My skin is wearing thin
My heart has turned to black
A̷͚̲̳̹͔͐̓͆̇̆͌̕͝ṉ̴̨̖̥̺͎͔̻͕̹͑̕͝d̴̡̜̯̪̣̣͚͔͓̂̀̐ͅ ̸̞͖̺̬͓̣̜̪̪͇̈͛̔̽̔́̂̽̋͆̆͌̑̕͠I̵̧̒̓̈́̍̾̄̌͗̇͂̏̒͐͠ ̶̜̦̩̱͕́̓̄̎́͘ĉ̴̡̧͈̘̻͎̇͗͊̎̎͂̾͂a̷̜̮̭̗͆͌͒͌̑̀̈̓͂̏̉̈̚͝ǹ̴̟̯͗̿̂̓̎̏̄̈̕͠'̵̗̤̦̲̟̦̲̝̯̏̊͆̎t̸̢̛̘͓̟̮͙̟̘͂̀̈́̀̄͋̋̕ ̶̨̯̟͍̺̣͎̥́̍̔̈̕͝g̵̨̧̳̟̝͙̠̮͙͖͖͎̳̣͗̇́̉͆͐̽̓̃̒̿́͑͝ȅ̴̜̗̜̱̥̪͕̬̼̗͗̿͛̍t̸̢̢̞̘͈͚͖̟̮͚͕̼̠̒͝ ̷̧̣͎̘͓͍̠̼̮̠̪̀̔̆́́̐̌͒̂̈͆̊̾͝t̸̡̛͇͕͉̩ẖ̸̺̲̥̲̣͚͖̓̒̀́͜ê̶̡̡̮͈̥͖̔͆͑̃̎̕ ̷̢̯͕̦͕̹͇̈̂͂̈̈́d̵̝͎̻̞̊̈͋͋̿̉ḛ̸̭͖̹̳̝̞̾̍̽̏̀̐̇͋͘͝͝v̴̬̠̠̣̤̋͗̎į̵̡̢̼̞̜̖̗͇̥̮̳̦͗̓͂͛́̀̀́̄̕͜͝ļ̵̡̛̛͓̭̫̬̭̤͇̈́̈́ ̷̧̻͖͎͚̔ǫ̸̛̻͔̻͚͉̃͌͌̉͂̂̆̈́̊̚͠͝f̶̩̪̫̰̬͍̬̩̰̓͐͗̐͛̅͑̚͝f̸̰̯̐͌̇̀͝͝ ̴̧̨̭̥̖̤͎̙͉̙̯̀̏̕͜͝͠o̶͇̗̭͔̹̯̤̘̪̤̲̬̳̅̓͛̈́̿͊̒̈̆̇̋́͜͠ͅf̵̧̘̰̞͕̰̦̬̠̾͋̃̏̂ ̷̯͓̭̝̥̙̈́̓̚͜m̴͕͛͒ỷ̴̡̢̰͚̭͎̟̞̣̤̫̻̱͈̻̓͗̍̿̔͑̋̕͝͠ ̶̺̤̌͐̓̄̍͐b̷̨̫͎̺͍͎͇̦̫̤̾͐̊̏̈̐͌̀͋̐͐͒́̚͜͜ͅa̸͍̮̘̖̳͎̫̥̱̖͛̾͂̑͋͌̿͌͋ͅc̴̢̡̛͓̰̰̭̺͉̯̫͈̬͕̽̒̈̀̚͝͠ͅk̷͚͕̣̰̥̋̓͛́̿̅̚͘͝ͅ


Всё должно было закончиться этим. Это был лишь вопрос времени, и время не проблема, если в твоём распоряжении - ТАРДИС и её пилот. В распоряжении Сайбириума они были.

С чего Мастер взял, что Сайбириум проявит уважение к его личным границам и не попытается взять над ним контроль, он сейчас не в состоянии вспомнить и сам, и не только потому что с каждым днём ему всё сложнее мыслить ясно. Есть большая вероятность, что с ясным мышлением у него были проблемы уже тогда, просто иного толка - что ему так невыносимо было превосходство Доктора, что он готов был на что угодно - буквально, на что угодно, - только чтобы хоть немного склонить весы в свою сторону. Ему было плевать тогда на благородство или подлость нового союзника - он просто не рассчитывал, что их союз проживёт так долго. Что он сам - проживёт так долго. В конце концов, он сделал всё для этого. Новая раса киберменов, изготовленная им собственноручно из полуразложившихся трупов убитых им же Повелителей времени? Доктор не могла позволить ему - им - выжить после этого. Не имела права.

Но даже тут Мастер просчитался. Пришлось спасаться бегством, просто чтобы Доктор не восторжествовала хотя бы в этом. Именно тогда, пока он пытался смириться с новой - очередной - неудачей, его гамбит с Сайбириумом выстрелил прямо ему в лицо. Не буквально. А лучше бы так.

Как выяснилось, Сайбириуму пришлась крайне не по вкусу потеря перспективы мирового господства во главе новой киберрасы. Его новый бизнес-план? Провернуть то же самое, только путём многократного вмешательства в таймлайн и - руками Мастера. Мнения Мастера он об этом, разумеется, спрашивать не стал. Будь Сайбириум человеком - гуманоидом, - Мастер решил бы, что тот просто решил таким образом поквитаться за неудачу, но ничего человеческого в искусственном интеллекте не было. С тем же успехом он мог бы рассчитывать на человечность Матрицы. Так что - просто голый расчёт, ничего личного.

Ничего личного в том, что, стоит Мастеру на секунду потерять фокус, он обнаруживает себя на другом конце галактики, два века назад, три тысячелетия спустя, в проводах собственной ТАРДИС, саботирующим чужой корабль, по локоть в чьей-то крови.

Мастер не имеет ничего против саботажа или убийств. С чего бы? Что ему совершенно не по вкусу - это не быть у руля в собственной голове.

