. Девушка с грустью пела, на незнакомом мальчишке языке, а огонь гулял в льдинках её глаз.
- Шэйма, у нас гость, - с придыханием, немножко удивленно произнес парень, доброжелательно посмотрев на паренька, - и он продрог до костей.
Вместе со словами он поднял со снега черный сверток, который оказался отделанной медвежьей шкурой и без слов обернул в неё Римми, усадив возле себя. Девушка посмотрела на мальчишку, немного расстроенно, оборвав свою песню, но в её взгляде мальчик прочитал что-то еще: интерес и… Надежду?
- Здравствуй, мальчик, - она улыбнулась, показав идеально белоснежные зубы. Она поднесла руки к костру, зажмурившись от удовольствия, - как ты тут оказался?
Не в силах сдержать слезы, Римми рассказал, кто он, откуда, и что ему нужны головешки, чтобы разжечь огонь в его доме. Он слезно умолял этих двоих вернуться с ним в деревню и помочь ему. Оба взрослых выслушали его, после чего парень обнял его, а девушка встала, и нежно провела по его голове, укутанной в мех.
- Не бойся, Римми, - несмотря на холодный тон, девушка была по своему доброжелательна, - все будет хорошо. Я обещаю. Ты сейчас в безопасности.
От сказанного ему действительно стало спокойно, а от бока парня исходило тепло, которое согревало его как теплое летнее солнце.
- Мне очень скучно, мальчик, - с грустью произнесла Шейма, вернувшись на свое место у костра, - И грустно. И даже игра Лаэтуса не согревает мою душу. Расскажи мне сказку. Расскажи так, чтобы я забыла где я и кто я, чтобы я поверила в то, что ты говоришь, чтобы то, что ты говоришь оживило меня.
Римми испуганно посмотрел на сидевшую перед ним барышню. Ну какой из него сказитель? Разве может он сравнится с игрой парня? Но… Он любил своего отца и хотел ему помочь так страстно, что готов был на все. А тут… От него просили сказку. Но какую? Барышня хотела что-то, что могло бы оживить её? А что могло оживить любого? Смех? Значит сказки которыми отец и маменька учили его жить не подходили. А что тогда? И тут он вспомнил еще одну…
- Как-то в одном селе, как только сошел снег, повадился медведь к мужику на поле ходить, да мешать ему из вредности… - он рассказывал так, словно говорил это в избе, для своей младшей сестричке, глядя то в глаза беловолосой, то на танцующие языки костра. О том, как мужик и медведь заключили уговор, о том, как медведь остался ни с чем, о их втором уговоре и о том, как разгневанный медведь ушел в лес, навсегда, поругавшись с пахарем. Рассказ вызвал у Шэймы легкую, даже не улыбку, её тень.
- Хорошая сказка, Римми, - голос был тем же, но, казалось, что он стал чуть теплее, - Но я её уже знаю. Расскажи мне то, чего я не знаю.
Страх вновь обуял его, но прошел так же неожиданно, как и появился. От него хотят выдумку. Что бы он сейчас сочинил небылицу, сказку, но так, чтобы в неё поверили.
- В одной далекой деревне, жила семья, отец был местным лесничим, мать – рукодельницей. И был у них сынок и дочка, - от начатого Шэйма слегка нахмурилась, но с каждым следующим словом её лицо становилось все более заинтересованным, - и вот как-то раз, посреди долгой зимы, мама с дочкой отправилась в барскую усадьбу, отдать заказ, да купить гостинцы на праздник. Отец с сыном остались дома, весь день они занимались хозяйством, а под вечер, решил лесник отдохнуть, да поручил сыну за огнем следить…
Лицо девушки было… Удивленным, смущенным, глаза не знали, на чем остановить свой бег и переключались то на Лаэтуса, то на огонь, то на Римми, а когда и вовсе устремлялись ввысь, на звезды. Мальчик не видел, но на лице парня, под боком которого он сидел разгоралась радостная улыбка.
- … Но мальчик уснул. Когда он проснулся, отец спал беспробудным сном, мама с сестрицей не вернулись, а очаг оказался холодным, как земля в подполе. Испугавшись, он выбежал их хаты в своем полушубке, забыв про заячью шапку, что ему подарила матушка. Он долго бежал по лесу, пока стайка снегирей не вывела его к костру.
И замолчал. Страх, словно ожидая этого снова сковал его тело и разум и только тепло, исходящее от Лаэтуса придавало ему сил.
- Дальше. Что. Было. Дальше. – голос у девушки оказался требовательным, ярким и горячим.
- Я не знаю, барышня, - виновато произнес мальчик, - продолжить эту сказку можете только вы…
По лицу Шэймы пробежала тень ярости, которая тут же прошла, уступив место вначале пониманию, а потом детской, светлой радости. Она улыбнулась и звонко рассмеялась, захлопав в ладоши.
Только сейчас Римми осознал, что за этот миг парень успел сжать его крепче, словно не отпуская, а потом расслабленно отпустить, как будто страшная опасность только что миновала.
- Ты хороший добрый мальчик, пусть и… Неосторожный… Но какому ребенку нужно быть в таком возрасте постоянно бдительным? – она улыбнулась, поднявшись вскинула руку и закрыла глаза. Спустя пару мгновений на её палец сел красногрудый снегирь, - Лаэтус, будь добр, дай ему…
- Я знаю, чем его одарить, - парень пустил руку под дублет и вытащил небольшую во взрослую ладонь длинной резную палочку из вишни, - это наш подарок, Римми. Когда ты пожелаешь, на её конце появится огонь, достаточный, чтобы разжечь пламя или осветить путь. Но не применяй этот подарок к живым существам или деревьям, иначе он пропадет.
- Это твой провожатый, - Шэйма показала на пушистого снегиря и добавила, - он покажет тебе дорогу к дому. И… Римми, в следующем году, я рассчитываю, что ты придумаешь для меня новую сказку…
Девушка слегка подкинула снегиря, от чего тот вспорхнул, усевшись на ближайшую ветку и внимательно уставился на мальчика своими глазами-бусинками. Взяв палочку, Римми без слов поклонился и пустился наутек.
Путь до дома оказался гораздо короче, словно он был совсем рядом. Как только мальчик вбежал в хату, снегирь улетел обратно в лес. Подбежав в очагу, он кинул туда несколько поленьев, подложив хворосту и поднес палочку зажмурился. Его лицо лизнул теплый воздух от зарождающегося огня…

