Их отношения были бурей: Ханно огрызался и выцарапывал своё право на личное пространство и жизнь, Хоакин бесконечно ставил его на место. У них были хорошие дни, была музыка на многочисленных пластинках, были уроки живописи, беседы на немецком и какие-то совершенно дурацкие планы. Но всё это было ничем рядом с тем сумасшествием, которое иногда плескалось на дне синих глаз мистера Ланге.

Человек с жестоким лицом часто приходит к нему во сне. В красном свете проклятой неоновой лампы снова и снова он говорит ему ласковые вещи, никак не вяжущиеся с острой болью. Он требует невозможного, заставляет перешагивать через себя ради призрачной надежды на прощение и похвалу.

- Что нужно сказать, Ханно?

- Простите меня, сэр.

Воспитание Ханно безукоризненно.

Он не спорил с ним никогда. Послушно терпел все пытки и молча зализывал раны, незаживающие долгое время: только теперь Ханно понял, что регенерация не помогала ему неслучайно. У Хоакина Ланге вообще не существовало поправки на какое-то там «случайно». Ханно был дурачком. Он не чертыхался и не скулил, когда старый мудак оставил его на дыбе на целый день. Без еды и воды, наслаждаясь чужими страданиями. Мистер Ланге периодически заходил проверить его, но нечасто: он любил смаковать удовольствие порционно. Чтобы не приедалось.

Даже сейчас при воспоминании об этом в груди Ханно закипает бессильная злость.

Вереница снов проносится в его голове уже после рассвета. Дни накануне полнолуния - самые сложные для него. Тревожные, гнетущие предстоящей болью и бесконтрольностью ситуации. И больше некому приковать маленького глупого волчонка к стене в подвале крепкими цепями.

Больше никто не наслаждается его болью.

Он просыпается внезапно, с чувством накатывающей волнами паники, рискуя утонуть в ней бесповоротно. Он взял себе три отгула, чтобы спокойно пережить обращение, но оставшись наедине со своими мыслями, лишь сильнее провалился в тёмную бездну переживаний.

Настенные часы показывают без четверти восемь. Он выталкивает себя из постели, и болезненный озноб подсказывает, что отгулы были решением абсолютно верным. Он морщится, отдирая от спины прилипшие простыни.

Его раны всё ещё не заживают.

Чистит зубы как-то механически безразлично, плещет в лицо холодной водой и падает на хлипкую табуретку - созерцать собственное отражение в чашке с кофе. Стук в дверь вырывает его из утреннего оцепенения, заставляя вздрогнуть, разлив при этом обжигающе-горячий кофе.

У Ханно не бывает гостей. Он не ждет никого и никогда, к нему никто не приходит. Разве что местный почтальон - мистер Барлоу, в очередной раз по ошибке пытается вручить ему посылку, на которой красноречиво красуется номер соседней квартиры. Мистер Барлоу путает и письма, и счета, и прочую корреспонденцию, закидывая в почтовый ящик Ханно по две-три газеты, оставляя тем самым других жильцов без ценной информации об утренних новостях Вулиджа. Ханно всегда исправлял эту несправедливость, перекладывая лишние газеты в пустые ящики. Такой акт хаотичной доброты стал чем-то привычным. Ханно бы скорее удивился, если бы мистер Барлоу хоть раз сделал всё правильно.

Поэтому он неспешно вытирает кофейную лужицу и со вздохом идет открывать, стараясь напустить на себя самый безмятежный вид. Мистер Барлоу - человек рассеянный, притом явно хронически. Злиться на него не имеет никакого смысла. Ханно даже не спрашивает, кто там, прекрасная зная, кого встретит за дверью.

Но утро подкидывает ему сюрприз.

- Джек Кросби, «Ежедневный пророк». Со мной офицер Андреас Костас, отдел магического правопорядка. Мы хотели бы задать вам пару вопросов.

Ханно впускает их без уточнений. Ситуация, выходящая за рамки привычного, вгоняет его в беспросветный ступор, и всё, что он может им предложить - это кофе. Они ютятся на его крошечной кухне, и Ханно остается только стоять, облокотившись о кухонный гарнитур.

В его квартире идеальный порядок. У него, по правде говоря, почти нет вещей и минимум мебели - сложно устроить бардак. В таких условиях ему абсолютно комфортно, есть ощущение, что всегда можно сбежать. Не засиживаться на одном месте. У него даже чашек всего четыре, просто потому, что продавались они в наборе. Его квартира выглядит абсолютно безликой, если не обращать внимания на стены, за которые Ханно тут же становится стыдно.

