Шэнь Цинцю отлично умел изображать того, кого его собеседник хотел видеть: возвышенного и недостижимого даочжана, или же заботливого и справедливого шисюна. Раньше оба этих образа сочились злобой и желчью. Но после того, как Лю Цингэ открыл свои глаза в пещах Линси, излеченный от искажения ци, в них мелькали эмоции совершенно разные. То замешательство, то холод, то праздная радость, то невыносимая тоска. Неважно, что за своей красивой маской и веером прятал Шэнь Цинцю - Лю Цингэ видел его насквозь. Возможно, он был единственным, чьи чувства находили хоть какой-то отклик в главе пика ста битв. Однако он совершенно не понимал, что с этим знанием следует делать. Вот и выходило всегда лишь наполовину хорошо. И улыбка на лице Шэнь Цинцю такая. Наполовину искренняя.

Лю Цингэ не слушает, о чем Цинцю ведет разговор с молодым господином Хуаном. Ему это едва ли интересно. Он позволяет себе отстать на несколько шагов от них и мельком посматривать на спину Цинцю. С них обоих еще осыпаются розовые лепестки из ледяного пруда демоницы. Смотря на Цинцю, Лю Цингэ ловит себя на мысли, что, наверное, выглядит еще глупее, чем он. Все же из них двоих умением держаться правильно и преподносить себя мог похвастаться только Цинцю, в то время как Цингэ вообще едва ли заботился о том, что другие о нем подумают. Впрочем, сейчас он все же был смущен, хоть и не показывал этого.

Домик у семьи Хуан был небольшой, но хорошо обставленный. Комната для них находится, ровно, как и сосуд с домашним вином. Не дожидаясь, пока Цинцю начнет упираться и скажет, что лучше выпьет чаю, чтобы сохранить образ чистого и благородного заклинателя, Лю Цингэ без лишних слов забирает из рук господина Хуана закупоренный глиняный сосуд. Алкоголя он никогда не пробовал, в конце концов, если бы он пил, то у него меньше оставалось времени на то, чтобы драться, но слышал, что он согревает. Не повредит же ему одна единственная чашка?

Хозяева радушно улыбаются. Готовят для них гостевую спальню и греют воду. В их доме тепло и Цингэ начинает чихать гораздо реже. Кажется, ни у кого из них не было повода грустить. Но Лю Цингэ ловит потухший взгляд Шэнь Цинцю, когда он опускает глаза и прячет лицо за веером. Всего на секунду, но его истинные эмоции отражаются на его лице. Поэтому Лю Цингэ не спорит, когда он велит ему забираться в кадку для омовения первым.

Комната, которую им подготовили хозяева, чистая и опрятная. Есть даже ширма, которая разделяла ее на две условные зоны. Если бы Лю Цингэ умел ценить уют, то он бы точно был этим ночлегом доволен. Но в целом, ему все равно было, где коротать ночь: на мягкой кровати или же на сырой земле. Он жмет плечами и начинает стягивать с себя мокрые одеяния. Чопорно, как солдат. С ним в комнате мог находится сам Будда, и Лю Цингэ бы не засмущался. Но с ним Шэнь Цинцю. И он спокойно отходит за ширму, поставив сосуд с вином рядом с кадкой на пол, так, чтобы можно было дотянуться до него рукой.

Тело лорда пика Байчжань сплошь и рядом покрывали шрамы. В основном старые, которым было уже несколько лет, потому как последнее время едва ли кто-то мог составить ему хоть какую-то конкуренцию. Кто-то, наверное, радовался бы, но Лю Цингэ находил такое положение вещей крайне удручающим, хотя любая битва была способна вскипятить ему кровь.

Он распускает волосы из тугого хвоста, проводит между прядями пальцами, освобождая последние розовые лепестки, и забирается в кадку. Что-то ему подсказывает, что когда он закончит с омовением, Шэнь Цинцю и след простынет. И если бы Лю Цингэ хотел отправиться в погоню, то ему бы уж точно не помешало отсутствие одежды. Но в прошлый раз, когда Цинцю пропал на месяц и Цингэ собрался его искать, Глава школы Юэ его остановил и объяснил природу поведения Цинцю. По крайней мере, Цингэ отчаянно пытался понять, хоть и чувство утраты было ему незнакомо. В жизни ему не приходилось скорбеть. К людям он не привязывался, как и они к нему. И сколько бы он не пытался внутри себя ответить на вопрос, что было бы, если бы он потерял Юэ Цинъюаня или Шэнь Цинцю, представить, что бы он делал в таком случае, он не мог.

- Шисюн, если захочешь уйти, то я вернусь на хребет Цанцюн один. Останься только на эту ночь, - он выдыхает, потому что точное знает - Цинцю еще здесь. Быть причиной, по которой Цинцю как можно скорее и незаметнее захочет сделать ноги ему решительно не хотелось. Все же он негласно взял на себя обет присматривать за ним. - Не хочу, чтобы ты убегал и думал, будто я потащу тебя обратно силой.

Согреться в горячей воде не выходит. Холод будто пробрал его до костей. И несмотря на поднимающийся от воды пар, Лю Цингэ все еще ощущал себя в центре ледяной бури. Поэтому он тянется за сосудом с вином, снимает крышку, принюхивается и немного морщит нос, когда по рецепторам бьет аромат забродивших фруктов, но глоток все же делает. Поначалу вино хочется с непривычки просто выплюнуть обратно. Но, подержав его во рту, вкус немного раскрывается и становится сносным. Цингэ глотает, но закашливается.

- Хочешь? - он отклоняется назад и выглядывает из-за ширмы, качнув в руке початым сосудом с вином. Конечно, ему невдомек было, что другой человек может отказаться хлестать с ним с одного горла алкоголь, и что у любого бы от такого невежества скисло бы лицо. Но, по крайней мере, Шэнь Цинцю уже давно не делал такое лицо, будто его сейчас стошнит из-за полного отсутствия манер у своего шиди.