Так что он сопротивляется. Запихивает Сайбириум как можно дальше, как можно глубже, там, где ему до руля не добраться. Только вот не учитывает, что из глубин подсознания проклятому AI будет только проще взяться за его, Мастера, перепрошивку. Сны и реальность начинают мешаться друг с другом, даже когда Мастер перестаёт спать. Мастер окончательно перестаёт вести счёт, где и в каком времени он снова отключился и потерял несколько часов. Имеет ли это значение? Он не знает. Однажды Сайбириум добьётся своей цели, и, может, тогда Мастер станет ему не нужен. Может, тогда он вернёт ему контроль. Не стоит ли тогда просто дать ему делать то, что он хочет?..

Это - официальная версия. Это - то, что Мастер старательно думает, пока направляет ТАРДИС к определённому астероиду, где у одного конкретного хакера, говорят, можно за баснословные деньги купить био-вирус, способный убить любую операционку в твоём теле. Созданный для выведения из строя киборгов и так называемых "усовершенствованных людей", конечно, но для Мастера тоже - то, что Доктор прописал. Мастер продолжает думать мысли о смирении и принятии собственной участи, когда находит хакера, когда заставляет его отдать ему вирус, когда убивает его - на этот раз, осознанно. Когда залпом опрокидывает в себя пробирку - тоже. А потом его перемыкает, как компьютер, в который запустили вредоносное ПО, и он кричит от боли до забытия.

Долгая история вкратце - не стоило убивать того хакера, конечно. Стоило запереть его в какой-нибудь изолированной крепости на безлюдной планетке - у Мастера даже была на примете такая с давних времён, - чтобы сидел там и доводил свою игрушку до ума, а не торговал халтурой. Био-вирус помог лишь постольку-поскольку - по крайней мере, теперь в распоряжении Мастера были периоды ясности, в которые ему не нужно было держать себя в непрерывном фокусе, зная, что любое его слово, любая его мысль будет перехвачена врагом в его собственном теле. Обратная сторона медали - эти периоды конечны, и Мастер не всегда успевает отследить их конец. Не успевает собраться. И тогда - провал.

Поэтому он здесь, когда его находит Доктор - на Земле, в Англии начала XIX века, в лондонской кофейне, открытой век с лишним тому назад одним экцентричным греком. Мастер - здесь, пьёт третий кофе подряд, как будто не страдает от вынужденной бессонницы, как будто и так не отпугивает людей нервным неспокойствием и лихорадочным блеском в чёрных глазах. Его ТАРДИС - где-то на космической станции за пять миллионов лет отсюда. Манипулятор временной воронки, с помощью которого он добрался сюда - с наслаждением разбит в щепки сразу по прибытии. Мастер делает очередной глоток с мрачным отчаянием, с отчаянным торжеством: здесь ты ничего не сможешь сделать, думает он про себя, но не себе.

Моргает.

И обнаруживает себя в сумерках у незнакомого ему горящего - догорающего - дома.

Его лёгкие болят от угарного дыма, он надсадно кашляет - и только теперь понимает, что каким-то образом фирменная фарфоровая чашка из той кофейни всё ещё в его руках. Его снова окровавленных руках. Он отпускает её, и она разбивается на крупные осколки под его ногами.

Появление Доктора в тот же момент столь же неожиданно, сколь и абсолютно ожидаемо - по непостижимой логике кошмара, в котором он, видимо, прописался навечно. Мастер растерянно моргает в её разозлённое лицо. Он понятия не имеет, о чём она говорит, но дом в огне рядом наводит на некоторые подозрения. Он смотрит на пламя несколько долгих секунд, пытаясь вспомнить - хоть что-то. Тщетно.

- Я бы не возражал, - хрипло отвечает он ей в конце концов. Но даже сейчас - даже теперь, Рассилон, даже в своём положении - не в состоянии удержаться: - Давно надо было догадаться, что никакой ты не Повелитель времени. Снова слишком поздно, как и всегда.