Первое: они исполосованы следами когтей. Арендодателю это не придется по вкусу, но до своего переезда Ханно не собирался их исправлять, оставив в качестве ежедневного напоминания о том, кто он есть. Зверь, ярость которого может причинить боль другим.

Поэтому у Ханно не бывает гостей. Поэтому на кухне всего четыре чёртовых чашки и две табуретки - ему больше не нужно. Ему одному вообще ничего не нужно.

Второе - колдографии. Раскрытая нараспашку душа, не предназначенная для созерцания чужими глазами. Там самые счастливые моменты из его жизни. Мистер и миссис Грейвз, такие уютные в своем доме. Она жарит скрэмбл на завтрак, он - читает утреннюю газету и явно на что-то жалуется. Эти дельцы опять дают объявления, обещая высокий заработок, но честному человеку в их рядах делать нечего. Смотря на беззвучно открывающийся рот отца, Ханно всё ещё слышит его сварливую речь.

На другой карточке Элис - его чудесная младшая сестра, показывающая языком жестов «ты меня бесишь». В ответ он обычно встряхивал ее за ногу вниз головой, но в тот раз успел лишь запечатлеть часть монолога. Её голоса Ханно никогда не услышит.

Оставшиеся восемь колдографий - отголоски счастливого прошлого с мистером Ланге. Сделанные в те дни, когда у него было хорошее настроение, достаточное для того, чтобы они жили нормальной жизнью. Хоакин с картинки обнимает Ханно очень собственнически, только теперь ему хватило ума понять это. Так держат вещь, трофей, так престарелые министерские деды обнимают своих молоденьких секретарш. Хоакин пьёт свой виски, подпевая песне с пластинки. Ханно помнит тот вечер: и пластинку, и песню, и мерное потрескивание камина, под которое засыпал. Он помнит каждый из тех чудесных, замечательных дней, которые можно по пальцам пересчитать.

Даже оборвав с мистером Ланге все связи, он оставил фотокарточки: все, что были. Чтобы не забывать, что иногда самый страшный зверь - человек. Даже если он очень красив.

Гости занимают услужливо предложенные табуретки, а Ханно мимоходом думает, что ему так-то достаточно только одной, но крепление светильника на потолке очень старое и его, конечно, не выдержит. «Старый жилищный фонд - лучшая профилактика суицида» - хоть сейчас в утреннюю газету.

Он бы подкинул эту идею мистеру Кросби, но тот задаёт абсолютно не те вопросы. Он знает, откуда-то знает о Ханно, о его тайнах и самой главной проблеме, и горечь остается у Ханно на языке, смешиваясь со сладостью кофе. Сочетание получается тошнотворным, и его едва не выворачивает от него, от этого журналиста, от желания выгнать незваных гостей. Хоакин напоследок решил оставить ему шрам пострашнее следов от кнута.

Кросби не вызывает ничего, кроме отторжения, с ним Ханно всё, в общем-то, ясно. Со вторым - не ясно вообще ничего.

Офицер Костас красив. С таким лицом нужно не в отдел правопорядка идти, а быть каким-нибудь политиком или духовным лидером. По спине Ханно бежит неприятный холодок. От людей с красивыми лицами он привык не ждать ничего хорошего.

Он утыкается взглядом в стену напротив и натягивает рукава свитера как можно ниже, стараясь спрятать искусанные запястья. Отсечки его страданий, доказательство самому себе, что он всё ещё может контролировать хоть что-то в собственной жизни.

- Нам известно, что мистер Ланге намеренно причинял вам боль. Это было обоюдное желание или же, скорее, насилие?
- Что?.. Ничего он не причинял мне…

Жалкая попытка оправдаться. Жалкий, маленький, глупый Ханно. Он ещё не понимает, что Кросби для себя уже всё решил, и каждое слово лишь добавляет очередную щепотку перца в и без того пикантную историю Ханно Грейвза. Доблестного сотрудника министерства, пострадавшего при исполнении своих рабочих обязанностей. Вытерпевшего все издевательства, прошедшего через ад. В блокноте журналиста тут же расцветает обличающее: «как мы видим, в отрицании насилия явственно просматривается стокгольмский синдром».

Ханно переводит взгляд на того, другого, и на мгновение даже забывает дышать.

Он может поклясться: у монстра из его кошмаров теперь будет красивое лицо офицера Андреаса Костаса.