тут пост

да, это первичные концепты самого Марка, но дальше в тексте вы поймёте, в чем вся идея

...Утро было озарено приятным золотистым светом солнца. Выходной день - правда, даже его мама предпочитает провести на работе, и Марк этому даже рад. Так спокойнее. Он просто сделает уборку и приготовит обед и ужин и потом сможет делать что захочет. Пусть отношения с матерью у него были не самые простые, по сути, его не особо заставляли заниматься бытом. Его практически даже не просили, уроки его тоже не проверяли. Только потом едко комментировали результаты. Ей было всё равно, что он делает, где "шляется", если только не "пялится на всех встречных парней" - по сути это были её домыслы, прям на каждого он не пялился и не западал.
Так или иначе, со всеми своими делами он закончил довольно быстро, после чего собрал свою сумку и отправился на прогулку с Маринетт. Честно говоря, он был бы рад даже провести этот день в коллеже. Перевестись в коллеж имени Франсуазы Дюпон было действительно хорошей идеей, хотя поначалу Марк сомневался, что ему это поможет. Надо сказать, маму не особо воодушевляла идея разбираться с проблемами сына, и она очень злилась, что он их вообще себе завёл. "Ты бестыжий болван! Мало того, что по жизни меня позоришь, так еще мне теперь надо тратить время на сбор документов!". У нее было лишь две причины заняться этим самым переводом: во-первых, как раз позор: из-за того, что её сын умудрился влюбиться в одноклассника-"дебила", пойдя по стопам папаши-извращенца, могло пойти много слухов, а это значило, что многие её коллеги по работе узнали бы, что сын такой сильной серьёзной бизнес-вумен - малолетний извращенец. Женевьев до чёртиков боялась, что будет на дурном слуху. Что люди будут говорить, что она собственного сына не смогла нормально воспитать, значит, и бизнес ей доверять нельзя. И кто знает, что там еще за предрассудки мариновались в её голове. Ну а во-вторых - директор предыдущего коллежа практически исключил их с Ксавье обоих. Причем Марка будто бы ради его же блага, дал хорошую рекомендацию для нового заведения. Расхвалил на бумаге как тихого прилежно ученика, у которого, мол, всегда идеальные оценки и он, мол, сверхстарателен. Мать никогда в этот образ не верила, говорила, что он вовсе ничего толком не умеет, тупой и медлительный, хотя мальчишка действительно учился хорошо да и этого Ксавье подтягивал, потому и влюбился. Директор опасался, что если Марк останется, то до него доберутся приятели Ксавье. Те, которых не удалось исключить заодно с главным составом хулиганской банды. Мальчик не сдавался в подробности и не рассказывал Маринетт детали того, почему перевёлся в её коллеж. Пусть они друзья с детства, и о некоторых вещах она догадывалась сама, но ему не хотелось чтоб она потом волновалась и возмущалась. История была действительно тёмная и чуть не стоила Ансьелю целостности рук да и вообще жизни. Пару раз.
Рук, которыми он сейчас добавлял свои небольшие детали к дизайнам подруги на её эскизах, иногда шутя про Адриана. Сам он не то, чтобы был знатоком моды и хорошим художником. Но был аккуратистом. Внезапно телефон девушки запищал - срочные новости. Она достала и включила, а в новостях некая особа вещала, что именно она лучшая подруга Ледибаг. А на плече держала обморочно висящую шатенку. Маринетт вдруг моментально вскипела, вскочила с фонтана, роняя скетчбук и карандаши.
— Как же меня затрахала эта Лила Росси! — выкрикнула она. Марк чуть не подпрыгнул от неожиданности. Но потом даже усмехнулся. Маринетт, конечно, всегда была очень эмоциональной девушкой, но чтоб так материться, да еще в общественном месте... Видимо, Лила её действительно "затрахала". Между тем, Мари уже вспомнила о том, что она тут не одна. Повернувшись к Марку, она стала извиняться:
— Прости пожалуйста, я ужасный человек. Я… ээээээм… я просто… она попала в беду, мне её жаль… надеюсь, Ледибаг и Кот Нуар её спасут как можно скорее, да… просто её стало очень много в моей жизни, — пробормотала она. Мальчик сощурился, встал и быстро собрал ее карандаши, а потом обнял девушку за плечи.
- Успокойся, Мари. Не нужно извиняться передо мной. И как же ты можешь быть ужасным человеком? Ты всегда всем помогаешь, поднимаешь настроение, - он слегка потыкал кончиками пальцев в её щеки. - Может, пойдём в более уединённое место? И не пытайся сбежать от меня с какой-нибудь нелепой отмазкой, я знаю это выражение лица. Расскажешь мне, чем она тебя так достала?