[indent] Азула играет свою роль как по учебнику: смотрит пронзительным взглядом на того военачальника, которому дали слово, вежливо держит свои мнения о предложениях при себе, спрашивает разрешения у отца и брата перед критикой и не дергает ни единым мускулом в ответ на притворно-жалостливые выражения лиц.
[indent] Ей не надо уметь читать мысли, чтобы понять неширокий спектр эмоций этих стариков. Время Ее Высочества закончилось. Наследный принц занял свое законное место и теперь вторая дочь Хозяина может надеяться только на удачный брак. Какая досада для такой девушки, ведь она окончательно захватила Царство земли. Теперь ее ждет материнство и управление особняком, в котором поселят ее мужа, управителя вотчиной, министра, военачальника, далекого родственника, занявшего позицию при дворе другой страны.
[indent] От этого ей сводит скулы. Азула знает участь принцесс, но вместе с тем она знает свои таланты. Она носит при себе наточенные до болезненной остроты кинжалы, горит холодным белым огнем и режет словом сильнее, чем солдат любым оружием. В течение всей своей жизни она послушно выполняла приказы отца без каких-либо задержек, без причины на то, чтобы получить его неудовольствие. Она — сильный маг, хороший стратег, мастер манипуляций и знаток дворцовых игр. Такую не выбросят как кость первому попавшемуся политическому псу.
[indent] Но все-таки. Все-таки…
[indent] Эти взгляды скребут ее идеально отполированную броню, оставляя на ней следы от кошачьих когтей. Скребут ее кожу, на которой выступают мелкие капли крови. Заставляют зудеть пальцы от знакомого жара, что копится изнутри. Сводят мышцы лица маслом из сумок медиков, растертое перед тем, как сшит края глубокой раны.
[indent] Азулу хотят списать со счетов. Азуле собираются отказать в ее влиянии. Азулу готовятся задвинуть на второй план. И если она не хочет сжечь заживо на медленном огне каждого, кто строит такие планы, то она соврет в первую очередь самой себе.
[indent] В отличие от своего брата — его версии из далекого прошлого — она умеет держать себя в руках. Она играет свою роль по учебнику и выходит из зала совещаний спокойным шагом, словно ее пламя не рвется наружу. Азула не имеет права его выпустить, как и не имеет права на слабость, а потому лишь ждет того, когда настанет то самое время. Или когда она хотя бы доберется до своей спальни, чтобы изорвать черновики писем и приказов.
[indent] Азула не обращает внимания на торопящихся слух и ходящих в сборах придворных, пока не замечает знакомую фигуру у колонны. Зуко вышел из зала еще до нее, однако дойти до четырех безопасных — относительно — стен все равно не успел. Она хочет этому удивиться, но не находит в себе на это сил: пусть он и старший, но держать себя в руках, как полагается более взрослому, никогда не умел. Большой недостаток для будущего Хозяина Огня и большая помощь для тех, кто хочет использовать его в своих целях. Поэтому Азула не собирается жаловаться такому подарку.
[indent] - Переполняют эмоции от первого собрания? - спрашивает она. Ее тон выдает лишь часть той стали, которая обычно режет собеседников. Такой Азула бережет для Тай Ли, Мэй и тех, кого надо убедить в своей безобидности.
[indent] Теперь еще и для малыша Зузу. До чего же она докатилась?
[indent] - Не стоит их показывать здесь. Дворец небогат на тех, кто уважает чужую приватность. Идем. Ну же!
[indent] Их комнаты находятся в одном крыле. Отец решил, что его дети должны иметь близкие отношения. Отец ожидает, что каждый будет держать другого под контролем. Отец всего лишь чтит традиции, по которым дети королевских кровей всегда живут именно в этих комнатах, пока они не станут лордами и женами вельмож. Азула не думает о причинах: это никак не изменит ни их разрушенные связи, ни ее планы.
[indent] Она не оглядывается и не ждет реакции от Зуко. Он пойдет за ней хотя бы потому, что хочет знать ее коварный и жуткий замысел, которого не существует. У двери своих покоев Азула останавливается, открывая дверь и демонстративно отходя в сторону, чтобы пропустить драгоценного наследница внутрь и уже потом зайти самой. Хлопок за спиной в обставленной комнате звучит глухо.
[indent] - Садись, Зузу, не стой столбом. Я не кусаюсь, как ты уже успел убедиться. Даже напротив.
[indent] Она сама бесцеремонно падает на одно из кресел и перекидывает ногу на ногу. Пыльный сапог ложится на вышитую золотом ткань надутого пуфа.
[indent] - Ты хорошо проявил себя на собрании. Даже принес неплохие предложения. Отец будет доволен. Однако ты выглядишь так, словно хочешь сжечь весь дворец к чертям. В чем дело?

О, это, конечно, восхитительно - то, насколько она на грани. На грани, куда поместил её он сам.

Когда-то, он мог метать в него злые слова, что дротики - мог бы и настоящие дротики, право, - и та версия Доктора, та его инкарнация, только-только узнавшая, что его лучший враг, худший друг пережил Войну; что хоть кто-то её пережил; что он, Доктор, оставил в живых хотя бы кого-то из своего (ха!) народа, лишь расправила бы плечи, чтобы было проще целиться. Мастер мог сжигать, убивать, устраивать диктатуру на всей его любимой вшивой планетке, разрывать Паутину времени голыми руками - и всё равно получал прощение, которого не хотел, и любовь, которая на деле была лишь глубоким отражением вины, а потому ничего, ничего не стоила. В том Докторе, с этим его "подставь другую щёку", было порядком от смешного земного божка. Только если Иисус любовью и жертвенностью без границ искупал грехи всего человечества, то Доктор в случае с Мастером - о, определённо свои. И оттого его терпение с ним было как будто бы безгранично.

Не теперь. Теперь ей достаточно одной колкой шутки, чтобы за светлыми локонами сорвало резьбу - и Мастер, всё ещё не вполне понимающий, где находится, с дымом в голове и лёгких, позорно застигнут врасплох, когда она хватает его за грудки и встряхивает, и снова; на какой-то миг всё его равновесие - в её руках, и земля под его ногами плывёт то ли от угара, то ли силы ненависти в её глазах, которая почти буквально сбивает с ног.

Но уже в следующую секунду Мастер находит - себя и почву под ногами. И хрипло, покорёженно смеётся, пока в его глазах плещется, неразбавленной, горькая, чёрная злоба.

"Ошибку", она говорит. Ошибку. Одно это слово - как и вечно, как и всегда, - отдаётся болью и обидой в его сердцах. Теперь она жалеет о том, что не убила его тогда. Теперь она об этом жалеет! Он дал ей в руки возможность закончить это всё, для них обоих, навсегда - и что? Столько раз прежде Доктор нажимал на курок, буквально и метафорически, зная, что убивает, или, наоборот, давая уйти, - и Мастер... Мастер почти верил в эти моменты, идиот, что это хоть что-то значит. Но стоило покровам спасть, как обнажилась суть Доктора, какой она всегда была. Ей не хватило даже порядочности в этот раз нажать на курок самой.

Он хочет было ткнуть её в это тоже - вроде как, "Не вышло бы, ведь здесь нет никого, чьей жизнью ты могла бы пожертвовать", - но его хриплый смех вдруг обрывается, резко переходя в такой же тяжёлый кашель: проклятый Сайбириум, используя его тело для передвижения, как грибной паразит - выеденный им же труп жука, не подумал воспользоваться обходной дыхательной системой, чтобы избежать отравления Мастера угарным газом; не подумал даже просто задержать дыхание, на что тело Повелителя времени было способно в течение полных нескольких минут.

Открытие не делает Мастера душевнее. Всё ещё кашляя, он изо всех сил отталкивает от себя Доктора, чуть ли не рыча:

- Что я наделал? Что ты наделала! Ты... - Он с усилием набирает в горящие лёгкие больше воздуха и тратит весь его на то, чтобы выплюнуть ей в лицо: - Это всё твоя вина!

Имея в виду Сайбириум, свою потерю контроля над ним, но на самом деле - действительно всё. Всё плохое в его жизни было по вине Доктора. Вся его жизнь была по вине Доктора. И она посмела не дать ему избавления хотя бы от этого.

