это было выдрессированной параноей, той самой от которой во рту оставался отвратительнейший кислый привкус и тошнота накатывала чаще, чем удавалось вздохнуть, поглубже, чтобы успокоить заведшееся сердце и привести в порядок ослабевшие колени. гермиона грейнджер не по наслышке знала это блядское чувство, которое со временем, казалось должно было забыться и затереться в вехах памяти — истончиться как страницы древних фолиантов, что когда-то коротали свою вечность в самой далекой секции библиотеки школы чародейства и волшебства хогвартс, вот только память услужливо, раз за разом, подкидывала ей, до боли в висках, точное описание того, что она чувствовала; паранойя — была всем ее существом. и так было с семнадцати треклятых лет, когда напуганной девчонкой замирала в лесах шотландии, вслушиваясь в хруст веток под чужими ногами, молясь мерлину и моргане, чтобы выставленные чары устояли. и не дышала.

не дышала и тогда, когда исчезнув за стеной дождя, чувствуя как мокнут волосы, а вода неприятно заливается за шиворот, бежала по узкому проулку, сохранившему дурную славу до ее школьных времен. вот только, пожалуй, лютный больше никогда не смог бы напугать ее настолько сильно, даже в ее шестнадцать лет — не было этого топящего страха, после того монстра, в человеческом обличье. не было смысла больше никогда бояться окружающих ее вещей, страх был только перед ним. спустя время и десяток бессонных ночей, когда она, гермиона, вслушивалась в скрип старых половиц дешевого маггловского паба, словно ожидая, что ее настигнут в тот самый момент, когда она будет этого меньше всего ожидать, она поймала себя на мысли, что этот страх, будучи почти осязаем  — был с ней всегда. словно старый удобный свитер, что давненько порывалась выбросить, но было жалко и уж больно хорошо тот льнул к телу, воспаленным нервным окончаниям, кожа словно горела.

этот страх появился не в тот момент, когда она свалилась в узкую комнатенку над лавкай боргина и берка, и даже не в семнадцать, что с трудом были пережиты в бегах; ранние годы, и вовсе,  оставляют после себя тянущее чувство, фантомную боль от проклятия оставленного долоховым,  и неприятный осадок, словно кофейный, тот самый, который переворачивает на блюдце, всматриваясь в нечеткие очертания, что принимают крупицы кофе, она даже приблизительно не может вспомнить, что же обозначают увиденные ею очертания, — гермиона грейнджер кривит губы в отвращении — докатилась.

он был ее вечным спутником — верным другом; словосочетание, что вызывает под ребрами болезненный спазм, потому что не было вариантов того, что могло случиться в ее времени с друзьями. пережил бы гарри поттер свою оплошность, в которой позволил подруге ввязаться в незаконную авантюру? переживет ли она эту оплошность или со временем сотрется как пыль со старых книг, станет лишь воспоминанием, которое не задержится в веках.

спустя десятки газетных подшивок и прочитанных от корки до корки томов — гермиона грейнджер уже совершенно ни в чем не уверена. в сороковых годах изучение времени, как таковое еще не получило должной огласки и исследовательских работ по этому было до обидного мало, ее скудные воспоминания с третьего курса кажутся обрывочными и совершенно не значительными, а привлекать к себе слишком много  ненужного внимания чревато проблемами, где небезызвестный отдел министерства — самая незначительная из возможных.

ей почему-то до отвратительного страшно быть всеми забытой, страх скручивает внутренности в тугой узел, и даже если в этой действительности о ней будут помнить только узкий круг людей, в число которых входит и темный лорд — это будет, гермиона делает мысленную паузу, прежде чем свыкнуться с этой мыслью — нормально. просто потому что это будет нормально.

когда подобное становится в ее словаре равно норме — она сказать точно не может; возможно, спустя долгие недели затерявшиеся в маггловском лондоне, со стойким чувством, что ее попросту не могут оставить в покое. она ценный свидетель возможной истории. со временем грейнджер думает, что отчасти переоценила свою значимость — это с ней тоже будет тянуться с ее прошлой жизни.

