в родительской квартире, в застекленном стеллаже стояли когда-то самые разные безделушки. вроде глиняных кувшинчиков, хрустальных колокольчиков, расписных деревянных лошадок.
но больше всего тома занимала старинная фарфоровая куколка с трещиной по лицу, утопленная в узкой и самую малость липкой - когда-то, должно быть, хранили конфеты - вазочке (потому что самостоятельно уже бы не выстояла).
“эта - намного старше тебя,” - сказала ему мама. “ты ее не трогай. доломаешь.”

том смотрел на куклу завороженно, пачкал следами от ладоней скрипучее стекло дверцы шкафа. его завораживало, - и то, что
-нельзя
-и что сломано
-и что он “непременно испортит”.

когда ему исполнилось семь, и верхняя полка - с высоты табурета - стала досягаемой, том, конечно же, совершил варварский набег на шкаф в первую же родительскую отлучку.
куколка эта, оказывается, пахла сахаром и краской. и от неловкого движения с тихим шелестом лопнула, надломилась окончательно, неглубокая трещина ушла и внутрь, и в длину, оставляя в ладони хрупкие черепки с колючими некрасивыми краями.

“что же ты наделал,” - охнула застывшая в дверях мама, но том ее не услышал.
завороженно
перебирал пальцами фарфоровые осколки.

***
когда он впервые увидел арчи - кажется, на какой-то оксфордской тусовке, и зачем только приехал? все равно уже был слишком пьяным для того, чтобы пить еще; в голове мелькнуло, эхом -
с детства знакомое -
маминым голосом:
ты его не трогай.
доломаешь.

том тогда почти сразу же вырубился, минут через семь, на бархатной лимонной софе, сломав разве что пластиковый стаканчик в правой руке. но ощущение запомнил.

арчи.
скучал.

[умирать утомительно
каждое воскресенье
крышка гроба опять сломалась
чиню малярным]

иногда том думает: что, если взять скальпель?
на амазоне есть какие-то. совсем недорого.
он в анатомии не разбирается, но, наверное, если надавить на горло, - будет достаточно мягко?
это ведь не грудная клетка. не коленная чашечка.
так вот, если он возьмёт - и надавит. арчи испугается? схватит его за руку мертвой хваткой? изменится ли его взгляд, резко, навсегда? посмотрит ли он на него со страхом, неприязнью, этим вот «я тебя, конечно, любил, но больше - никогда»? арчи - он ведь толковый. с головой на плечах. он ведь не заиграется, нет, до конца - никогда.
он ведь тома терпит, пока может, пока это безопасно. пока изображать жертву приятно, потому что это - возвышает над бытовым уровнем страданий.

а вот том - боится.
увидеть эту нелюбовь, уверенное, холодное «нет», в деталях рассмотреть, что мальчик вырос, что том для него, наконец, стал безоговорочно тем-самым-(ебанутым)-странным-бывшим.
иногда тому настолько страшно об этом думать, что он представляет арчи мертвым. вечным светлым образом.
не бросил, не предал. после попадания в морг стал окончательно идеальным: кто проверит? кто докажет?
зато навсегда - присвоен.

потом тома пугает, конечно, то, что он вообще об этом - размышлял.
«в следующий раз», - напоминает том себе. «целься аккуратней. купи анатомический атлас. спускай курок раза три, пока слушаются пальцы. не рискуй. если не ты - то кто? кто это все остановит, выключит, спасёт общественность?»

страх плавится, кипит, оседает на стенках сосудов липким, гадким конденсатом: раненой усталой нежностью.

что-то во взгляде тома меняется, словно в старом подъезде, наконец, заменили перегоревшую лампочку.

что же это.
мелькает на изнанке сознания.
да что же это я.

- конечно, приехал бы, - отвечает он. мгновенно. уверенно. хорошо поставленным голосом.

с ним так всегда, когда застали врасплох, когда мысли путаются. сначала - соври, чтобы отстали, потом - там, наедине с собой, в удушающих уютных объятьях личного пространства, подумай. признайся - нет, не им - сам себе.