внешность: garrett hedlund

Быть младшим - не так просто, как может показаться. Несомненно, для родителей ты дольше старших детей остаешься любимым малышом, особенно когда с братьями большая разница в возрасте. Тебе достается больше угощений и внимания, старшие обязаны за тобой присматривать и брать на себя ответственность за твои косяки. Удобно. Но это до поры до времени. А потом становится сложнее. Ведь тебя уже успели побаловать, дали попробовать беззаботной жизни, и не упомянули, что теперь придется пахать, как не в себя. Ведь придется не только как-то устроиться в жизни, но и не посрамить честь семьи. А это не просто, когда перед тобой столько серьезных примеров. Старший брат задал высокую планку - допрыгнуть до нее будет непросто.

Так уж вышло, что Рэндалл пошел в отца, Кеннет - в мать. А Клайв… Хотелось бы сказать, что средний брат забрал себе всё лучшее от обоих родителей, но это было бы грубой лестью. Он как будто не вписывался. Даже маленький Кен замечал, что к Рэндаллу (хоть тот и отсутствовал) родичи как-то больше расположены, и это вводило мальчика в недоумение. Разве дети не должны быть равны? Разве не говорили родители, что любят всех одинаково? Чтобы компенсировать такую несправедливость, маленький Кен крутился вокруг Клайва, изо всех сил одаривая его своим вниманием, как он думал. На самом деле это было бы вернее описать как “докучал”, но иначе Кен не умел в силу зеленого возраста.

Для Кена Рэндалл остался лишь примером для подражания, о котором ему много рассказывали. Тот довольно быстро покинул отчий дом, так что Кен почти не помнит старшего брата. Но помнит, что о нем всегда говорили с восхищением. Младший тоже мечтал стать гордостью семьи - но всё еще впереди.

А потом исчез и Клайв. Неужели это из-за того, что Кен слишком надоедал ему? Или из-за того, что брат взял на себя вину за разбитую вазу? Чертова ваза, если бы не она, может, Клайв бы остался… Почему-то именно отсутствие Клайва далось Кену тяжело, он еще долго чувствовал себя виноватым. Только став постарше, он понял, что от него здесь ничего не зависело. Несмотря на это, он остался один. Теперь всё внимание родственников доставалось только ему - равно как и ожидания, замечания и давление.

Медвежья зрелость пришла к нему чуть позже, чем к братьям, родители даже успели насторожиться, всё ли с ним в порядке. Но первое обращение всё же произошло. И хотя его к этому готовили, он все равно не ожидал, что это настолько больно. Опомнившись после своего первого полнолуния, он даже в сердцах восклицал, что не хочет быть медведем и лучше сразу умереть, чем так жить. Наверное, если бы рядом были братья, они смогли бы быстро привести его в чувства. Родители могли лишь отругать за такие мысли, требуя держать себя в руках. Пусть не сразу, но упадническое настроение прошло, и Кен нашел в себе гордость быть медведем. Кроме того, у него от природы сложился довольно спокойный характер, так что ему проще было сдерживать эмоции и не выпускать когти лишний раз. Возможно, по этой же причине и обращаться он начал позже обычного. Дед часто подшучивал, что такому покладистому медведю только в цирке выступать. Но Кен не обижался - он считал свою сдержанность преимуществом, а не недостатком.

В целом Кен был вполне счастлив. Большая семья, жизнь на природе. Общие переживания за братьев. Тяжело было покинуть родной дом, чтобы уехать на учебу, ведь родители не молодели и тосковали по сыновьям. Но надо было позаботиться о своем будущем. А после учебы удалось устроиться в хорошую клинику в ближайшем городе. Родители были безумны горды за него. Наконец-то в семье вырос настоящий врач.

Кен остался жить с семьей, так как с годами родным требовалось все больше заботы. Старики дряхлели, родители старели, а хлопот не убавлялось. Конечно, муторно было мотаться чуть ли не из леса в город, но с машиной это не было большой проблемой, да и Кен часто брал дежурства.