My skin is wearing thin
My heart has turned to black
A̷͚̲̳̹͔͐̓͆̇̆͌̕͝ṉ̴̨̖̥̺͎͔̻͕̹͑̕͝d̴̡̜̯̪̣̣͚͔͓̂̀̐ͅ ̸̞͖̺̬͓̣̜̪̪͇̈͛̔̽̔́̂̽̋͆̆͌̑̕͠I̵̧̒̓̈́̍̾̄̌͗̇͂̏̒͐͠ ̶̜̦̩̱͕́̓̄̎́͘ĉ̴̡̧͈̘̻͎̇͗͊̎̎͂̾͂a̷̜̮̭̗͆͌͒͌̑̀̈̓͂̏̉̈̚͝ǹ̴̟̯͗̿̂̓̎̏̄̈̕͠'̵̗̤̦̲̟̦̲̝̯̏̊͆̎t̸̢̛̘͓̟̮͙̟̘͂̀̈́̀̄͋̋̕ ̶̨̯̟͍̺̣͎̥́̍̔̈̕͝g̵̨̧̳̟̝͙̠̮͙͖͖͎̳̣͗̇́̉͆͐̽̓̃̒̿́͑͝ȅ̴̜̗̜̱̥̪͕̬̼̗͗̿͛̍t̸̢̢̞̘͈͚͖̟̮͚͕̼̠̒͝ ̷̧̣͎̘͓͍̠̼̮̠̪̀̔̆́́̐̌͒̂̈͆̊̾͝t̸̡̛͇͕͉̩ẖ̸̺̲̥̲̣͚͖̓̒̀́͜ê̶̡̡̮͈̥͖̔͆͑̃̎̕ ̷̢̯͕̦͕̹͇̈̂͂̈̈́d̵̝͎̻̞̊̈͋͋̿̉ḛ̸̭͖̹̳̝̞̾̍̽̏̀̐̇͋͘͝͝v̴̬̠̠̣̤̋͗̎į̵̡̢̼̞̜̖̗͇̥̮̳̦͗̓͂͛́̀̀́̄̕͜͝ļ̵̡̛̛͓̭̫̬̭̤͇̈́̈́ ̷̧̻͖͎͚̔ǫ̸̛̻͔̻͚͉̃͌͌̉͂̂̆̈́̊̚͠͝f̶̩̪̫̰̬͍̬̩̰̓͐͗̐͛̅͑̚͝f̸̰̯̐͌̇̀͝͝ ̴̧̨̭̥̖̤͎̙͉̙̯̀̏̕͜͝͠o̶͇̗̭͔̹̯̤̘̪̤̲̬̳̅̓͛̈́̿͊̒̈̆̇̋́͜͠ͅf̵̧̘̰̞͕̰̦̬̠̾͋̃̏̂ ̷̯͓̭̝̥̙̈́̓̚͜m̴͕͛͒ỷ̴̡̢̰͚̭͎̟̞̣̤̫̻̱͈̻̓͗̍̿̔͑̋̕͝͠ ̶̺̤̌͐̓̄̍͐b̷̨̫͎̺͍͎͇̦̫̤̾͐̊̏̈̐͌̀͋̐͐͒́̚͜͜ͅa̸͍̮̘̖̳͎̫̥̱̖͛̾͂̑͋͌̿͌͋ͅc̴̢̡̛͓̰̰̭̺͉̯̫͈̬͕̽̒̈̀̚͝͠ͅk̷͚͕̣̰̥̋̓͛́̿̅̚͘͝ͅ


Всё должно было закончиться этим. Это был лишь вопрос времени, и время не проблема, если в твоём распоряжении - ТАРДИС и её пилот. В распоряжении Сайбириума они были.