В то же самое время, сквозь отчаяние и ярость, та часть его мозга, что сохраняет научное хладнокровие, наконец замечает ему: мы всё ещё не знаем, что именно произошло. Тогда как Доктор - очевидно в курсе. И будь ситуация хоть на толику иной, он бы никогда не опустился до этого, никогда не признал бы, что осведомлён меньше; что всё это - чем бы оно ни было - не часть его коварного и, вне всяких сомнений, идеально продуманного плана.

Но его руки в крови, его лёгкие с трудом выкачивают из себя дым, он всё ещё понятия не имеет, за чьей жизнью пришёл в этот раз, - а, меж тем, Сайбириум может вновь захватить контроль в любой момент. И тогда он так и не узнает. (И Доктор тоже, но о другом.)

Поэтому он отводит глаза и, глядя исподлобья и в сторону, нехотя спрашивает:

- Но... что я всё-таки сделал?

Это должно было стать веселым приключением. Интересным, ни к чему не обязывающим, даже больше прогулкой чем путешествием, если честно. Хотелось разрядиться и ни о чем не думать, показать Яз будущее, избегая войны с далеками и ту историю с телешоу, конечно. Просто будущее, с их летающими автомобилями, антропоморфными андроидами и путешествиями сквозь космос туда, куда не ступала нога человека. Что-то в этом роде. Что-то, где мне не придется сталкиваться со сложными проблемами и решать их в ущерб себе.
Конечно, этого было слишком много. Не стоило и надеяться. Может быть, именно поэтому я выжидаю, когда ТАРДИС останавливается, и не открываю дверь первой. Пускай Яз посмотрит, что там. Пускай вдохнет свежий воздух одной из земных колоний далеко в космосе и удивится, как же глубоко ее народ умудрился пролезть. Я закрываю глаза, и -
- Доктор? Тут ничего нет...
Ее голос обеспокоен, но она думает, что это старушка ТАРДИС опять занесла нас не туда. Любительница подурачиться. Ясмин понятия не имеет, что это может означать, что это означает, потому что я загривком чувствую, что что-то не то. И первое, что я ощущаю в связи с этим - усталость.
Это чувство преследует меня еще с Флюкса, со всего, что... со всего, что он под собой хранил. С Тектеюн, с часов, которые лежат глубоко в ТАРДИС, так глубоко, что я н найду их, если не захочу. А я не хочу. Но даже несмотря на это, все произошедшее давит невидимым грузом, и я чувствую себя бесконечно уставшим. Бесконечно - примерно столько, сколько длится моя настоящая жизнь.
- Что? Нет-нет-нет, не может быть! Мы точно попали куда надо, - я подскакиваю и подбегаю к Яз, чтобы удостовериться своими глазами, что действительно ничего, просто голый осколок камня, никакого терраформирования, никакого поселения. Ничего. - Не может быть. Она должна быть здесь! Что-то не так.
Что-то не так, и очень серьезно, и, кажется, это касается всего таймлайна и всей истории человеческой расы - я хватаю руку Яз, когда она пытается выйти, и затаскиваю обратно в консольную. Несколько прыжков назад во времени и пространстве под напуганные вопросы Ясмин и мои собственные суматошные ответы - ответы, призванные уменьшить ее панику, но с этим я, кажется, не справилась. Каждый раз за дверью - пустота, тишина. До тех пор, пока я не добираюсь до Земли, а там...
Там нас ждет неприятный сюрприз. Земля больше похожа на Модас, сплошь кибермены, и это выбивает из меня дух. Мы стоим на пороге ТАРДИС, растерянно вглядываясь в толпы марширующих киберменов, и я как будто знаю, откуда это взялось. Как будто еще не мозгом, но подсознанием понимаю, кто этому виной.
- Нам надо что-то с этим делать? Найти, откуда все это началось, устранить то, что помешало истории развиваться как надо, - неуверенно подает голос Ясмин, и я взмахиваю руками.
- Да. Надо. Именно этим я и занимаюсь. Надо найти точку расхождения, но Яз, тебе нельзя со мной идти. История затронула события до твоего рождения, а это значит, что ты можешь существовать только в пределах ТАРДИС. Ты - парадокс, но она защитит тебя, пока я со всем не разберусь.
- Я не оставлю тебя одну!
- Ты меня слышала? - меньшее, что мне сейчас нужно, это препирательства, но как же она упряма! Как и большинство из них, да, но голос разума все больше затеняется в ней... тем, о чем я не хочу думать. - Выйдешь за эти двери - и перестанешь существовать, выйдешь за эти двери - и я не смогу тебя найти! А если даже у меня получится все исправить, я и не буду тебя искать. Если ты меня не послушаешь.
Это жестоко, но это срабатывает. Яз замолкает и уходит вглубь ТАРДИС, оставляя меня наедине с консолью и колотящимися сердцами.
И, когда я нахожу виновника торжества, я ни капли не удивлена.
- Что ты натворил, - зло прошипела я, подходя к Мастеру. - Это была очередная попытка привлечь внимание? Думаешь, я не остановлю тебя?

Он погибает на её глазах.
(Он погибает от её руки, и это, кажется, уже слишком и пережить попросту невозможно, но она почему-то переживает.)

Искрится воздух, и в ушах звенит, когда магия хаоса сталкивается с космической энергией камня бесконечности. У Ванды в глазах стоят слёзы и дрожат руки. Вижн просит её быть сильной. Тот самый Вижн, которого она полюбила всей душой — тот, которого впустила в своё сердце. Тот, с которым так наивно и по-детски мечтала однажды встретить старость в деревянном домике обязательно на берегу какого-нибудь озера, чтобы романтичные розовые закаты сопровождали завершение каждого нового их совместно проведённого дня.

Не тот, которого она впервые встретила день назад — холодный, чужой, безумный.
Не тот, каким его сделали исследователи анти-мутантской инициативы «Стражи», когда похитили, чтобы залезть в его голову и изучить, а после усовершенствовать своих чёртовых роботов.