- Хозяева, открывайте! – сильный стук в дверь разбудил и мальчика и его отца, - Спите что ли?!
Подбежав к двери, отец выбежал во двор и скинув с входной двери засов впустил в это помещение вместе с холодом четверых: свою жену, дочь и еще двоих, явно дворянского происхождения. Римми, высунувшийся из горницы с удивлением узнал в гостях своих… Знакомых? Уж очень все это напоминало сон.
- Доброй ночи, хозяин, увидели идущих по темну, решили довезти, - пояснил молодой парень с широкой улыбкой, - Здорова, малой!
Он приветливо помахал рукой Римми, а мальчик с удивлением обнаружил у себя за пазухой вишневую палочку. Немного подумав он взял её в руку и уверенно подошел к девушке, с расслабленной улыбкой осматривающую двор. Подойдя к Шэйме, он протянул ей палочку. Девушка улыбнулась, взяла её в свою руку, а после вложила обратно в маленькие ладошки.
- Это красивый подарок, но я не могу его принять. Может быть в следующем году? – с улыбкой произнесла она. Её кожа стала несколько теплее, а глаза из двух льдинок превратились в синеву мартовского неба.
- Да нет, мы торопимся, просто хотели убедиться, что все закончится хорошо, - отец вел беседу с Лаэтусом, приглашая его зайти в избу, но тот отказался, - Но спасибо за приглашение, может быть мы когда-нибудь им воспользуемся.
Когда неожиданные гости умчались на тройке лошадей во тьму ночи, в доме лесничего потекла тихая размеренная жизнь. И только мальчик, сжимая в руках подарок не мог отделаться от мысли о том, что этой ночью произошло что-то важное.
Утром их всех разбудила первая весенняя капель.

От нескольких капель, упавших на лицо, ведьмак практически мгновенно проснулся. Начинался мелкий моросящий дождь, а значит нужно было найти укрытие получше.
- Какой странный сон, - тихо произнес Римон, после чего в недоумении уставился на вишневую палочку у себя в руке. Его сердце неистово забилось от удивления, а дыхание прервалось. Так продолжалось несколько секунд. После чего он нашел сухой угол, достал кисет, забил в трубку табака и поднеся кончик палочки загадал желание. Небольшая вспышка и сизый дым стал заполнять помещение. Пожав плечами, он произнес только одно слово:
- Мистерия… - и в задумчивости прикрыл глаза, пытаясь вспомнить образ мальчика, который предательски ускользал из его памяти.

