Шёлковая ткань скользила под ладонями тёплой волной. Он даже не видел толком, какой узор был на женском халате: всё его внимание приковывала сама Сантана. Чёрные волосы и изумрудные глаза были её визитной карточкой, и мужчина упорно сравнивал её с пантерой, видя в ней такую же элегантность и гордость. Сантана притягивала взгляд. А Маркус в мыслях считал её мужа (уже, к счастью, бывшего) первоклассным дураком. Он никогда не лез в их брак и не подзуживал женщину разводиться, но просто по-человечески был на её стороне. Он не был настолько чистокровным, чтобы нести на себе аристократическое бремя обязательств перед высшим обществом, и не крутился в этой обстановке с самого детства, а потому при взгляде со стороны на исключительно высокородных волшебников создавалось отчётливое впечатление редчайшего по масштабам серпентария с одной стороны, а с другой – обилия не самых счастливых людей.

– Лет через десять может быть, – у него вырвался смешок. Жизнь министерского работника держалась за него так же цепко, как гиппогриф за свою добычу, но Маркусу это доставляло какое-то особенное удовольствие. И всё же он предполагал, что это не навсегда. Наряду с полномочиями, его должность предполагала огромные обязанности, и кто знает, когда всё это начнёт вызывать неудобства. Возможно, его хватит ещё на десять или пятнадцать лет. Или же у него внезапно взыграет ненасытная жажда власти с претензией на пост Министра Магии, которую он захочет удовлетворить. Он не мог ручаться ни за один из многих вариантов развития своей жизни, поэтому строил очень гибкие и абстрактные планы на ближайшие два или три года. И Сантана была права: в ближайшее время работу он не бросит. – А тебя нет.

Если он и сгорит, то только из-за неё. Губы почти обжигают, и, кажется, начнут плавить его изнутри в любой момент. И мягкие. И сама женщина горячая то ли от жаркой погоды, то ли от их близости друг к другу. Ему определённо это нравилось. Как нравились и их отношения. Они целиком и полностью основывались на взаимоуважении и доверии, как бы это ни звучало при их статусе тайных любовников. Каждый просто знал, что может положиться на другого и не ожидать от него неприятных сюрпризов. Этого было более, чем достаточно. Будь у Маркуса работа попроще и посвободнее, он, может, и задумался бы о чём-то серьёзнее периодических встреч вдали от чужих глаз, но даже при таком раскладе возникало слишком много дополнительных «но». Все, кроме одного из них, вытекали из их положения в обществе: пущенные с лёгкой руки слухи могли разнести в пух и прах их репутацию. Кто-то бы обязательно вспомнил время, когда они сблизились, прибавил бы туда приёмного ребёнка, после чего все узнали бы очень сочные и достойные дамских романов подробности их личной жизни, о которых они сами не в курсе. Он бы хотел этого избежать. А самым главным гвоздём в крышку гроба этой идеи было отсутствие необходимости и большого желания что-то менять у обоих. По крайней мере, пока.

– С тобой что угодно и где угодно, – он шагнул внутрь дома и без усилий поднял Сантану на руки, как пёрышко, даже не забирая у неё вино. Полы её халата разошлись, открывая изящные ноги аж до самых колен. По меркам английской аристократии, у которой ножки должны были быть закрыты даже у рояля, – невообразимое распутство и разврат. – Но я знаю, что предложить, – мужчина быстрым и уверенным шагом направился в сторону небольшой столовой. Он нежно, но крепко держал свою ношу, прижимая к себе, и краем глаза следил, чтобы не ударить её о дверной косяк или стену, или не разбить ненароком какое-нибудь произведение местного искусства. Начинать утро с синяков было бы грубо.

В нужной ему комнате была утренняя прохлада. Солнце до этих окон ещё не добралось, так что там пока ещё была тень, но Маркуса эта часть дома привлекала совсем другим: в комнате было окно с широким подоконником, которое выходило на сторону моря и виноградников, которые тянулись почти до самого берега. Шелест листвы, приглушённый шум моря и удалённость от того, что могло бы эту идиллию нарушить, делали маленькую обеденную комнату идеальным местом. А ещё окно на четверть перекрывалось шикарной раскидистой акацией, что делало это место ещё более соблазнительным для уединения. Маркус подошёл к окну поближе и, осторожно поставив итальянку на пол, забрал у неё обе бутылки. Он убрал вино на стол рядом, закрыл дверь и вернулся к женщине, снова её обнимая и зарываясь носом в чёрные, пахнувшие его свободой, волосы.

– На чём мы остановились? – спросил он и, не дождавшись ответа, поцеловал. Наедине, в окружении четырёх стен, обнимать можно было крепче и ещё откровеннее. Одна рука с талии переместилась чуть пониже, нарушая все возможные нормы приличия. Вдали от чужих взглядов он позволял себе быть сколь угодно жадным до прикосновений и всего остального, что происходит между взрослыми людьми за закрытыми дверями. Он снова приподнял Сантану, на этот раз – чтобы посадить на подоконник, положить руку на выглянувшее из-под шёлкового халата бедро и поцеловать, почти укусить, её соблазнительно нежную и элегантную шею. – Съел бы тебя, если бы мог.