Так, наверное, было бы проще. Уничтожить врага. Ведь он враг.
В нём от её Вижна — ничего, кроме внешней оболочки.

[indent] В нём — в самые последние мгновения — он сам.

Он погибает на её глазах, и Ванда погибает вместе с ним; падает на колени, захлёбывается слезами, заходится в немом крике. От его неподвижного безжизненного тела её буквально отдирают чужие руки, и Ванда на эмоциях, в истерике, чуть не ранит Капитана Америку и Железного человека, которые, на самом деле, просто хотят показать ей, что здесь и сейчас она не одна.

Но она одна, и ей непонятно, почему этого не видят они.
Она одна.

[indent] Совсем.

Пьетро проводит с ней целую неделю, не отходит ни на шаг; Пьетро всегда рядом, когда Ванде начинают сниться кошмары, где она убивает Вижна снова и снова — а потом убивает себя, и до конца не понятно, что их этого больнее.

Пьетро отлучается лишь на мгновение — ведётся на первую за неделю тишины просьбу убитым голосом принести сладкого — но мгновения этого Ванде хватает, чтобы сбежать с базы Мстителей незамеченной. По факту, она уходит магическим порталом. Тем самым, которому её на свою беду научил Виктор. На свою беду — потому, что он рассказал ей, какой именно портал нужно использовать, чтобы оказаться в Латверии, в одном из подвалов, где он практикует… разное.

Когда она ступает босыми ногами на ледяной каменный пол, в подвале царит абсолютный мрак. Максимофф щёлкает пальцами, и на стенах неестественным алым пламенем загораются факелы. От вида голых стен и общей пустоты помещения Ванду почему-то мутит, как будто вот оно — как будто она внутрь себя заглянула, и это всё, что в ней осталось.

То есть, ровным счётом ничего.

Алая ведьма пятится, пока спиной не находит стену — холодную, неровную. Шагает вдоль неё, пока не находит угол, по которому она спиной сползает на пол, обнимая себя руками. Ей холодно. Ей плохо. Никто не понимает или не хочет понимать, сколько всего Вижн для неё значил.

Она его убила. Своими руками.
(Почему она вообще это пережила?)

— Я не знала, куда мне пойти, — глухо бормочет Ванда, не отнимая лица от коленей, когда ощущает в подвале чужое присутствие. — Они… там… все так хотят мне помочь. Но они не могут.

К горлу снова подступает ком, а по телу проходит крупная дрожь. Ванда не уверена: холод, нервы, всё вместе? Ванда уверена: Виктор не станет её жалеть. Но не прогонит.

(Виктор фон Дум слишком странный, и ей до сих пор не всё понятно в их отношениях с Мстителями в целом и Тони Старком в частности, но Виктор фон Дум не просто согласился стать её учителем — он реально научил её многому, он работал над её магическими способностями и становлением как личности, и он чертовски преуспел во всём, пусть бы даже согласны с этим в итоге не все. Он вложился в Ванду куда больше, чем даже родной отец.)

Она шмыгает носом, с трудом поднимает на него глаза, с которых вот-вот сорвутся первые капли слёз:

— А ты бы мог? Мог бы его вернуть? Ты же всё можешь, разве не так?

[indent] Синьора смотрит на себя в зеркало и медленно выдыхает, чувствуя, как дрожит воздух на губах. Она зла; чертовски зла, как не была уже давно — под кожей, крепкой, словно корка льда, острыми иголками прокатывается холод; за их пеленой трещит застывший вулканический пепел, обнажая алую густую магму; между ними невесомой полосой клубится пар, сдавленный между двумя силами в готовый сорвать все пробки поток.
[indent] Кучка безмозглых идиотов, неосторожных кретинов, самоуверенных дебилов, высокомерных свиней, которые не догадались даже держать свою принадлежность скрытой — эти пустоголовые твари даже не удосужились одеться как обычные бандиты, а не граждане Снежной! Кто набирал их, кто обучал?  [indent] Уж точно не она. Пусть сколько угодно на нее смотрят косо, пусть говорят всякое — на мнение мошек, которые не могут даже мага Бездны убить, ей не то, что все равно: даже факт его существования ее не волнует — но после обучения по ее началом, Синьора уверена в том, что они не провалят задания.
[indent] Или хотя бы обосрутся не так сильно, как это сделала кучка идиотов под неизвестным началом.

[indent] [она не может контролировать все, черт подери, как делала это прежде — охота на Глаза Бога забирает все время и если бы хоть один из ее коллег пошевелил мозговой клеткой и решил не добавлять ей проблем, Синьора была бы очень благодарна. каждый из них ненавидит статус кво и, наверное, на этой почве можно наступить на горло своим желаниям, но нет, видимо, собственная значимость куда важнее, чем дело Царицы.]

