Не все души имеют привычку послушно брести за проводниками — на случай таких недоразумений приходится прибегать к дополнительным мерам; едва от Лесли начинает расползаться пульсирующая тревога, а её шаги становятся мельче, пока вовсе не замедляются, Мод решает, что на сегодня трудностей ему достаточно: легкий укол воздействия распрямляет морщинку между бровей и возвращает фигуре прежний темп ходьбы.
Когда она поднимает голову, Торстведт замечает вопрос в её наполнившимся смирением взгляде — или просто угадывает, опираясь на опыт.

Вслух Лесли ничего не произносит.
Мод на мгновение задумывается ответить на неозвученное, но порыв исчезает так же быстро, как и возникает. Когда раздается голос неподалеку, она только успевает дернуть головой.

Под лезвием не раздается характерного разрыва человеческих тканей — если не прислушиваться к ощущениям, можно и вовсе ничего не заметить.
Звенящий жизнью мальчишка, к которому Мод закономерно оборачивается, чтобы выйти отсюда, тоже решает кое-что спросить.

Несколько секунд Торстведт смотрит прямо-таки озадаченно: щенок не входит в его поле ответственности, потому тот тем более может пойти заняться более полезными вещами, а не устраивать разбирательства со жнецом — тем не менее, за свисающими на лицо кудрями вот-вот обнажится верхний ряд зубов.
Если эмоции мертвых Моду доступны для понимания, то с живыми приходится полагаться на собственное умение идентифицировать вербальные и не очень сигналы.

Получается хреново.

— Сделал за тебя твою работу.

Блеклый голос Лесли, еще не утонувший в общей массе других умерших, вспыхивает мгновением в голове, и вот теперь он сам хмурится в ответ.

— Так она тебя ждала.

Морварид, пожалуй, нашла бы слова получше — или разобралась бы в ситуации быстрее.
Если бы захотела или посчитала нужным.

— В следующий раз, когда захочешь оттащить душу за барьер самостоятельно, потрудись ее к себе привязать.

До сегодняшнего дня у адских гончих был, кажется, именно такой механизм.

Отлично.
Чудесно.
Замечательно.

А не пойти бы вам всем нахуй — хочет поинтересоваться Ханне, но из вежливости формулирует вопрос немного иначе. Получается что-то вроде «спасибо за информацию, а теперь мне пора».
Единственное, что он забывает заблаговременно уточнить, так это где находится следующий рабочий выход за пределы увлекательной сверхъестественной вечеринки. Ханне более чем устраивает его более-менее нормальная, скучная, заполненная подготовкой к колледжу жизнь. Ему нравится Бостон — настоящий, а не те два с половиной увечных квартала, которые репрезентуют собой Новую Англию в пределах Синиструма.

Еще ему нравится вставать по утрам и спускаться к готовому завтраку.
Тусоваться на пирсах напротив гавани.
Быть, в конце концов, человеком. Огрызаться на Лесли. Извиняться. Позволять ей выбирать фильм на вечер: однажды Ханне фыркает, что ради нее стерпит любую девчачью комедию или тупой ромком, и всю следующую неделю она заставляет его смотреть фильмы ужасов, а потом исчезает, чтобы появиться за приоткрытой дверью.
После третьего микроинфаркта он, наконец, извиняется.

Когда Лесли все же появляется, Ханне безумно хочется ее обнять — он почти что дергается навстречу, в последний момент замирая на месте.
Пытаться к ней прикоснуться все равно что сунуть руку в ведро с ледяной водой: за несколько лет он успевает выучить необходимую дистанцию, которую они оба нарушают разве что по невнимательности.

(лесли — иногда еще и из вредности)

— Я думал, что ты осталась там, — Ханне сует ладони в карманы джинсов и подстраивается под ее шаг.
Лесли нервно улыбается и выглядит чем-то обеспокоенной, когда односложно и отвечает и оглядывается по сторонам. Раз или два она, забывшись, тянется к его локтю, словно хочет заставить идти быстрее — хотя сама едва поспевает за его шагом, едва доставая макушкой Ханне до груди.

— Ты знаешь, где выход?
— Да.
— И все? Просто «да»?

Она упрямо мотает головой и снова бросает на толпу вокруг настороженный взгляд.

— Мне не стоит здесь быть.
— Почему?

Ответа он уже не дожидается: тревога Лесли разливается вокруг, как резко пахнущая лужица из разбитого флакона духов. Даже когда она сама исчезает, тревога остается и окутывает Ханне со всех сторон. Он бестолково вертит головой, чувствуя себя ужасно уставшим от последних нескольких дней, и совершенно не чувствует внутренней готовности решать чужие загадки.
Просто идет вслед за страхом, который указывает направление также явно, как указатели на каждом перекрестке.

Откуда-то Ханне знает, где она будет его ждать.

Сюрпризом становится только присутствие третьего — от силуэта в кричаще-черном мгновенно становится не по себе, словно невидимая шерсть встает дыбом на шее.
Ему хочется втянуть голову в плечи, сделать шаг назад, а лучше сразу развернуться и дать деру, но Ханне остается не месте.

Позже он будет думать, что мог бы сделать чуточку больше, чем просто стоять и пялиться на то, как Лесли подходит ближе к этому.
Позже у него вообще будет множество поводов пожелать вернуться в прошлое и как следует переписать сценарий, вымарав оттуда главы, в которых Йоханнес Тейт Стоит Как Придурок С Приоткрытым Ртом.

И ничерта не делает, пока не становится слишком поздно.

— Какого хрена... — ему кажется, что солнечный лучик путается в стальной глади лезвия, но взгляд соскальзывает в сторону, словно Ханне не полагается смотреть на не предназначенные для него вещи.
Когда он моргает, в руках мужчины уже нет оружия.
И Лесли рядом тоже нет.

— Что ты сделал?