«Ничего этого нет, ничего этого нет. Я… Я просто в чертогах своего разума, тёмных и противных. Так сильно завелась, что вся кровь от головы отлила, вот и отрубилась. С мужиками небось постоянно происходит, правда?»
Неправда. Нира бездумно шевелит пальцами ног в сапогах, ощущая, как их заполняет мерзкая холодная жижа. Мысли и эмоции смешиваются в бешеном вихре. Сталкиваются и соединяются в странных, диковатых сочетаниях. Вот к даме по имени Боль подсаживается худосочный большеглазый Страх, который робко тянет её за пышный рукав прятаться где-то под столом. О’Берн так и хочется свернуться калачиком и утонуть в болотной грязи и отчаянии. Секундой позже на свет белый вылезает Гнев – галантный господин в помятом сюртуке и с растрёпанной козлиной бородкой. Он приглашает Боль на танец, они исполняют сумасшедшее танго, каждое движение в котором так и призывает Ниру вскочить и обругать на чём свет стоит всех вокруг. Арчера, который всё ещё оскверняет своим присутствием её тело, Катсуро, который не сумел её удержать, Шики, Фанвенэнь (этих просто так), и даже эту малахольную незнакомку с безвкусным каре.
Но никому из этой тройки не суждено править этим балом. На гладкую плитку с громким стуком ступает стройная ножка, обутая в строгую туфельку на каблуке. На заплаканном лице злобно горят раскрасневшиеся глазищи, полные губки стянулись капризным бантиком. Это Госпожа Обида.
О да, обида! Она, как и гнев, адресована всем вокруг. Только вот эта эмоция не ограничивается конкретными лицами. Глазами Ниры она едко смотрит на весь мир. На судьбу, в очередной раз отнявшую у неё даже самое эфемерное и мимолетное из удовольствий. Хотя настолько ли уж мимолетное? Сколько историй и баллад написано о том, какую ценность для людей в чернейшие часы имеет человеческое тепло! У страсти, чем бы она ни была продиктована, в каких бы условиях не рождалась, есть как минимум одно замечательное свойство: она может помочь забыться ничуть не хуже вина или дурмана. Нире О’Берн жизненно требовалось испытать это забытье в горячих объятиях. Но ей не дали и этого!
И кого винить? Её несостоявшийся партнёр по плотским утехам, кажется, проявил редкостное удивление перед тем, как она исчезла. У мымры в чёрном вон тоже лицо такое, как будто она еле-еле удерживает челюсть от отвисания.
«Стоп. Нет. Она не просто удивлена. Она как будто нашла деньги, которые спрятала в цветочном горшке и о которых благополучно позабыла», - понимает вдруг О’Берн и щурится, приглядываясь к незнакомке. Прокручивает ещё раз в голове только что от неё услышанное. Следит за тем, как в изящной руке формируется костяная коса. Вряд ли девица этой штукой им помогать выбираться вознамерилась. Хруст эхом отдаётся в сознании. Кто она? Рыжая, некромантка, знает о жрицах. Рыжая. Некромантка. Знает о жрицах. Рыжая. Некро...
«Присцилла», - догадывается вдруг она. - «Это же Присцилла»
Госпожа Обида собиралась ещё как следует повозмущаться в адрес вязкой грязи, которая удерживает арчеровы штаны где-то на уровне лодыжек, но внезапное осознание сметает эту капризную эмоцию куда-то под воображаемый стол. Половина свечей и ламп разом гаснет. Банкетная зала превращается в театр. На сцену выходит разбитной, курносый товарищ в широких штанах, клетчатой рубашке и с лихо свернутым набок беретом на голове. В зубах у него зажата тлеющая самокрутка. Заскорузлыми пальцами он отнимает её от почерневших губ, выдыхает облачко дыма, пожимает плечами и сплёвывает.
Занавес.
Нира отвечает на хищный взгляд Присциллы своим, наплевательски-дерзким. Открывает рот. И смеётся. Хриплым, надтреснутым, мальчишечьим голосом.
Смеётся долго, раскатисто, со слезами. Смеётся, как сумасшедшая. Ну а как тут ещё отреагировать? Она знала, конечно, что рано или поздно с Присциллой встретится. Не знала, что на встрече окажется грязной, ослабшей, в чужом теле и практически без штанов. Ах, она столько всего уже перенесла за последние дни!
Будет даже интересно посмотреть, сможет ли встреча с Той Самой Присциллой переплюнуть всё остальное.

Хохот тем временем прерывается. Нет, это не Страх сверкнул опять своими чересчур большими глазищами. Это показала нос малютка Смущение. Редкая, между прочим, гостья в театре мыслей Ниры. Ее нежные, подкрашенные румянами ланиты мягко рдеют во мраке.
Последняя из актрис-эмоций вежливо напоминает, что мужское достоинство к внезапному пространственному прыжку отнеслось куда более флегматично, чем Нира. Оно не расклеилось. Не согнулось под гнетом очередного испытания. Его можно смело сравнить с наставленной на Присциллу саблей. Прямой и безжалостно твёрдой.
Мальчишечьи разные глаза медленно проворачиваются в орбитах и устремляют свой взор на необычное оружие, будто удивляясь его существованию. Да это удивление и есть. Что? Нира ещё не привыкла!
Она задумчиво почесывает щетину на подбородке. Хмыкает. И считает крайне важным проинформировать Присциллу:
— Это не на тебя, если что, - и потом, подмигнув, добавляет, - но не пропадать же добру… Как насчет последнего желания, м?

А пока чародейка хохочет и всячески Присциллу веселит, её иллюзорная тень возникает за спиной украденного тела. Хватает за плечико, приникает к аккуратному ушку и бездыханно сообщает:
— Хочешь пожить пару лишних минут – делай, что говорю.
Дубль шепчет тихо и быстро, чтобы слышал только мальчишка.
— Призови мою силу. Я знаю, что не умеешь. Тебе и не нужно. Она сама все сделает. Представь, что твой страх, твоя боль, обида, гнев, – это маленький пасскаленный шарик в груди. Представь, что тепло, энергия этого шарика разрастаются, трансформируются, становятся Силой. Куполом. Из света. Барьером между нами и этой жгрыбой. Авось будет время над некрологом подумать.