Сиюсекундным порывом было бросить полученный от совы конверт сразу в камин. Надо будет дать ему совет не подписывать свои письма. По крайней мере, когда они адресовывались Эйнару. Так у письма больше шансов быть прочитанным.

Уже над языками пламени рука дрогнула в нерешительности. Нерешительность в последнее время слишком часто стучалась в его сердце настойчивым набатом, но это к делу не относилось.

Каждый раз в минуты, когда Розье хотел послать Икаруса Огдена в задницу дромарога, шепоток за ухом ненавязчиво напоминал, что этот тип все еще муж его сестры и отец его племянницы. А дальше подключалась махровая паника и звенящая истерия, шипя пресловутое «а вдруг что-то случилось?». Зная гонор своей сестры, ледяной пожар разочарований с ядовиты миазмами, что горит в нее в груди, Эйнар каждый раз боялся прочитать в газете или услышать, что Сольвейг Огден покинула мир живых.

Черт с тобой – раздраженно подумал художник и вскрыл письмо, пробегаясь по строчкам с гримасой отвращения. Мерзавец отлично играл словами и знал на что давить. Поджав губы, Эйнар все же письмо сжег, выместив в охватываемом пламенем листе хотя бы толику ненависти.

Это было слишком притягательно – картина, вызывающая подозрения. Эйнар не стал отвечать на письмо, что уже можно было расценивать как согласие на встречу, рассудив, что лучше сделать этого подонка должником.

Плюсы условного стука в том, что ты всегда знаешь – свой или чужой стоит за дверью. Не нужно было быть прорицателем, что понять, что по ту строну мнется в ожидании Икарус.

Эйнар лениво, по-кошачьи, поднялся с кресла, так же не торопясь пошел открывать. Не обменявшись и словом с Огденом, он просто толкнул створку безмолвно приглашая войти. Окинув его быстро взглядом, вопросительно приподнял бровь, будто спрашивая – где картина? – только потом увидел мешочек в руке и одобрительно кивнул.

— В кабинет, — сухо отозвался хозяин, указывая налево. Если из коридора пойти направо, то там находилась мастерская, но не марать же колыбель искусства проклятыми чарами.

Эйнар на ходу заплетает огненную гриву в хвост, перетягивая первым попавшемся шнуром. Оказалась бечёвка, оставшаяся после последних игрищ с натурщицей. Его квартира – это оплот хаоса с иллюзией порядка. Выглядит как свалка лондонского бомжа, который поживился добром у королевской семьи, но все нужные вещи волшебным образом оказываются под рукой.

— Я вынимаю из широких штанин…— привычка Эйнара цитировать Советских классиков литературы оставалась при нем, — давай, показывай, что там у тебя, — говоря это Розье натягивал на длинные пальцы перчатки из драконьей кожи. Он еще не прокурил мозги опиумом настолько, чтобы забыть об элементарной безопасности.

Картина разместилась на письменном столе, заняв одну его треть. Эйнар небрежно одним жестом скинул все, что мешалось на пол: со звоном на ковер покатились канцелярские принадлежности, кольца, заколки, явно кем-то забытые. Не стол, а пристанище нюхлера.

Окинув взглядом образ, он флегматично фыркнул, — уродство, — тихо констатировал, отдавая себе отчет, что по-детски хотел задеть чувство прекрасного Икаруса. К тому же, Эйнар был приверженцем концептуализма, а реализм считал скучным и слишком обыденным. На первый взгляд картина показалась именно такой, но суждение было ошибочным.

— Как она у вас оказалась? – бывав в гостях в последний раз, Эйнар не припоминал сие произведение на стенах, а такое вряд ли забудешь.

— М, вот как, подсматриваем, значит, — вглядевшись в темноту за спинами детей он смог различить очертания некоторой демонической сущности.

— Что-то знаешь об авторе? – Розье уже начал делать острожные взмахи палочкой, будто самым ее кончиком аккуратно пытался снять тончающую и хрупкую невидимую паутину, — обычно картину проклинает сам художник, во время ее написания или же после, если она связана с чем-то эмоциональным. Чаще всего, они сами не знают, что накладывают проклятье.

Вдруг хмурится и на высоком лбу пролегает морщина.

— Я снял поверхностный слой, от нее смердит трупом, — поджав губы, Эйнар делает шаг назад и жест пальцами, будто говоря — убери эти помои, которые бы удосужился принести в мой дом, но картина, конечно же, остается на столе, словно прогнившая шлюха, за которую заплатит не глядя.

— Так где, говоришь ты ее нашел?