С чего Мастер взял, что Сайбириум проявит уважение к его личным границам и не попытается взять над ним контроль, он сейчас не в состоянии вспомнить и сам, и не только потому что с каждым днём ему всё сложнее мыслить ясно. Есть большая вероятность, что с ясным мышлением у него были проблемы уже тогда, просто иного толка - что ему так невыносимо было превосходство Доктора, что он готов был на что угодно - буквально, на что угодно, - только чтобы хоть немного склонить весы в свою сторону. Ему было плевать тогда на благородство или подлость нового союзника - он просто не рассчитывал, что их союз проживёт так долго. Что он сам - проживёт так долго. В конце концов, он сделал всё для этого. Новая раса киберменов, изготовленная им собственноручно из полуразложившихся трупов убитых им же Повелителей времени? Доктор не могла позволить ему - им - выжить после этого. Не имела права.

Но даже тут Мастер просчитался. Пришлось спасаться бегством, просто чтобы Доктор не восторжествовала хотя бы в этом. Именно тогда, пока он пытался смириться с новой - очередной - неудачей, его гамбит с Сайбириумом выстрелил прямо ему в лицо. Не буквально. А лучше бы так.

Как выяснилось, Сайбириуму пришлась крайне не по вкусу потеря перспективы мирового господства во главе новой киберрасы. Его новый бизнес-план? Провернуть то же самое, только путём многократного вмешательства в таймлайн и - руками Мастера. Мнения Мастера он об этом, разумеется, спрашивать не стал. Будь Сайбириум человеком - гуманоидом, - Мастер решил бы, что тот просто решил таким образом поквитаться за неудачу, но ничего человеческого в искусственном интеллекте не было. С тем же успехом он мог бы рассчитывать на человечность Матрицы. Так что - просто голый расчёт, ничего личного.

Ничего личного в том, что, стоит Мастеру на секунду потерять фокус, он обнаруживает себя на другом конце галактики, два века назад, три тысячелетия спустя, в проводах собственной ТАРДИС, саботирующим чужой корабль, по локоть в чьей-то крови.

Мастер не имеет ничего против саботажа или убийств. С чего бы? Что ему совершенно не по вкусу - это не быть у руля в собственной голове.

Так что он сопротивляется. Запихивает Сайбириум как можно дальше, как можно глубже, там, где ему до руля не добраться. Только вот не учитывает, что из глубин подсознания проклятому AI будет только проще взяться за его, Мастера, перепрошивку. Сны и реальность начинают мешаться друг с другом, даже когда Мастер перестаёт спать. Мастер окончательно перестаёт вести счёт, где и в каком времени он снова отключился и потерял несколько часов. Имеет ли это значение? Он не знает. Однажды Сайбириум добьётся своей цели, и, может, тогда Мастер станет ему не нужен. Может, тогда он вернёт ему контроль. Не стоит ли тогда просто дать ему делать то, что он хочет?..

Это - официальная версия. Это - то, что Мастер старательно думает, пока направляет ТАРДИС к определённому астероиду, где у одного конкретного хакера, говорят, можно за баснословные деньги купить био-вирус, способный убить любую операционку в твоём теле. Созданный для выведения из строя киборгов и так называемых "усовершенствованных людей", конечно, но для Мастера тоже - то, что Доктор прописал. Мастер продолжает думать мысли о смирении и принятии собственной участи, когда находит хакера, когда заставляет его отдать ему вирус, когда убивает его - на этот раз, осознанно. Когда залпом опрокидывает в себя пробирку - тоже. А потом его перемыкает, как компьютер, в который запустили вредоносное ПО, и он кричит от боли до забытия.