или когда мнет очередной пергамент, что так и не смеет отнести в отделение совиной почти в косом переулке, просто потому что с первых строк все это ей кажется ни чем большим, как бредом лишенного ума человека; потому что строчки — доброго дня, профессор дамблдор, мое имя вам конечно же еще не известно, будет неизвестно еще полвека, — вызывают отвратительный смех, срывающийся с ее губ. а может потому что хитрый взгляд умных глаз, что смотрят с очередной колдо в ежедневном пророке — пробирают до костей.

альбус дамблдор — больше не знакомый добродушный старичок. и если быть откровенной с собой до конца, простодушным он никогда не был — хитрый игрок и манипулятор, теперь к тому же еще опасный. осознание сущности дамблдора приходит с возрастом, с потухшим огоньком доверия в зеленых глазах гарри поттера — оставшимся там только обреченным осознанием  и почти что собачьей верностью окружающим. жертвенностью, которую она, гермиона грейнджер, всегда ненавидела в своем друге.

гермиона грейнджер несет в небольшую аптеку в магической части лондона зелья на продажу. она не может быть больше лишь временным напоминанием — начиная жить так, как умеет, точнее, использует свои знания для выживания. не может слишком часто стирать воспоминания о себе окружающим, от последнего озноб пробирает по позвоночнику. выживание — оставляет приторную горечь на языке, знакомое слово — пугающая действительность. кажется, она всю свою недолгую жизнь — выживает.

марокко встречает ее теплой погодой и бризом, что треплет выгоревшие волосы, прибавляет на кожу россыпь чуть заметных веснушек. порой ей кажется, что она охотится за призраком чего-то несуществующего, а порой уязвлено раздумывает над тем, что человек, за которым охотится намного умнее ее самой — нелицеприятный факт, который все же приходится признавать. в своих глазах она все еще недавняя школьница, с большим ярлыком героини, там, где он уже с пятнадцати лет апеллирует аспектами магии, о которой сама грейнджер и помыслить боится. точнее — она их просто боится.

и, если быть до конца честной, ее план — отвратительная импровизация, где-то между болезненным осознанием даты, в верхнем углу очередного выпуска ежедневного пророка, и отдаленным эхом голоса гарри, что начинает стираться в воспоминаниях — долгое время том скитался по албании. диадема ровены.

албания встречает ее холодными лесами и пугающими слухами, в которые она вполне может себе поверить; оттого она еще больше радуется солнечной погоде в ее новом месте пребывания, но лишь до момента, пока осознание холодным душем не возвращает ее на землю, где в маленькой кофейне она пьет горький напиток после того, как ушла с набережной, все еще чувствуя чей-то пристальный взгляд, что липнет на коже, хмурясь от знакомого чувства, рыболовными крюками цепляющее внутренности, — тянет, рвет изнутри — забытое чувство паранойи не дает покоя. предчувствие не обманывает, не в этот раз. она складывает обветренные губы в отвратительную улыбку.

гермиона грейнджер одергивает себя от постыдного желания броситься наперерез незнакомому мужчине, чтобы разузнать у него о нездоровой заинтересованности ее персоной. и если нужно — исправить воспоминания. когда она становится столь жестокой. хладнокровно жестокой — гермиона припомнить не может — стирая полотенцем с волос излишнюю воду, с пропуском в зачастившем ритме сердца слушая как закрывается за незванным гостем дверь — это почти что иронично — каждый из них никогда не был желанным гостем у другого.

цветы, что приняты в незнакомом жесте растерянности — кажутся чем-то нелепым, пока она напряженно смотрит на мужчину, что чувствует себя в ее номере отеля — почти хозяином. раздражает.

порой в ночной тишине ей кажется, что ей удается забыть его голос — сильный, уверенный, не лишенный глубоких нот. речам произнесенным этим голосом — не сложно верить, им хочется верить; пока ты не знаешь, кто стоит перед тобой. но и даже тогда, грейнджер отдает себе отчет в том, что почти что уверена на все сто процентов, что знает, почему за ним когда-то шли и продолжают идти все эти люди.

он говорит о восхищении, у гермионы горло забивает сухой скупой смешок, в котором собраны все сомнения, которые ее одолевают в тот момент. раскрывать ее и без того скупые знания, о его нахождении в албании, гермиона не торопится, даже если в чужом голосе проскальзывает почти озвученное восхищение. ядовитое притворство — грейнджер прекрасно помнит, кем является ее гость, даже, если, до этого два года старалась его забыть.