Едва он начал задумываться о том, чтобы все-таки переехать (сложно было ужиться взрослым людям вместе), лишь навещать родственников в выходные и праздники и оставаться на полнолуния, как пришла весть о гибели Рэндалла. Родители были безутешны, и Кен не смог их оставить. Сам он, хоть и тоже переживал, но перенес новость легче, ведь почти не знал брата. Теперь его одолевала тревога за Клайва - что если погибнет и он?

Всё это время Кен, как и родители, много писал братьям, но от Клайва не получал ответа. Либо Клайву было не до писем, либо он совсем отстранился от семьи. Последняя мысль вызывала у Кена непреодолимую тоску. Был бы волком - взвыл бы, но оставалось лишь тяжело вздыхать.

И вот Клайв объявился - к огромной радости Кена. Он хотел кинуться обнимать брата, но тот был настолько отстраненным и мрачным, что Кен не решился. Еще и эта его спутница… не внушала доверия. Брат, она мне не нравится, берегись! Хотел бы Кен поговорить об этом с Клайвом, но тот ничего не замечал. Как известно, любовь зла, но Кен всем своим существом чувствовал опасность, исходящую от этой странной незнакомой женщины. Пока он принюхивался, среди родственников подобно лесному пожару разгорался скандал. Увы, не все умели держать себя в руках, как Кен. Не успел он опомниться, как они уже бросались на Клайва с обвинениями. Остановитесь! - молил Кен, но не был услышан. Его мнение не имело значения в присутствии старших. Не желая видеть их разборки, Кен в расстроенных чувствах ушел в другую комнату, но вскоре услышал, как скандал перерос в натуральную драку. Шум, рев, визг. Кен примчался на помощь, но было поздно - тела родителей и дедушки с бабушкой были искалечены настолько, что никакая регенерация не поможет. А над ними - обезумевший Клайв с горящим янтарем взглядом и выпущенными когтями. И довольная собой вампирша позади него… Кен взревел от отчаяния и кинулся на Клайва - и это был, наверное, один из немногих случаев, когда эмоции вызвали частичное обращение. Но брат оказался сильнее. Наверное, шансы бы уравнялись, если бы Кен действительно хотел навредить Клайву. А тот явно не сдерживал себя…

Кен очнулся уже в больнице. Медики не верили, что он выживет - спасла врожденная регенерация. Постепенно пришло осознание случившегося. Кен метался на своей койке и ревел, так что ему пришлось вколоть медвежью дозу обезболивающего. Вот только не тело болело. У него вырвали сердце. И оставшаяся вместо него дыра безумно болела.

Оправившись, младший медведь боялся вернуться домой. Но ему и не пришлось - город Фолл Ривер, в который его привезли, накрыло куполом, из-за которого покинуть его было уже невозможно. Пришлось срочно найти жилье и устроиться на работу - по иронии судьбы, в ту же клинику, в которой он оказался.

В городе жить было непривычно. Привыкший к свободной жизни на природе, Кен чувствовал себя, как в клетке. Немыслимо было, что невозможно, как обычно, уехать на выходные к родителям, вместе бродить по лесу в полнолуния… И что их больше нет.

Клайв не мог сделать это, просто не мог. Но ведь Кен видел всё своими глазами. А только глазам и остается верить, ведь сердце уже вырвано с корнем.

внешность: margaret qualley

Вам знакомо чувство, когда заходишь в свою детскую комнату, впервые за много лет, уже будучи взрослым? Игрушки лежат на своих местах, словно время замерло за время вашего отсутствия, старая одежда, ставшая слишком маленькой ещё при жизни здесь, до сих пор мирно покоится в шкафчиках, флакон духов прямиком из юности - чересчур пряных, душаще-сладких, хоть и выветрился годы спустя, но до сих пор резкий, стоит на столике перед зеркалом. Постельное бельё - подростковое, с россыпью золотистых звёзд на тёмно-синей ткани, до сих пор заправлено на кровати, в которой лет десять никто не спал.
Именно такое впечатление производил собой Фолл Ривер, город из детства, из которого она уже давно выросла. Вживую он оказался ещё меньше и тише, чем в воспоминаниях. Улицы казались лишь смутно знакомыми, каждый сохранившийся с прежних времён магазин или заведение, стоявшее на прежнем месте, возвращали девушку в детство, вновь и вновь создавая странное чувство де жа вю - была ли она здесь раньше? Или, возможно, тогда вместо булочной тут стоял цветочный?