Долгая история вкратце - не стоило убивать того хакера, конечно. Стоило запереть его в какой-нибудь изолированной крепости на безлюдной планетке - у Мастера даже была на примете такая с давних времён, - чтобы сидел там и доводил свою игрушку до ума, а не торговал халтурой. Био-вирус помог лишь постольку-поскольку - по крайней мере, теперь в распоряжении Мастера были периоды ясности, в которые ему не нужно было держать себя в непрерывном фокусе, зная, что любое его слово, любая его мысль будет перехвачена врагом в его собственном теле. Обратная сторона медали - эти периоды конечны, и Мастер не всегда успевает отследить их конец. Не успевает собраться. И тогда - провал.

Поэтому он здесь, когда его находит Доктор - на Земле, в Англии начала XIX века, в лондонской кофейне, открытой век с лишним тому назад одним экцентричным греком. Мастер - здесь, пьёт третий кофе подряд, как будто не страдает от вынужденной бессонницы, как будто и так не отпугивает людей нервным неспокойствием и лихорадочным блеском в чёрных глазах. Его ТАРДИС - где-то на космической станции за пять миллионов лет отсюда. Манипулятор временной воронки, с помощью которого он добрался сюда - с наслаждением разбит в щепки сразу по прибытии. Мастер делает очередной глоток с мрачным отчаянием, с отчаянным торжеством: здесь ты ничего не сможешь сделать, думает он про себя, но не себе.

Моргает.

И обнаруживает себя в сумерках у незнакомого ему горящего - догорающего - дома.

Его лёгкие болят от угарного дыма, он надсадно кашляет - и только теперь понимает, что каким-то образом фирменная фарфоровая чашка из той кофейни всё ещё в его руках. Его снова окровавленных руках. Он отпускает её, и она разбивается на крупные осколки под его ногами.

Появление Доктора в тот же момент столь же неожиданно, сколь и абсолютно ожидаемо - по непостижимой логике кошмара, в котором он, видимо, прописался навечно. Мастер растерянно моргает в её разозлённое лицо. Он понятия не имеет, о чём она говорит, но дом в огне рядом наводит на некоторые подозрения. Он смотрит на пламя несколько долгих секунд, пытаясь вспомнить - хоть что-то. Тщетно.

- Я бы не возражал, - хрипло отвечает он ей в конце концов. Но даже сейчас - даже теперь, Рассилон, даже в своём положении - не в состоянии удержаться: - Давно надо было догадаться, что никакой ты не Повелитель времени. Снова слишком поздно, как и всегда.

— ... и я летела, и это было так высоко... и так... великолепно, – с придыханием вещает Злата, не в силах даже слов подобрать, чтобы описать то, что она чувствовала давно когда-то. Она обмахивает лицо ладонью, улыбается так широко, что улыбки этой хватило бы на весь мир, а может даже и на всю Москву, а на глазах блестят слезы. Реально слезы. Она так счастлива, и все вокруг кажется таким прекрасным, что она не выдерживает. Не могущие облечься в слова эмоции каплями сползают по веснушчатым щекам. Ей так хорошо, вот прямо здесь и сейчас. Голова ее покоится на чьем-то до безумия удобном плече, а пальцы левой руки методично перебирают чьи-то еще невероятно тактильно-приятные пряди волос. Злату просто распирает от этого всего. Может быть потому, что жизнь ее течет так, как она мечтала всегда. Но скорее всего виною тому маленькие цветные таблетки, которые полчаса назад путешествовали с одного языка на другой. Они все семья здесь, кажется, и каждому хочется делиться друг с другом этим бесконечным всепоглощающим счастьем. Плевать, что две трети присутствующих здесь ей не знакомы даже, они все равно все связаны, как-то духовно, что ли. МДМА всегда были ее любимым развлечением.