[indent] Этот факт безмерно злит. Кто-то сознательно рушит все те связи, которые Синьора строила под разными годами. Пытается подставить либо их, либо всю Снежную. И в обоих случаях она не настроена никого прощать. Глупость это или злой умысел, враги страны или шавка, решившая, что ей дозволено гавкать на человека — грех есть грех и за него надо платить.
[indent] Но сначала ей нужно разобраться с последствиями чужих поступков. Как будто это то, чем ей так хочется заниматься перед поездкой в Инадзуму: у нее и без того дел невпроворот с подготовкой, а тут приходится делать крюк в Мондштадт. Однако на кону стоит слишком многое, чтобы отправить другого дипломата — аргумент Царицы неоспорим, а потому у нее нет выбора.
[indent] Синьора натягивает личину члена дипломатического корпуса как разношенную, удобную, но не особо модную перчатку — с чувством раздражения и желанием поскорее ее снять. Прекрасной Леди не пристало носить заношенное старье. Для нее должны лежать сверкающие драгоценные камни, дорогие шелка, меха и парча, блестеть золото и серебро — однако сейчас стоит содрать кружевную маску с лица и надеть вместо нее что-то попроще.
[indent] С другой стороны зеркала на нее смотрит уставшего вида женщина с собранными в пучок волосами, толстым слоем макияжа и темной униформе дипломатов Снежной. Тамара — исполнительная, дотошная и язык у нее подвешен как надо. Жаль только, что на муже не работает: рука у него тяжелая, работа еще тяжелее, а разводиться так не хочется.
[indent] Но что происходит за закрытыми дверями — это никого не касается, правда?
[indent] Тамара надевает маску, делает еще один глубокий вдох и поправляет лацканы пальто. Пора выходить. Опаздывать на столько важную встречу — высшая форма халатности. Да и спать хочется лечь не утром, а хотя бы за пару часов до него.
[indent] Назначить встречу на ночь — это умное решение. Заставляет быть благодарным, потому что тебе оказывают услугу решить вопрос мирно. Заставляет чувствовать себя униженной, потому что тебя запихнули черт знает куда и не могут полноценно уделить внимание. Заставляет чувствовать удовлетворение, потому что ни одной из сторон неинтересно признавать конфликт: что одни были слишком наглыми, а другие — слишком слабыми. И самое прекрасное в том, что действующий магистр может объяснить это банальной нехваткой времени.
[indent] Тамара бы похлопала, если бы это не шло против ее интересов. Вместо этого она перебирает аргументы в голове, снова прикидывает, что может предложить, не разгневав Царицу, и ускоряет шаг. Ветер забирается в щели рукавов и лижет лицо, отчего Тамара ежится. Такой же паразит, как и его бог.
[indent] Ее встречают устало выглядящие лица стражи. Тамара вежливо им улыбается и спустя обмен репликами, ее проводят к кабинету магистра, где должна состояться встреча. Женщина стучит в дверь и спустя пару секунд входит внутрь.
[indent] - Добрый вечер, действующий магистр Джинн. Очень рада видеть вас в здравии, - которое, если девушка продолжит в том же духе, скоро исчезнет. Тамара об этом благоразумно молчит: это грубо и совершенно не ее дело. - Как прошел ваш день?

Как-то в детстве потерялась Марья в Тёмном лесу. Скакала босыми ногами по мягким моховым кочкам, бежала за сверкающей стрекозой с большими разноцветными крыльями и опомнилась только, когда ветви корявые зацепили подол её темно-синего сарафана. Наказывали ей тётки, чтобы лучше под ноги смотрела, чем ворон считала. Припоминали ей, как уже падала она в реку с небольшого пригорка и колени в кровь разбивала, пытаясь поймать воздушного змея. Но всё Марье было нипочем. Подумаешь, разбитые коленки да царапины на руках, когда волшебный мир такой яркий, манящий и добрый. Не было у неё до этого раза возможности поиграться с потусторонним. А Тёмный лес манил своими секретами и загадками. А загадки разгадывать Марья всегда любила. Вот и тогда ей пришлось обернуться назад и увидеть, как деревья по обе стороны обступили её тропинку и загородили собою путь домой. Призадумалась царевна и заметила, как на её маленькое девичье плечо присела та самая озорница-стрекоза. Завела проказница её в самую чащу недоброго леса. Как теперь дорогу домой сыскать и не быть съеденной серыми волками али ещё кем недобрым?
Присела Марья на пенёк и принялась думать-гадать, кто же ей смог бы помочь выбраться из Тёмного леса? Может, сам Лес и отпустит её, попроси она ласково? Поднялась она на ноги, поклонилась Лесу в пол так, что длинные растрёпанные косы опустились на залитую росой зелёную траву. Улыбнулась Марья и озвучила громко свою просьбу – домой вернуться, к Морскому царю. Не хотелось ей ветки ломать да биться с кем-то. Не умела ещё и доброй слишком была. Но Лес ей ничего не ответил. Как бы Марья ни просила его, как бы не уговаривала и не обещала кланяться всегда, когда видит его, не слушал он её. Забрал к себе Лес царевну и решил не отпускать. И только она собралась пробираться сквозь колючие ветви, как схватил её кто-то сзади и прижал к себе крепко, шепнув тихо на ушко: «Ох, глупые нынче царевны пошли! Всё в добро верят, а их косточки потом ходи собирай по всей чаще!» То Леший ей встретился, а перед глазами Аука запрыгал и рукой своей зеленой в живности всякой дорогу царевне указал: «Сыт Лес сегодня, царевна. Поиграть с тобой захотел. Потому и мы тебя так быстро нашли и домой, так уж и быть, проводим.»
На краю леса обернулась на них Марья, поклонилась в пол и хотела было поблагодарить обоих, но покачал головой косматой Леший и шёпотом промолвил: «Не играй, царевна, так больше. Не ходи никуда одна. Ни с кем в Тёмном лесу не заговаривай. Никто там тебе никогда не поможет просто так, а то и съедят, даже заметить не успеешь. Заруби себе это на носу! Темнота – враг твой!»

Темнота – враг мой.
Вот уже двадцать шесть лет она жила с ощущением, что вокруг неё не новый «технологичный» мир, а Тёмный лес: всё ветки свои корявые сводит и дорогу домой, до Вани, прячет. А недавно ей и вовсе показалось, что смирилась она наконец-то, что не встретит Ваню больше. Нет его, а был ли – никто ей и не ответит на этот вопрос. Водяной, услышав ночные размышления царевны, плескающейся в ванне, только привычно улыбнулся и молча закурил, не желая вступать в очередные словесные бои на тему, которая себя уже изжила. Жизнь в Тёмном лесу не так уж и плоха, если знать, с кем дружить, а кого стороной обходить. Леший и Аука были не совсем правы.

