[indent] Ремус глядит на него волком, когда Аластор повышает на него голос: смотрит исподлобья, челюсть напряжена, голова вжата в плечи, вид в целом такой, словно ещё секунда – и он бросится на Аластора и вцепится ему в глотку. Ничего такого он, впрочем, делать не собирается, только лишь ждёт, когда с ним закончат скандалить. «Пока я не отвечу, наш разговор не окончен», – легко считывает это.
[indent] Его так и подымает рявкнуть Аластору в лицо, что нихрена не понимает. Что он даже не представляет, каково ему. Близость полнолуния накладывает свои отпечатки, и Рем в преддверии очередной мучительной ночи бесится, нервничает, ведёт себя резко и в целом не так, как обычно от него ожидают – такого всего из себя спокойного и тихого. Мародёры-то в целом привыкли к тому, что в канун полнолуния у их Лунатика заезжают шарики за ролики, и то он даже с ними умудрялся скандалить. Что уж говорить об Аласторе, который отнюдь не отличался ангельским терпением – а Рем ещё и знал, за какие ниточки надо дёргать, чтобы точно довести его до белого каления.
[indent] Вопреки здравому смыслу он не пытается найти какой-то компромисс – вместо этого упирается рогом. Упрямства ему не занимать. «Я просто тяну время», – и это лучшее, что он может сделать.
[indent] – Мне это нужно, – цедит Рем, – я знаю, что делаю. Я в состоянии остановить кровь, если нужно, не надо нянчиться со мной, как с ребёнком.
[indent] Его голос звучит тихо, но при этом достаточно твёрдо, чтобы понять: он не передумает и не пойдёт на попятную, хоть ты тресни. Даже если пригрозить очередными избиениями – всё равно сделает по-своему.
[indent] Но он бы соврал, если бы сказал, что сердце не ёкнуло, когда Аластор напоминал ему, что не причинит вреда.
[indent] Каким-то чудом ему удаётся проглотить куда более обидные слова, лезущие наружу.
[indent] Остаток вечера Рем его избегает, как может. Ходит из угла в угол, не в силах усидеть на месте, растирает ноющие запястья. Иногда ложится на диван и сворачивается на нём клубком – чтобы потом встать и продолжить накручивать круги по чужой квартире. Сегодня ночью луна ещё не полная, превращение ему не грозит, но его близость Рем всё равно чувствует – и мучается от ломоты во всём теле, чуть ли не скулит и не лезет на стенку от боли.
[indent] Он легко привыкал ко всему: к порезам, к твёрдой руке Аластора, к сексу, к крепкой ладони, сжимающей волосы и тянущей за них. Не мог привыкнуть лишь к боли во время трансформации – по какой-то причине она всегда неизменно оказывалась сильнее всего, и Рем не мог отыскать нечто более болезненное, мучительное и пугающее.
[indent] В конце концов, немного успокоившись, он улучает момент и подходит к Аластору со спины, ткнувшись ему в плечо.
[indent] – Прости, – виновато шепчет Рем, – мне правда это нужно. Мне иногда кажется, что если я... если я что-то с собой не сделаю, то случится нечто плохое. Задохнусь, сердце остановится, голова, блядь, взорвётся, я не знаю, как ещё объяснить.
[indent] Он правда не знает – хотя и очень старается.
[indent] Может быть, Аластор поймёт. Понял же он как-то, что ему нужна боль – в каком угодно виде. Лишь бы только она была.
Про себя он решает, что раз сегодня провинился перед Аластором, то, значит, должен что-то сделать – вместо извинений, так сказать. Он обещает себе, что этой ночью не будет резаться.
[indent] И, как назло, именно эта ночь оказывается из тех беспокойных.
***
[indent] Среди ночи он совершенно бесцеремонно расталкивает Аластора.
[indent] Ему плохо, и он обещал, что не будет резаться – не сорваться с места и не рвануть в ванную к своим лезвиям стоит ему невероятного усилия воли.