Фрэнки вернулась в город за пару дней до того, как его накрыло куполом, и до сих пор не понимает, удача это или проклятье. Всего одна цель, - разыскать сестру и наладить контакт с ней - всё ещё не была достигнута. Даже теперь, оказавшись в ловушке, в городе, из которого нет выхода, Франческа не могла найти в себе смелости подойти и поздороваться с человеком, за которым следила все последние месяцы. Отец увёз её из Фолл Ривера в четырнадцать лет, полностью оборвав все контакты с домом и запретив не то, что общаться, но даже думать о встрече с родственниками. Не объясняя до конца суть, он лишь называл мать и сестру девочки чудовищами, монстрами, убийцами - и ещё множество похожих синонимов. Не осталось ничего - адреса, номеров телефона, фамилию принудительно сменили. Конечно же, о хороших отношениях с отцом после этого не могло быть и речи. Сколько бы он ни твердил, что поступил так для её же блага, спас жизнь им обом, Фрэнки больше не доверяла ни единому слову. Но годы шли, даже самая сильная обида стиралась, память услужливо вытесняла моменты беззаботного дружного детства. Харви менялась, превращаясь в полноценную личность. Её всегда тянуло к загадкам, возможно, по той причине, что главная тайна семьи до сих пор осталась не раскрытой.

Ещё до совершеннолетия она начала работать - сначала по мелочи, продавцом в чайном магазине, среди успокаивающего запаха фруктов и трав. Затем - небольшие статьи для местных газет, обзоры кинопремьер, короткие сводки о том, куда в эти выходные лучше выбраться в городе. После - несколько повестей для журнала о сверхъестественном, конечно же, выдуманных. И вот Фрэнки уже видит себя писателем, готовится нести первую завершённую рукопись во все издательства своего города, когда вдруг понимает: терпеть дальше просто нет сил. Почти забытый секрет, всегда находившийся где-то позади неё, внезапно начал давить сильнее. Каким же писателем она может быть, если даже не знает свою историю? Отложенные карманные деньги, гонорары за короткие статьи и подработки, всех этих средств хватило бы не только на билет домой и обратно, но и, как минимум, на несколько недель самостоятельной жизни - ведь у Фрэнки никогда не было серьёзных расходов, которые не покрывал бы отец.

Лишь оказавшись в Фолл Ривере девушка поняла, что боится больше, чем может это представить. Она приняла единственное верное для себя решение - снять номер в отеле и подождать, со стороны наблюдая за семьёй. Выбрать лучший момент, чтоб представиться. Возможно, когда она убедится, что её родственники всё-таки не убивают людей. Но чем дальше шло время, тем больше таяла уверенность Фрэнки. Когда город накрыло куполом, вопрос выживания вышел на первый план. К тому же, знания о том, что в мире существуют вампиры и оборотни, внезапно напугали её больше по той причине, что, возможно, отец был прав. И с самого начала нужно было бежать из места, ставшего теперь для неё ловушкой.