Оставив мужа в столице, царевна отправилась в Северную холодную. Пришла пора заняться любимым делом – контакты новые заводить. Привезла она с собой целые сундуки роскошных нарядов из тканей, каких и сейчас днём с огнём не сыщешь. Решила, что найдёт ещё одного купца-инвестора для открытия своих ресторанов в Санкт-Петербурге, а то в Москве их уже и так было достаточно. Хотелось ей чего-то нового, своего, без помощи Водяного. А он лишь рукой махнул и сказал, что через пару дней сам к ней явится, посмотреть, чего она там на своих приёмах отыскала. Заодно, может, и сам кого интересного встретит для будущих деяний.
Настроение у Марьи было прекрасное до самого отъезда. Но как только переступила она порог поезда, появилось предчувствие, что случится что-то важное через семь сотен километров отсюда. Страшно ей стало всего на один миг, а когда поезд тронулся, она погладила своё новое обручальное кольцо и вдруг захотела снять его. Но не стала. С ним куда спокойнее, чем без него.

Обычно дождливый город встретил её ярким солнцем в светло-голубом небе и длинной блестящей машиной черного цвета. Вкусными завтраками и улыбчивыми людьми, которые как будто всегда были счастливы. И с каждым часом становилось  Марье не по себе.
И как только решила она, что позволит себе выдохнуть и бояться больше нечего, встретила Ивана-царевича. Вот так легко, проходя по коридору одного из известных ресторанов и вовремя подняв глаза, она увидела своего Ивана, идущего прямиком на неё. Сердце в груди завыло умирающими волками, руки покрылись мурашками, словно в воду морскую нырнула, а ноги перестали слушаться, будто утопая в дремучем болоте. Он так безмятежно выглядел, смотря на неё. Так легко подошёл и произнёс какие-то совершенно несвойственные ему слова. Не назвал по имени, не обнял, не припал к ногам её прощения просить. Ничего не сделал, кроме как улыбнулся и отвесил обычный комплимент её «сказочной красоте». Не признал?.. Не признал.
Марья еле-еле руку отняла от себя и, аккуратно приподняв, махнула ему, чтобы прочь шёл с её пути. Бросив «С дороги, царевич», обошла его и направилась к выходу, позабыв про деловой ужин, людей, что ждали её, и про Тёмный лес, что тоже ожидал её снаружи ресторана.

Сутки прошли, как они увиделись. Не бежал он за ней на улицу, не пытался найти, а Марья сама не рвалась к нему, хотя столько лет ждала его каждое утро, чтобы обнять и приласкать своего могучего героя. Видать, случилось с ним что-то. Заколдовал кто? Кощей? Баба-Яга али кто другой поигрался? Может, сам так решил, что не нужна она ему боле? Или при переходе в этот злачный мирок всё поменялось само собой?.. Мучилась Марья разными вопросами, но одна мысль о том, что забыл он её одновременно резало сердце на две части и согревала, что, может, не найдёт их Кощей, а, значит, и жить им в Тёмном лесу спокойнее будет.
На следующий день собралась Марья уезжать из Северной. Отменила все встречи и дела, перенесла разговоры на звонки и уже сообщила Водяному, чтобы скорее встречали её на Ленинградском вокзале, но вдруг оповестили её об одном важном приёме, куда должен был приехать владелец здешней известной сети ресторанов. Захотелось пригласить его к себе в гости в Москву и обсудить важные вопросы «дома», только ей намекнули, что для подобного приглашения лучше бы для начала познакомиться вживую и перекинуться хотя бы парой «добрых слов». Слыша такое в «Темном лесу», Марья улыбалась пуще прежнего. И эти люди говорили ей про доброту – за сто лет переубивали миллионы ни в чем неповинных душ, а сами добрых слов ждали. Ладно, подумала Марья, что вряд ли на благотворительном вечере Ивана встретит. Отказалась она слушать сердце своё, клокочущее внутри, словно крылья той сверкающей стрекозы из леса. Билось сердце внутри быстрее обычного. Боялось её сердце, а Марья лишь качала головой, застегивая сбоку своё темно-синее длинное платье.

Шампанское лилось рекой. Красивые люди в красивых нарядах, яркие улыбки и звон бокалов сопровождались известными музыкальными композициями в классическом исполнении. Многие танцевали, был слышен чей-то радостный смех. Марья уже минуть двадцать беседовала про возможное крупное сотрудничество, всячески игнорируя беснующееся сердце. Она знала, что Иван-царевич был где-то рядом. И ей бы стремглав бежать отсюда, но чувствовала, что в этот раз хотелось ещё немного посмотреть на него. Лучше издалека, но если он снова осмелится подойти к ней, то Марья попробует поотгадывать, что же с ним случилось и давно ли он в этом мире жил без неё.

[indent] Гнозисы не похожи друг на друга. Синьора слегка удивлена этому факту. Почему-то ей казалось, что Селестия не станет прикладывать усилия для создания фигур. С ее-то вниманием ко всему, что находится ниже, это даже странно, однако за свою жизнь женщина успела повидать достаточно, чтобы этот факт ее не занимал.

[indent] Она проводит напоследок по грани куба, зажатого между двумя концами столба, и прячет его в коробку. На вечно холодных пальцах остается эхо янтарного тепла — Синьора брезгливо морщится и встряхивает ладонью, словно убирая грязь. Пусть ее добыча и стоила дорого, но игрушка богов все равно ею остается. Пачкаться о нее отвратительно, омерзительно, особенно той, которая носит звание Прекрасной дамы.

[indent] В этом гнозисы похожи. Что отобранный у бродяги, что полученный у торговца — ото всех одинаково несет чем-то, от чего даже видавшая эксперименты Дотторе Синьора чувствует дрожь. Чем скорее он окажется у Царицы, тем лучше: только ее чистота способна выстоять перед грязью божественных фигур; новое задание уже лежит в письме, сокрытое шифром. Время для радости успеха наступит позже.

[indent] В снятой комнате Синьора прячет свои дорогие одеяния в сумки и снимает с груди камни. Рубины серьги блестят кровью в солнечном свете перед тем, как оказаться окутанными в ткань. Рубцы ожогов обнажены и выступают красными пятнами эрозии на бледной коже. Каблуки стучат о дерево пола и в голову тут же лезут воспоминания о том, как когда-то было приятно стоять на холодных досках после долгого дня — одни из тех немногих отрывков, что остались от прошлого. Синьора пинает их в сторону сумки и просовывает ноги в ботинки.