[indent] Ремуса так сильно кроет, что он готов заскулить и взвыть, как собака. Кажется, будто его скрутило, как в гигантской мясорубке, перемололо заживо, вместе с костями, которые хрустят, перетираемые жерновами. Он часто и поверхностно дышит – коротко хватает ртом воздух, потому что ему мерещится, будто его не хватает, и он задыхается.
[indent] Он не может выдавить из себя ни слова, не может объяснить, что именно с ним происходит – ему просто одновременно и плохо, и больно, и страшно, и нервно буквально до трясучки, и все ощущения словно выкручены на максимум. Рем в таких состояниях обычно думает недолго – у него методика отточена почти до автоматизма: добежать до ванной, пока ноги держат, запереться, нанести первый порез, а следом ещё несколько, пока ледяные тиски не разожмут его лёгкие. Голову поведёт немного в сторону, острота всех ощущений и переживаний спадёт, и он окажется в приятном полузабытьи и расслабленности.
[indent] Он не знает, сколько времени он задыхается в этом внезапном спазме. К горлу подкатывает противный горький ком и перекрывает дыхательные пути, челюсть сама собой сжимается с такой силой, что начинает болеть, и кажется, что вот ещё чуть-чуть, и у него так треснут зубы. По ощущениям проходит что-то около вечности. Потом его постепенно начинает отпускать, но Рем чувствует себя в сто раз более измученным, чем обычно. Как будто не спал целую неделю, уже устал, вымотался – а сон всё равно не идёт.
[indent] До самого утра ему так и не удаётся нормально заснуть. Спит урывками – и то скорее дремлет, просыпаясь от любого малейшего шороха.
[indent] Лучше бы и дальше резался, вот правда. Не нужно было идти на поводу у чувства вины перед Аластором.
***
[indent] Лучше бы не спрашивал. К слабости добавляется предчувствие тошноты. Нет, он, конечно, знал, что Блэк способен на страшные вещи, но всё равно ведь...
[indent] – Да, давай, – выдыхает, радуясь возможности сменить тему. И обстановку.
[indent] Он соскучился по Лондону, по Косому переулку, по орденскому штабу и квартире Аластора, где в последнее время (до того, как окончательно перекочевать под крыло стаи) оставался всё чаще и чаще. Ему, честно говоря, очень бы хотелось, чтобы вот эта часть его жизни, которая наступила после того пресловутого задания, оказалась всего-навсегда кошмарным сном. Вот сейчас он изо всех сил зажмурится, потом резко распахнёт глаза, судорожно дыша – Аластор сразу же утянет его к себе в объятия и тихо шепнёт на ухо, что это всё сон, что ничего страшного не случилось, он здесь, рядом и всё хорошо.
[indent] Рем жмурится, открывает глаза – и ничего не меняется.
[indent] – Фенрир как-то намекнул, что у них есть «свой человек» в Ордене, а я не мог точно сказать, блефует он или нет. И он с меня глаз не спускал. Начал что-то подозревать.
[indent] Рем нервно сглатывает – уже никто и ничто не мешает ему метнуться под защиту Ордена, того же Аластора, но ему всё равно не по себе. Как будто Грейбек может выскочить из-за любого угла и придушить его, как вшивого щенка.
[indent] – А про Сириуса... – начинает он и буквально сразу же осекается, осознавая очень неприятную вещь.
[indent] От этого ему становится так мерзко, что хочется немедленно убраться на край света – где не будет ни Ордена, ни Пожирателей, ни долбанного Аластора, который даже сейчас умудряется его подозревать.
[indent] – Блядь. Ты серьёзно? – Рем вскипает буквально за секунду, – мне, может, напомнить, кто меня туда отправил? Это ведь из-за тебя я там оказался!
[indent] На Аластора он уже смотрит с нескрываемой злобой, разочарованием. С горькой обидой, которая сжирает его с потрохами.
[indent] «Ради тебя я там оказался».