сразу скажу эти три главных слова: заявка в пару.
факт первый: черри - девочка из небогатой семьи, факт второй: она ходила в балетную школу вместе с лесли, факт третий: у неё мягкий ранимый характер и талант к балету - и это все факты которые я не хочу менять. все остальное лепите як хотите ваще.

ну и собственно то, что в школе они с лесли были в некоторого рода недоотношениях, которые начались с ненависти со стороны лесли, а потом ни во что и не вылились особо, но лэнгли изрядно подпортила девочке жизнь эмоциональными качелями, потому что сама не знала чего от этой жизни хочет (у лесли папа - супер-важная шишка в городе, мама с раковой опухолью стоит одной ногой в могиле и в школе был красавчик-парень, в которого она влюбилась много лет назад и просто привыкла что он её парень, и что они - король и королева школы, а позже, даже не пытаясь ничего решить, она сбежала ото всех в колледж).

как вариант, девочка была настолько талантливая, что ей предложили большое будущее в большом балете, но закулисье жестоко и несправедливо к миленьким провинциалкам, она получила травму, не смогла больше танцевать и вернулась в хоукинс с поломанной мечтой, чтобы стать преподавателем балета для детей.
лесли в начале года возвращается в город из-за своей умирающей матери, и ей придется снова столкнуться со всеми, кого она бросила, убегая от самой себя, а убегать она умеет очень и очень хорошо...

просто приходите, поиграем и в школку с этой неопределенностью, и во взрослые отношения, поедим стекольца с вашими и нашими травмами, погреемся. сильно распинаться не буду, скажу так: идеи, как и деньги - есть, что-то намутим точно.

по пожеланиям все как всегда: посты чем больше тем лучше в плане объемов, а в плане скорости просто стабильно (хотя бы раз в месяц, ну пожалуйста), адекватность и флуд приветствуются, за уход без предупреждения проклятье двух недель поноса. с меня шутки-хуютки, тикитоки, лобызания во флуде в десна, в тг лобызания по желанию. пишу в третьем лице, 8-30к знаков в посте и кушою стекло умирая в эмоциях персонажей, пост какой-то покажу и ты тоже покажи.
все остальное расскажу при личном общении.
чмокаю в пупок очень ждю :*

кита дёргает в постели, будто в позвоночник влили кипяток, когда матери становится плохо, и датчики аппаратов истерично взвизгивают через стену между их комнатами, выпрашивая медицинской помощи. три часа ночи словно час дьявола –  точно проклятое время, потому что каждый приступ случался, когда стрелка часов находилась между тремя и четырьмя к рассвету. это не первый раз, но всегда может быть последним… и к этому просто невозможно привыкнуть.

он знает, что нужно делать, уже до автоматизма, но всё равно руки предательски трясутся, когда лэнгли забегает в комнату, натягивает на задыхающуюся в приступе мать кислородную маску, плотнее прижимая её к измождённому полотняно-белому лицу.
бригада врачей всегда на быстром наборе, кит проговаривает ситуацию и адрес на автопилоте. их семья – постоянные гости клиники. как жаль, что сиделка не может ночевать у них, кит бы не оставался во всём этом один.

- мам, врачи едут, потерпи…ещё немного, мам… пожалуйста… - шепчет он, пытаясь успокоить скорее себя, чем её (вряд ли мать вообще сейчас что-то слышит), нервными пальцами в нарастающей панике не попадая по нужным кнопкам на сенсоре телефона в попытках выбрать абонента из списка вызовов.
- потерпи, потерпи, мам… - её кожа на ощупь как сигаретная бумага - того и гляди надорвётся под подушечками пальцев, когда лэнгли сжимает худое запястье. мамины лёгкие забиты метастазами, превращающими её организм в кашу – кит с каким-то животным ужасом проходится диким взглядом по тёмному пятну крови на идеально отстиранной подушке.

отца снова нет дома. кит обращает внимание на то, что он опять куда-то уехал на ночь, только в подобных ситуациях, когда помощь становится жизненно необходима, и он уже один не справляется – в противном случае просто забил бы. факт того, что его отец на фоне маминой болезни выбирает ебаться с какими-то шлюхами в дешёвых мотелях на окраине, не вызывает в ките ничего, кроме нефильтрованной злобы, но сейчас ему не до этой яркой эмоции – она занимает слишком много сил.
ему ни до чего.