она всматривается в его фигуру, пока он ставит вино на стол, проходя вглубь комнаты, кажется, совершенно игнорируя ее почти собранный чемодан, — неосознанное желание убраться из этого места, подгоняющее ее в этот вечер, принимает вполне осознанные очертания; немногим изменившееся за два года красивое лицо, что сейчас кажется намного бледнее, чем она помнит, разворот плеча, который она, отмечает неосознанно, — всплывает в воспоминаниях, будто их первая встреча произошла только вчера.

она откладывает букет в сторону, совершенно не заботясь о том, чтобы найти для него вазу. еще одна особенность, что была принесена ею со своего времени, — гермиона грейнджер никогда не получает цветов. по факту, она никогда не являлась той девушкой, которой хотелось бы их дарить или долго ухаживать — по ее скупому наблюдению. не то чтобы это ее когда-то беспокоило.

он говорит о том, что она здесь, конечно же из-за него — гермиона тянет губы в усмешку, словно в этот же момент готовая кинуться опровергать это утверждение, словно что-то постыдное, бросив колкое, — мир не вертится вокруг тебя том. вот, только, он неосознанно и, кажется, совершенно не прилагая больших усилий попадает в десятку — это разочаровывает. она никогда не думала о том, что может быть столь предсказуемой.

она почти с благодарностью берет бокал из его рук, тот холодит пальцы, а на стекле собираются капельки влаги, — не видит смысла развязывать конфликт там, где она, снова, в проигрышном положении -  с томом всегда получается именно так.

— ты можешь мне помочь? — она впервые говорит, после довольно продолжительного молчания, рассматривая гостя сквозь прищуренные карие глаза. слова неприятно скребут горло, а собственный голос кажется ей совершенно чужим из-за проскальзывающих в нем нот удивления. — неужели, самостоятельно бросишься под убивающее проклятие? неприкрытая ирония, — защитный механизм там, где грубить — самое опрометчивое, что можно придумать, а мотивы и дальнейшие поступки — все так же непонятны.

ей хочется раздосадованно закатить глаза, бросить резкое — не играй — не поверю. вот, только, его сначала — затягивает сетью на самое дно. соблазн слишком велик. и уж точно она не признается себе, а особенно ему, что мысль научиться чему-то новому заставляет гермиону прижать горло своим сомнениям. синдром вечной студентки — на лицо. кто бы устоял? пока на нее смотрит человек которым в иных обстоятельствах она могла восхищаться — сила, знания, ум. она буквально кожей чувствует его магию.

гермиона грейнджер пробыла в этом времени слишком долго, непозволительно долго, чтобы понять — она всего лишь девчонка, у которой на руках ворох неточной информации и лишь приблизительное знание того, что делать дальше. где-то на задворках дрейфует мысль, что с ней всегда останется вариант, в котором она знает как выглядят все его крестражи и где их, по прошествии лет можно будет найти.

— сначала — она тянет слово, пытаясь распробовать это его мифическое — сначала. поспешно ведет языком по пересохшим губам, боясь упустить ускользающий вариант. — предположим, я соглашусь дать тебе этот шанс, каковы мои гарантии, что ты не ударишь в спину, поняв, что скатываешься в безумие?

она не смеет отвести карих глаз, словно старается прочитать в чистом взгляде переменчивые эмоции. непозволительно ясные глаза для того, у кого от души лишь ошметки, темнота.

— сможешь ли мне гарантировать, том риддл, что не став тем самым монстром, — она уверенно расставляет акценты стараясь скрыть подрагивающий на его имени голос. все это до сих пор кажется нереальным. — в итоге, не станешь кошмаром для таких как я?

она, словно издеваясь, приподнимает руку, коей сжимает бокал, чуть выше, чтобы виднелись шрамы оставленные на запястье. она все еще грязнокровка, мугродье, хотя сама девушка всегда предпочитала менее аполитичные термины — любой из них ее совсем не трогает, не теперь.

— дашь непреложный обет? — она выгибает бровь, ожидает, что она откажется, слегка склоняя голову на бок. осторожно идет по этому тонкому льду на неизведанных ею территориях. — и конечно же научишь. губы непроизвольно растягиваются в улыбку, которую она спешит скрыть за бокалом вина, вот только довольных, почти мурчащих нот в голосе от осознания, что может научится чему-то большему ей скрыть не удается.