[indent] Оболочка Предвестницы — это гордость, это красота и благородство. Оболочка Предвестницы бросается в глаза, а с Гнозисом в руках лучше не привлекать чужое внимание. Назойливый ребенок и без того вьется вокруг как назойливая муха: слетелся на запах гнили, чему удивляться, однако раздражать от этого он меньше не стал. Поэтому Синьора выбирает на сегодня униформу рядового и рассчитывает — для надежды она уже слишком стара — на то, что этого будет достаточно.

[indent] Или, по крайней мере, муха отвлечется на их маленького юного лорда. Благо, тот решил остаться еще поиграть в песочнице. Не то, чтобы женщина его осуждала: молодость всегда ломится продолжать, даже когда продолжать уже нечего. Но наблюдать за его неловкими детскими потугами будет не так забавно, как это было на задании.

[indent] Синьора первым делом прячет шрамы — под рубашкой и под повязкой. Травма из-за хаоса в гавани, всякое бывает, начальство отпустило лечиться в штаб. Нос подточит только тот, кто хочет, но для тех у Синьоры есть кнут, который остудит голодных до пряников дураков. Она торопится, у нее есть дела и совершенно нет времени, чтобы развлекать слабаков. Жаль, что это выучили только ее собственные солдаты.

[indent] Среди скрежета сумок об пол и шороха ткани, звука гудящих голосов и шума моря, слышится деревянный стук. На краю зрения появляется тень. Синьора отправляет коробку пинком — якобы неосторожным, естественно — под кровать и поворачивается к источнику новой тревоги.

[indent] И вздыхает.

[indent] - Я думала, что ты хотел остаться в Ли Юэ, - женщина поворачивается к кровати и берет в руки черные полосы рукавов, украшенные бусинами жемчуга. Разворачивает сложенные в складки участки ткани и сворачивает все рукава в рулоны. - Неужели передумал? А как же «не хочу плыть на одном корабле с такими, как ты»?

[indent] Не то, чтобы ей было интересен ответ. В его преданности Царице женщина нисколько не сомневается, а значит возвращение в Снежную — вопрос весьма короткого времени, с ней или без нее. Куда интереснее то, что именно он забыл здесь и сейчас. Уж явно не зализывать раны пришел.

Старый обшарпанный журнал, лежащий на столе, беспокоил его уже несколько дней. Только что Дотторе вычеркнул из него три строчки, три имени тех, кто умер сегодня утром. Они участвовали в его самом масштабном эксперименте и были носителями не редкой для Сумеру болезни - элеазар. Для Дотторе каждый ребёнок, каждый подопытный был ценен, хоть он и не проявлял к ним никакой привязанности. Все его сладкие речи, все его тёплые взгляды и пустые обещания лишь были способом манипуляции. Сам Доктор мечтал обойти болезнь, найти то, что было скрыто намного глубже, отыскать источник и получить доступ к божественному знанию, из-за которого в Сумеру появилась эта болезнь. Он был нетерпелив, хотел всего и сразу, из-за чего совершал ошибки, стоящие ему слишком многого. Дотторе много лет мечтал прикоснуться к божественному познанию, обуздать единственную в их мире силу, что не подавалась научному объяснению и для этого ему потребовалось несколько десятков больных детей, которым не посчастливилось заболеть и попасть в его лапы.

Дотторе закрывает журнал и надевает белый халат. Он продолжает играть роль доктора, что обещает избавить маленьких детей от страшной болезни, и ему почти это удаётся. На теле его подопечных больше не выступают новые чешуйки, они не приносят им боль и не заставляют корчиться от боли. Боль им приносит сам Дотктор вместе со странными микстурами и уколами. Он говорит, что это поможет им, что скоро боль уйдет и им станет лучше, но это лишь ложь, способная унять детскую истерику. Дотторе, если честно, терпеть не может детей. Они глупые, они капризные, вечно плачут и ломают всё вокруг. Но именно ими проще всего управлять, проще мешать их кровь с токсичными реагентами и веществами, которые могли бы навсегда вылечить их от страшной болезни, вернуть нормальную жизнь и сделать счастливыми.

Но всё это ложь. Никто не выходит из лабораторий живым.

Дотторе на самом деле не хотел никого убивать и был бы намного счастливее, если бы подопытные выживали. Их смерть означала его провал и предвестник терял контроль над эмоциями и больше не сдерживал свой гнев. Он мог ударить своего подопытного, связать и оставить его в сыром подвале, где его конечностями хотели бы полакомиться крысы. Он винил их в отсутствии прогресса и срывался, когда очередной ребёнок в муках умирал, не достигнув той скрытой силы, что пряталась в каждом из них. В такие моменты он проклинал архонтов и селестию, что позволили подобному чуду случиться, а потом отняли его, дразня божественной силой, но не давая возможности прикоснуться к ней.

Он идёт вдоль запертых палат, более похожих на тюремные камеры. Эту больницу он организовал сам. В каждой маленькой комнате спрятан невероятно ценный ребёнок, добытый потом и кровью из трущоб, у бедных родителей или пустынников. Дотторе лично сам никогда не занимался подобным. Больных ему доставляли агенты, специально обученные особым техникам убеждения. Доктора не волновало происхождение ребёнка или его пол. Он не испытывал к ним эмоций, воспринимая их как живых механизмов, над которыми привык работать. Особый интерес у него вызывали лишь те, кто был силён не только телом, но и духом. Очень многие умирали в первую неделю, не выдержав экспериментов. Выжившие получали лучшие комнаты, лучшее питание и отношение к себе. Дотторе всегда считал, что среди них у него нет любимчиков, но из раза в раз посещал одну конкретную палату.

    — С добрым утром! — Дотторе резко открывает дверь и врывается в комнату как настоящий ураган. Коллеи, маленькая, но очень сильная девочка, лежит съёжившись на кровати. — У меня для тебя просто отличная новость!