да возьми же ты, блять, трубку…

отец ленится отвечать - хорошо, что вовсе не отключает звук телефона на ночь. между длинными гудками, словно в пропасти без звука, кит, нервно закусив губу, может себе представить, как папа медленно открывает глаза, шарит рукой по тумбочке под ленивое бурчание своей потасканной прошмандовки под боком, смотрит на поставленную на входящий вызов фотку сына десятилетней давности прежде, чем выдать своё сонное «да?».
- опять, - коротко бросает лэнгли в трубку, как только слышит отца, - маме плохо, приезжай быстрее.
мать никогда не должна об этом узнать, но сейчас это не важно. несмотря на пылающее в юношеском максимализме презрение к чужим поступкам, отца слышать ему спокойнее, чем бесконечные сигналы исходящего вызова, потому что быть в этом жутком одиночестве просто невозможно.
но кит пытается.

прибывшие врачи выгоняют его из маминой спальни, заполняют всё пространство второго этажа собой, своими живыми нервными перекрикиваниями, напоминающими громкие звуки чаек на фоне раскатывающейся волнами тревоги. кит присаживается на скрипящие ступеньки лестницы, ведущей вниз, прижимается щекой к резным перилам, обхватывает плечи руками. его мелко потряхивает в такт дрожащему внутри комку нервов, и взгляд на оставленную открытой входную дверь пустой и отрешённый. кит ничего не видит перед собой, и ему точно так же хочется ещё и ничего не чувствовать.
всё повторяется из раза в раз…

отец появляется на пороге последним. быстрым шагом проходит мимо, обдавая слишком резким запахом своего парфюма, в котором, кажется, искупался, поднимается в комнату к матери без лишних приветствий, захлопывает за собой дверь, чтобы сын не слышал их разговоров с врачами. кита трясёт как чёртову перегруженную стиральную машину на высоких оборотах отжима, пока напольные часы на первом этаже отсчитывают минуты его ожидания. надо бы вернуться в свою комнату и хотя бы одеться, но лэнгли не может даже пошевелиться, по инерции маятником раскачиваясь из стороны в сторону. ему не холодно, просто до отвратительного тошно. не сегодня так завтра - приговор, вынесенный его матери самой судьбой, уже находится в исполнении. и эта безысходность хуже яда, потому что отравляет его уже несколько лет.

- маме придётся побыть в больнице, - отец набрасывает на его плечи пиджак, и кит, ощущая на подкладке в примеси тяжёлого древесного парфюма незнакомые нотки женских духов, упрямо щерится, скидывает его с себя, потому что даже уже одежда отца пропахла той сукой – это так уродливо неприятно, что аж блевать хочется, - пару недель или около того… пока что…
это вымученное «пока что» звучит так, будто дальше не будет совсем ничего.
- всё плохо? – лэнгли выдавливает из себя каждое слово болезненно, через силу, на самом деле совсем не желая знать ответ, потому что с большой долей вероятности он окажется неутешительным.

отец отмалчивается, тоже понимая, что сказать тут особенно нечего, и эту застывшую в воздухе паузу заполняют громко разговаривающие врачи, которые спускают маму по лестнице на носилках, заставляя кита вскочить, чтобы дать им пройти. мама под покрывалом практически незаметная – настолько она худая и бледная, сейчас без сознания, увешанная этими капельницами – смотреть больно. кит не может пересилить себя и предательски отворачивается, чтобы не видеть её такой в очередной их возможно последний раз, цепляется в перила так, что белеют костяшки, пока хлопают двери, и машина с проблесковым маячком забирает маму куда-то.

- я завезу тебя сегодня в школу сам, - отец накрывает плечо кита ладонью – этим ненавистным покровительственным жестом, и сын дёргается в ответ, словно его ударили током, - не садись за руль в таком состоянии.
- сам знаю, что мне делать, - огрызается кит, тяжело выдыхает сквозь сжатые зубы.
- хорошо… тогда ты знаешь, что я не хочу, чтобы ты в своих мыслях случайно проехал на красный и влетел под грузовик, верно? - отец чуть устало вздыхает, - завтрак через час.

отец наверняка надеялся на задушевные разговоры, которые подчеркнут статус того, что они вроде как всё ещё семья, но внезапного душеизлияния не случается ни за завтраком, где кит больше внимания уделяет своим стараниям утопить хлопья в молоке, чем жалким попыткам отца заговорить с ним, ни в машине, в которой сын соглашается проехаться, но усаживается на заднее сидение, демонстративно надевая наушники. the neighbourhood куда лучше, чем отцовский пиздёжь о жизни, хотя кортни поддразнила бы его за «вкусы в музыке как у пубертатной девочки».

