[indent=2,1] В темных закоулках Сан-Диего стоит опасаться не только выпившую молодёжь или трясущихся под кайфом наркоманов — они как низшее Зло, со скоростью метастазов распространяются по грязным улочкам бедных районов, отводя внимание от главного, заполоняя мелкими и отчасти ожидаемыми правонарушениями криминальную сводку желтых газет. Свет неоновых вывесок многочисленных клубов освещает преступления, совершаемые далеко не человеческими руками. Когда привычный мир умирает под покровом ночи, увядая, дабы вновь расцвести с первыми лучами солнца, рождается его темная и по-животному жестокая сторона. Тьма скроет все: следы клыков на посиневшей шее, оголенные от плоти кости и сухожилия, глубокие царапины на молочной коже от серповидных звериных когтей. Этот мир знаком далеко не каждому; с этим миром никто не хочет встречаться. И, главное — мало кто хочет стать полноправной частью этого мира.

От гулких ударов каблуков по неровной брусчатке мало кому станет не по себе. Худощавая женщина с зажатой в зубах сигаретой неспешно заворачивает за угол пятиэтажного дома, щелкает зажигалкой. В этой мимолетной вспышке неяркого света можно заметить размазанный по вспотевшему лицу макияж, прилипшие ко лбу ярко-оранжевые пряди и нечеловеческий блеск голода в глазах. Она прижимается спиной к стене и стекает вниз, садясь на корточки.

Курение никогда не унимало в марах присущие им чувства, но людям почему-то помогало. Фамке, парадируя существ, с которыми жила бок о бок, тоже начала затягиваться, пусть процесс и не доставлял нужного умиротворения. Из-за угла доносится радостный крик. Видимо, первая часть программы закончилась, и подвыпившая публика решила немного охладиться на улице, словно это хоть немного поможет рдеющему румянцу сползти с лица. Разгоряченные и радостные, они не замечают, как женщина резко бросает бычок на пол, затаптывая туфлями на высоченной платформе, и скрывается в темноте ночных закоулков.

Первородный страх — сильное чувство. Голод — сильнее.

Фамке бредет по улице, пинком переворачивает мусорный бак из которого вываливаются два черных пакета. Дурнонахнущее содержимое неостановимой лавиной обрушивается на брусчатку. Коробки из-под кукурузных хлопьев, бутылки с остатками молока на стенках, использованные салфетки.

Приближающиеся шаги отвлекают.

Неужели сегодня не нужно пасти жертву весь вечер? Не нужно строить из себя легкодоступную стриптизершу с ценником ниже среднего? Не нужно терпеть чужие блуждающие руки на своем теле, заводя потенциальный обед в безлюдное место?

Молодой человек привлекает взгляд оголодавшей мары. Белоснежная рубашка, брюки, букет нежно-розовых лилий в прозрачной упаковке. Волнительные перешагивания с ноги на ногу.

Кого-то ждет?

Фамке быстро сгребает влажные пряди за уши, поправляет коротенькое коктейльное платье, которое успела нацепить на нижнее белье перед тем, как выйти из стриптиз-клуба.

[b]— Извини, — девушка приветливо машет рукой, подходит ближе. — У меня тут байк не заводится. Посмотришь

Мужчина явно не рад. Бегло смотрит на циферблат наручных часов, тяжело вздыхает своим мыслям и согласно кивает. Фамке по-детски хлопает в ладошки и приглашает взмахом руки следовать за собой, попутно объясняя, что поехала в клуб потанцевать, а вернуться домой уже не смогла — мотор отказывается работать. Правда, транспортного средства за поворотом не оказывается — только два мусорных бака, измазанная граффити служебная дверь китайской забегаловки и невысохшие после недавнего дождя лужи.

Мужчина не успевает обернуться. Все как в немом черно-белом кино. Спутница снимает туфлю и бьет по каблуком затылку до характерного хруста. Жертва валится на асфальт, бросает букет в сторону, хватается за слипшиеся от крови волосы там, где был нанесен удар. Следующий приходится по спине, третий — опять по затылку. Мужчина переворачивается, сбивает с ног обидчицу, царапает ногтями кожу на ее руках, пока те ползут к его шее. Только сил в миниатюрной девице больше, чем в нескольких взрослых мужиках — она душит так, словно тот не оказывает жалких попыток сопротивления. Тонкие пальцы сжимают кожу до кровоподтеков, ноги мощно фиксируют широкий мужской торс. Шансов нет. Лучше не пытаться отложить смерть. Надолго не получится. Она уже дышит в разбитый затылок.

  Несколько мучительных минут. Бездыханное тело размякает под Фамке. Остается совсем немного. Запах крови манит. Под коленками скрепят осколки выбитого стекла. Женщина нащупывает самый большой, похожий на острие кинжала.

— Давай, сладкий, порадуй мамочку.

В отличие от многих мар, Фамке не предпочитала кусками срывать полость с тела — эти пережитки первобытного строя ее не привлекали. Тем более, если бедолагу найдут, то пресса пополнится миллионом заголовков о Чупакабре, семье людоедов и прочих байках. Фамке раздражало это человеческое желание найти в обычных вещах сверхъестественный подтекст. Выдавать желаемое за действительное.

Из-за угла слышатся шаги.
  Легкие, практически невесомые. Фамке утирает окровавленный рот рукой, по-хищному выгибает спину, словно готовясь дикой пумой наброситься на незваного гостя. Сжатый осколок стекла царапает ладонь, но крови нет — только черная дымка той тьмы, что породила мару, что наполняет ее нутро и разум.

Появляется женщина. Фамке закатывает глаза. Возможно, это своего рода женская солидарность или сексизм, но представительниц своего пола она не трогала. Наоборот, любила лишний раз заступиться за случайную бедолагу в клубе.
 
— Э-э, допустим, — женщина кладет осколок рядом с жертвой. — Допустим, я его таким и нашла…

  Это должно было звучать правдоподобно, если бы только не испачканные в крови лицо и рот, снятая с одной ноги туфля, которая, окровавленная, лежала рядом. Ну, типо.