Дежурство в приемном выдалось скучным, но доктор Расмуссен знал, что говорить об этом вслух не стоит, даже думать так нельзя, не то что жаловаться коллегам. Примета работала безотказно. Стоит хоть раз сказать, что на смене скучно или слишком спокойно - небеса любезно исправят этот факт, любезно предоставив разом как минимум десяток пациентов, каждому из которых будет нужна срочнейшая помощь. Так что ординатор тихо мозолил свою медицинскую форму на свободной кушетке, завернувшись в плед, и переглядывался с коллегами. Да, они думали о том же, но благоразумно молчали. Уж лучше скучать и верить, что у людей всё хорошо, чем утонуть в работе и просто физически не успеть кому-то помочь.
- А что у вас так тихо? Уже всех вылечили? - невинно поинтересовался молодой медбрат, нарушая блаженную тишину приемного. Он тут же пожалел о своих словах, так как на него скатился шквал шипения угроз.
- Никогда не смей так говорить! - отругала его коллега, которая тишиной была вполне довольна, ведь ее смена подходила к концу и она мечтала хотя бы немного подремать.
- Но почему? - удивился новичок.
- Сглазишь, - коротко и равнодушно отозвался Кен со своего импровизированного гнезда на кушетке.
В ту же минуту за стеной клиники послышались сирены прибывающей скорой.
- Вот видишь, - так же бесцветно сказал Расмуссен и слез с кушетки, машинально отряхнулся и накинул халат, который до этого снял, чтобы не помять. Плед передал коллеге, которая, заслышав сирены, хоть и обматерила медбрата, но прерывать свой отдых не планировала. - Ты лежи, я разберусь, - заботливо сказал ей Кен. Он не сомневался, что если начнется завал, она обязательно поможет, а сейчас ей нет нужды дергаться. Смена была тяжелая. Пусть отдыхает.
И вот вкатывается бригада с носилками, докладывают: девушка упала в обморок в кафе. Укладывают на койку.
Скучно, - подумал Кен, но тут же одернул себя за эту мысль. Лучше так, чем массовая авария.
Опасно, что девушка так и не приходит в себя. Сколько скорой добираться до сюда? От силы минут десять - это если неспеша и без люстр. При легком обмороке приходят в сознание в течение минуты, а тут.
Быстрый осмотр. Зрачки реагируют. Сатурация слабая. Давление низкое. Бледность. Руки холодные... впрочем, Кену любой человек будет казаться холодным - с его-то температурой тела. Он давно привык, что если человек не кажется ему ледяным, значит тот явно болен. Пожалуй, надо бы отпустить ладонь. И перестать любоваться.
Мысленно отругав себя за мечтательность, распорядился о заборе крови и капельнице, чтобы поскорее привести красотку в чувство.
К счастью, больше желающих пройти экстренное лечение не оказалось, так что новой пациентке Расмуссен мог уделить побольше внимания. Пока наблюдал за ее состоянием, листал медицинский журнал. Нервное пиканье датчиков его отвлекло, и он отложил журнал. Пульс скакнул. Видимо, капельница сработала лучше, чем ожидалось. Наверное, она не ела еще, - запоздало догадался Кен и отрегулировал капельницу, чтобы снизить дозировку поступаемого целебного раствора.
- Простите.
- Доброе утро, - заботливо, почти ласково произнес молодой доктор. Очнулась. Теперь анамнез бы собрать, чтобы разобраться, а то результатов анализов ждать еще вечность... Но пациентка явно не расположена к продолжительной беседе и заходится кашлем. Расмуссен протянул ей стакан воды. Сухость в горле - это нормально. Столько растерянности в этих побледневших от недуга глазах, в которых отражаются раздражающе яркие лампы приемного отделения. Столько вопросов. Как будто не из обморока вышла, а из комы. Доктор готов бы ответить, но вопросов так и не прозвучало. Стакан из рук пациентки исчезает, как и ее проявившаяся вдруг бодрость.
Снижение дозы успокоило и мозг - девушка заснула. Расмуссен вздохнул, сверился с датчиками и убедился, что она действительно просто спит. Давление приходило в норму, сердечный ритм восстанавливался. Осталось дождаться результатов анализов.
Но даже без них Расмуссен заключил, что девушке придется задержаться в больнице, поэтому распорядился перевести ее из приемного в палату. Она не проснулась, даже когда ее перевозили. Крепкий сон - залог здоровья, иронично подумал Кен.
В течение дня вербер продолжал дежурить в приемном, не прекращая думать об утренней пациентке. С чего вдруг молодая здоровая на вид девушка может ни с того ни с сего упасть в обморок?
Анализы показали не самую симпатичную картину, но и не смертельную. В обнимку с результатами Кен оставил скучающее приемного отделение, чтобы проведать свою пациентку. Кажется, дверь скрипнула слишком громко - девушка заерзала, подавая признаки пробуждения. Расмуссен сел рядом. Словно пришел сюда как посетитель, а не как врач.
— Который час?
Кен рассеянно глянул на наручные часы.
- Почти шесть вечера, - отозвался Кен. Присмотрелся и со смехом добавил, предупреждая возможные дальнейшие вопросы. - Число все еще двадцать седьмое, все еще октябрь, год все еще двадцать первый. У вас был обморок, сейчас вы в центральной клинике Фолл Ривера. Как самочувствие? - наконец спросил он самое важное. - Расскажете, что произошло?