по правде говоря, кортни – единственная, кого бы он хотел сейчас увидеть. может быть перекинуться с ней за школой парой слов и сигаретой, чтобы хотя бы была иллюзия, что кому-то не всё равно, но барби вряд ли сегодня будет в школе, да и вообще скорее всего опять не проснётся раньше полудня.

через окна автомобиля их город кажется настолько маленьким, что в нём буквально можно задохнуться от однообразия пролетающих мимо коробочных домишек, пока они едут самым привычным и безопасным маршрутом. киту настолько не интересно глазеть на чужие идеально вылизанные лужайки, что он опускает взгляд вниз и разглядывает какую-то завалившуюся на пол книжку, застрявшую между сиденьями. лэнгли лениво отстёгивается, соскальзывает чуть вниз, вытаскивает книжонку, чтобы отдать её отцу, но, глядя на обложку, лишь несколько раз нервно моргает.

давно ли его отец стал склонен к общению с потусторонними силами? потому что книга «оккультизм и магия» - это явно не его настольный сборник. кит пролистывает на первую страницу и видит там посвящение «моей дорогой вильгельмине», выведенное на форзаце каллиграфическим отцовским почерком знакомой перьевой ручкой, и слишком быстро осознаёт, что знает только одну вильгельмину в их городе, верящую в эту призрачную чушь.
и фамилия у неё каплан.

ебанные капланы кричат о себе на весь хоукинс и дальше по штатам – такую шумиху вокруг подняли – целая феерия, а в итоге просто сборище фриков. все же понимают, что их приёмная мать – не дальняя родственница той самой матери терезы, а только и дальше хочет жить на пособия, которые ей государство платит за каждого усыновлённого.

кит тупо и отрешённо бегает глазами по строчке «моей дорогой вильгельмине», несколько секунд осознавая, что, кажется, у отца всё намного серьёзнее одноразовых шлюх в мотелях, и с кем? с приёбнутой на всю голову сумасшедшей, усыновившей девять выродков?

о-ху-еть.

информация поступает порциями. ему нужно на воздух, в лёгких кислорода нет от всего этого, словно его выжгли.
- ты бы хоть подождал, пока мама умрёт, – кит встряхивает книгой, ударяя толстой обложкой по впереди стоящему креслу, - ты серьёзно? каплан? ты, блять, не шутишь?
отец тяжело вздыхает, глядя на книгу. отец пытается что-то объяснить, но вместо его слов в ушах белый шум, звуки стучащей в висках за секунду вскипевшей в ярости крови.
- она ещё жива! почему ты делаешь вид, что она уже на кладбище?
это обидно, больно и абсолютно несправедливо. кит не знает, что его больше всего злит в этой ситуации. наверное, именно это нежное «моей дорогой вильгельмине», выписанное под обложкой. маме отец книги тоже подписывал. господи, блять, боже… его голова сейчас взорвётся от этой хуёвой новости.

- останови машину! – кит дёргает ручку на себя, выпрыгивает из отцовского автомобиля ещё до того, как тот окончательно затормозит, хлопает дверью с такой силой, что даже воздух за спиной вздрагивает – кажется, что ещё немного, и осыпались бы стёкла.
- кит! стой!
он уже не слышит.

имиджу отца сцены на улицах ни к чему, поэтому догонять не будет – отлично. лэнгли, инерционно прижимая к себе треклятый томик, бежит через до блеска вылизанные газоны, ещё мокрые от работавших с утра оросителей, на соседнюю улицу, в соседний квартал – куда угодно.
в этом маленьком городе так отвратительно, потому что все друг друга знают, и твой отец может трахаться с матерью парня, который, кажется, тебе нравится – разве не крутой сюжет с нетфликса? какой там, сука, рейтинг ожидания?
твоя жена, блять, при смерти, сраный ты кусок человека.
отца ненавидеть так легко сейчас, но думать об этом всё ещё тяжко. кит проваливается в эту свою ненависть будто под лёд.
- дерьмо! дерьмо! дерьмо! – хочется выблевать эти слова прямо отцу в душу, но лэнгли, вопреки всему, бежит от этого разговора так далеко, как только может, и не оглядывается.

