что тебе делает больно, а что латает внутри? что заставляет сдаться, а что не дает уйти?

задача вытащить джеймса из лап гидры была самой простой частью плана. вот цель – вот схемы – действуй так, будто это приказ от руководителей красной комнаты. разве что у цели есть имя, что заставляет сердце лететь стремглав в ад и отбивать там чечетку с бесами, и этого уже достаточно, чтобы задрать собственную планку выше макушки. но движения отточенны десятками лет, удары такие же четкие, доведенные до автоматизма. выстрелы – на выдохе, взаимопонимание – на полувдохе. если бы они с наташей не справились, не справился бы уже никто. и все же задача вытащить – самая простая часть плана. куда сложнее – ожидание. мучительный обратный отчет до тех пор, пока бог весть какая доза транквилизатора не подействует и не наступит пауза от разрывающего все внутри в клочья звериного рычания и попыток вырваться, больше похожих на судороги. рассеянный взгляд сквозь лобовое в надежде поскорее увидеть землю и покрывавший ее воздушный белый снег. бесконечные минуты, пока управление на автопилоте, что в уборной взаперти. лишь бы никто не видел и не слышал, хотя и так догадываются. прижавшись к стенке спиной, сидя на полу с пожатыми коленями и в борьбе с внутренними демонами, что куда страшнее и красной комнаты, и гидры, и ника фьюри в ярости. и так по кругу до самой посадки.

домик в горах кажется совсем крошечным на них троих, но от того не менее уютным. горный воздух разряженный, но дышать тяжело не от этого. январское солнце ослепляет, отражаясь от сугробов снега, но не греет. греют облепиховый чай, заваренный на скорую руку, толстое и тяжелое одеяло из гусиного пуха и дрова, потрескивающие от жара в камине. греют случайно-неслучайные прикосновения и короткие поцелуи. и те, и те наполнены не то страхом, не то отчаянием. словно пальцы касаются чего-то крайне хрупкого – надавишь сильнее и непременно разобьется, рассыпется, сломается. они оба поломанные, если искренне. но лена себя по частям сикось-накось уже склеила, теперь его – собирает с осторожностью, боясь сделать только хуже.

[indent]  [indent]  [indent]  [indent]  [indent]  [indent]  [indent] а хуже бывает чаще.

обстановка в доме, скорее, пыточная, но лена так и не поняла – для кого. болезненную агонию, на него ее руками возложенную, делит на двоих, но ее получается лишь в два раза больше. от его присутствия ей вроде бы легче, а вроде – только хуже. обессиленное тело в бесконечной лихорадке – словно расплата, но почему-то только за ее эгоизм. лена иногда подходить ближе боится. все ждет какого-то взгляда украдкой или немого жеста, позволяющего прервать расстояние, что вроде бы стало короче, но ощущается еще большей пропастью. по ночам – все по новой. опять мучительно ожидание и отсчет бесконечных часов до рассвета. вместо кровати – кафельный пол ванной комнаты и одеяло на плечах. вместо сладких снов – кошмары на яву и слезы ручьями по щекам. лишь бы так, чтобы никто ничего не видел и не слышал. а с опухшими щеками и синяками под глазами пусть борется проклятая сыворотка.

когда наташа уезжает, становится сложнее. белова твердит себе, что сильная и со всем справится. чем чаще повторяет – тем меньше в это верит. но пути назад нет. хотя, кажется, и вперед тоже. каждый раз сдается, но утирает слезы кулаками и снова поднимается на ноги, задрав нос кверху. из-за штор выглядывает в окно спальни, лишь издалека наблюдая за барнсом. ловит ускользающую вечно мысль, что это могло бы даже сойти за нормальную жизнь, если бы не свербящее, распотрошенное сердце. оба. но вместо нормальных разговоров за ужином и звонкого смеха на весь дом, в лучшем случае тишина, в худшем – вой. и тихий, почти невесомый шаг вдовы, украдкой приглядывающей со стороны.

в доме запах свежей хвои и горящих дров такой стойкий и навязчивый, что сам проникает в ноздри, даже если совсем не дышать. открытые ненадолго двери и окна разбавляют его морозным воздухом, который для беловой синоним свежести. он такой, что по-детски щиплет покрасневшие щеки и обветренные губы, покрывшиеся коркой, которую она, нервничая, постоянно сгрызает. но сегодня в этом калейдоскопе вдова ловит что-то новое. крадется по деревянным ступенькам, что под ногами все равно предательски поскрипывают. вместе с этим скрипом – нарастающие шипение масла на раскаленной сковороде. и запах поджаренного мяса, который до сих пор напоминает тот, что стоял в носу, когда зимний солдат дотла выжег красную комнату.

его голос кажется особенно звонким, когда произносит ее имя или хотя бы выдает слова, а не болезненные стоны. на ее шаги барнс не оборачивается, так и продолжает склонять спину над мясом, как хищник над своей жертвой. вдову это не пугает и не отталкивает – наверное, для этого уже слишком поздно. она послушно скользит от лестницы до стола, чтобы подать фольгу, и замирает рядом. руки обнимают торс зимнего где-то под ребрами, но не сжимают в плотное кольцо. лежат нежно и легко, словно лена избавилась от страха, что он снова уйдет (не избавилась). носом утыкается под плечо, где-то в районе лопатки. отстраняется осторожно, когда руки солдата двигаются слишком резко, но каждый раз ненадолго. двенадцать минут в тишине зависают где-то между медитацией и каторгой. у лены слова закончились еще в их прошлую встречу, у него – по-видимому еще не собрались в предложения. она отстраняется, когда внимание баки перемещается в сторону улицы, сама не понимая почему. делает шаг в сторону, занимая место рядом – плечом к плечу. бросает короткий взгляд на него и пытается провести прямую линию до объекта под прицелом солдата, но не видит ничего, кроме белого снега.

[indent]  [indent]  [indent]  ( ты думала, что будет дальше? )

думала, но вопрос все равно загоняет в тупик. беловой хочется солгать, чтобы облегчить страдания или хотя бы не делать еще больнее. так, как лгут врачи смертельно больным пациентам, обещая, что им обязательно вот-вот полегчает. как родители лгут своим детям, уходя навсегда, что совсем скоро вернутся. и как лгут все остальные. абсолютно все. лена хотела бы, чтобы был готовый план. чтобы она сейчас же солдату рассказала по пунктам и по шагам дальнейшие действие. чтобы все было подготовленно до самых мелочей. но у беловой нет плана. вообще никакого нет.

– через пять-шесть дней надо выдвигаться. максимум – через неделю. но нам лучше оторваться как можно сильнее, сам знаешь, – горизонт планирования вдовы выглядит как-то так. ее дальше – ограничено лишь допустимым временем нахождения в одной точке, чтобы не вычислили. будущее скомкано и туманно. вечные бега – не панацея и так себе решение, но ничего другого лена пока не придумала. как помочь барнсу – тоже не понимала. по большей части старалась, скорее, не мешать. звучавшее в первые дни предложение показать его ученым щита, лена приняла в штыки. для нее они все из одного теста – примутся за очередные опыты и ухом не поведут, уж лучше как-нибудь сами.

лена осторожно накрывает лежащую на столе ладонь баки своей и снова поворачивает на него свой взгляд. скользит вдоль линии лба до переносицы и дальше по прямой до самого острого кончика носа. очерчивает губы и эту ямочку на подбородке, что видна даже под густой щетой: как ты? – голос звучит тихо и виновато: я хочу помочь тебе, но не знаю как, – все уже сделанное ей кажется недостаточным. можно лучше, можно больше: если бы ты только сказал, что я могу сделать...