Краска на фасаде пустила тонкую трещину-паутинку с десятком разветвлений, каждое из которых Фрэнки разглядывала по нескольку секунд, не решаясь нажать на кнопку звонка. От холода руки начали дрожать, а пальцы — деревенеть и краснеть. Сто раз пожалев о своём волевом решении, Харви уже была готова развернуться и поехать обратно, встретить рождество в тёплых объятиях Кена, выиграв для себя ещё немного времени в блаженной неизвестности. Но каждый прожитый под куполом день становился очередным поводом придумывать оправдания, почему она до сих пор не позвонила в этот чёртов звонок, даже изучив каждую каждую трещинку, каждый участок с облупившимся кусочкам краски, за почти год наблюдения за домом.
Пора было заканчивать с оправданиями. Набрав в лёгкие побольше воздуха, не зная, когда в следующий раз получится вздохнуть полной грудью, девушка постучала. Решиться постучать оказалось легче, как минимум, потому, что стук с большей вероятностью могли не услышать, а, значит, у неё появится дополнительная возможность уйти с облегчением.

Нет. Нужно себя заставить. Палец медленно тянется к звонку, лежит на нём несколько бесконечно долгих секунд, прежде чем создать давление, за которым следует мелодичная трель по ту сторону двери. Пути назад нет, но Франческа всё равно отступает, скрещивая руки на груди, чтоб погреть ладони. Она молится всем богам, в которых не верит, чтобы дверь никто не открыл, — но тщетно. На пороге очень быстро появляется юная рыжеволосая девушка. Совсем не такая, какой Фрэнки её запомнила, но, определённо, всё равно узнаваемая, и от этого узнавания глаза начинают непроизвольно слезится. И вздох действительно невозможно сделать, потому что лёгкие сдавило тяжестью груза, который Харви несла в себе много лет. Слишком много невысказанных слов распирали её изнутри, и лишь одно, с огромным трудом, вырвалось наружу:
— Привет.
За спиной у хозяйки дома теплился свет, чудный запах рождественских блюд доносился до носа. Франческа не могла не думать о том, что там, с той стороны порога, счастливая семья готовится к празднику. Семья, в которой ей нет и не было места. Семья, которую она так отчаянно разыскивала, до конца не разобравшись для себя, зачем. Семья, которую бросил её отец, и которую, в первом же импульсивном порыве, сразу захотелось бросить ей. Сказать что-то вроде «доставка почты, ошиблась домом». Единственное отличие заключалось в том, что бежать, по сути, было бы некуда, из города всё равно невозможно выбраться.

Фрэнки пыталась представить себя героем своего же романа, хоть на несколько секунд мыслями отгородиться от происходящего, перестать чувствовать своё тело и свои мысли. Перевоплотиться в кого-то более смелого, раскованного, натянуть на лицо улыбку и смело шагнуть вперёд, распахивая объятия. К сожалению, несмотря на мысленную попытку отвлечься, она всё равно до последнего оставалась собой.
— Можно войти? Нам... нужно поговорить, — Генри, конечно же, не могла её узнать. Прошло слишком много лет, плюс, когда они расставались, младшей сестре было всего семь лет.  Но вот вспомнит ли её мама? Или мамины родители, которых уже сама Фрэнки помнила плохо?
Страх оказаться неузнанной в своём доме появился из ниоткуда, подпитывая желание убежать, но, в любом случае, было слишком поздно.