до школы уже добираться ближе, чем до дома – кита потряхивает на ходу, когда он влетает в холл, локтями расталкивает каких-то малолеток, вставших на пути, набирает код на своём шкафчике и вдруг осознаёт, что так и не избавился от грёбанной книжки по пути в школу, смотрит на её поблёскивающую глянцем обложку, словно держит в руках ядовитую змею.
всё очень плохо – никто даже не может представить, насколько.

но больше всего на свете ему хочется завыть на весь коридор, когда он слышит на фоне отдающийся эхом от высоких потолков голос дариуса. радостного, позитивного, до зубного скрежета дружелюбного дариуса с редкой фамилией каплан.

теперь эта семья как триггер для его ненависти, но дарий и без того всегда для лэнгли был алой тряпкой. слишком дружелюбный слишком милый – кит почти ненавидит его за то, что он просто хороший. дарий ему ровным счётом ничего не сделал, даже помогал, особенно первое время, пока они ещё не были толком знакомы и не понимали, что находятся диаметрально разных компаниях. кит мог бы агриться на юрико, и они бы дрались в этих коридорах постоянно до тяжких телесных, но агрессивный юрико ему не интересен, как и остальная кодла приёмных детишек вильгельмины.

киту интересен дарий. как жертва, как несбывшаяся мечта, как что-то хорошее, как чёртов мальчик для битья. каплан настолько тряпочный, что будет просто стоять, пока его бьют – абсолютно бесполезный и беззащитный слабак.

и в итоге он - такая же дрянь, как и его мамка, решившая, что ей будет замечательно ебаться с помощником мэра за спиной его больной жены, верно?
лэнгли подстёгивает себя этими мыслями как кнутом, словно выбора нет - только вперёд. он будто падает вниз на американских горках. падает и разбивается.

- твоя ебучая мамаша забыла у нас вот это, - кит разворачивается, почти швыряет каплану книжку в грудь, прекрасно зная последствия этого действия на глазах у школы. вся сраная семейка потом захочет поговорить с ним по душам, да и плевать - ему тоже есть что им сказать, - твоя блядская мамаша – уродливая старая шлюха, которая спит с женатыми мужчинами, но ты, наверное, не в курсе?
у кита срывается голос на выдохе, словно на мгновение соскальзывает с заданной интонации в какую-то неправильную сторону.

дарий ничего не понимает, и немой вопрос «что случилось» плещется в его зелёных глазах под длинными ресницами глупой наивностью. он близко,  прямо на опасном расстоянии вытянутой руки, он даже не убежит, только замрёт как маленький зайчик, пока лэнгли подскакивает к нему ещё на шаг, сокращая расстояние. кит хватает его за рубашку, швыряет о шкафчики с такой яростью, будто хочет отпечатать одноклассника в этом металле навсегда.

в нём этой ненависти так много, что хочется заорать ещё сильнее, прямо дарию в ухо, как он ненавидит его и всю его блядскую семейку, хотя дариус тут абсолютно, совершенно точно не при чём, ведь он же даже не родной сын вильгельмины, просто приёмыш, один из большой семейки. как и все капланы, впрочем, в этом же их фишка.
кит захлёбывается в кипящем адреналине, и красная пелена перед его глазами как описание состояния аффекта, неконтролируемая ярость, когда он ударяет дариуса по лицу рукой, сжатой в кулак. больно?
ебанная вильгельмина.
кит стёсывает костяшки о чужую скулу снова. больно...
ебанный отец.
и ещё удар.
ебан...
при чём тут дарий? просто попался под руку?
разобраться в этой ненависти не получается. слишком много, катастрофически много всего для одного подростка в маленьком городе. кит сбоит как поломанная игрушка, как дешёвая китайская подделка с искривлённым ощущением реальности.

кто-то орёт над ухом, пытается кита оттащить, и лэнгли выдёргивает своё предплечье из чужой хватки резко и с угрозой – завалите, придурки.
ну же… будет что-то в ответ? лэнгли почти надеется, что удар, полученный на сдачу, его отрезвит, потому что он ощущает, как сильно слетает с этих катушек от всего сегодняшнего дерьма, что на нём повисло ошмётками.

- давай, давай, блять, ну же… зареви, как сраная девка… это всё, что ты можешь? – его шипящий голос полон этой ярости и собственной непрекращающейся боли. никто не поймёт, насколько ему сейчас плохо.
дарий, в отличии от кита, позволяет себе плакать.
лэнгли ему почти завидует.