Телефон с десятком пропущенных и парой десятков непрослушанных голосовых валяется в сумке, возможно не в Златиной, но ей так все равно. Ее целует кто-то, она целует кого-то. Сплетения тел, языков, запахов заставляют ее чувствовать себя невероятно живой. Какое дело ей до тех, кто пытается связаться с нею через бездушный гаджет, когда все тепло – оно здесь вот. Она возможно мечтала бы о Питере так, как мечтает добрая часть окружающих ее. С его невообразимой архитектурой, душевными коммуналками и трехметровыми потолками. С его дождем, влагой и ветрами, пронизывающими даже кости насквозь. С его безудержными тусовками, пьяными и веселыми лицами, отсутствием любых запретов в голове и не в голове. Мечтала бы, если бы не успела там пожить. Там, и много где еще. Ее впечатлений о разных местах хватило бы на несколько суток рассказов, но зачем оно все, если каждый раз она начинает с чистого листа. Новый город, новая история, новые люди, новое все. Неизменным остается лишь имя, ее имя, к которому она так прикипела. Злата думает, что оно у нее было всегда, она просто не знала раньше, как не знала раньше еще много всего о себе и об этом большом необъятном мире. Ее имя и Ваня, который всегда просто Ваня, и больше она его никаким помнить не желает. Он переходит с нею от страницы к странице, от главы к главе, но все, что было до, остается там. К тому же, если бы не он, где бы была она сейчас. Уж точно не здесь, не среди этих прекрасных людей. Где бы был он, если бы не она – это вообще отдельная тема. Он не любит ее обсуждать, Злата – любит.

С тех пор, как у нее появились ноги, она уходила от него сотни раз, и столько же возвращалась обратно, жалея. Ей нравится думать, что без нее он пропадет, ведь наверняка пропадет. Она его ангел-хранитель, и пусть крылья ее теперь эфемерны, этого достаточно для того, чтобы сберечь его. Для себя или для чего-то большего – это неважно. Важно, чтобы он просто был, и она об этом знала. Сейчас она знает, хоть и не думает о нем за последние сутки ни разу, и это дает ей силы побыть собой, побыть для себя, ведь слишком долго она была для него.

Злата проходит на кухню чьей-то большой квартиры, продираясь через завесу дыма. Наливает себе шампанского в кружку с чайными разводами, берет со стола яблоко – не молодильное, а пластиково-безвкусное из ближайшей Пятерочки, она их ненавидит, но ничего не может с собой поделать – обтирает его о юбку длиною по самое не балуй («Злат, а че вообще не без?» – закатил бы глаза сейчас Ваня), кусает. В эту минуту оно – самое вкусное в ее жизни. Все нервы, все струны ее души оголены на максимум. Ей не больно, ей безумно приятно. В тысячи раз сильнее ее ощущения, разве может быть такое на трезвую? Злата не любит быть трезвой. Допивает залпом, огрызок бросает в мусорное ведро, возвращается. Садится на чьи-то колени бесстыдно, потому что стыд – это социальный конструкт, а конструкты – единственное, что ей претит в социальности этой. Если бы у слова «социальный» в словаре была иллюстрация, ею точно стала бы Златина фотка.

Из чужих объятий ее грубо выдергивают сильные руки. Еще не обернувшись она чувствует на себе хмурый взгляд. Оборачивается таки, тянет губы в счастливой улыбке.

— Вааааань, а ты чего здесь? – не строит из себя дурочку, действительно не понимает, как он сюда затесался. Ему не нравится, как она растягивает слова, но она над собою не властна. Ни над языком своим, ни над действиями, ни над мыслями даже. Она полностью отдалась эйфории и возвращаться из этого состояния абсолютно не хочется. Руки ее обвивают его шею. Она как будто бы даже рада, наверное, видеть его. Она вообще всему сейчас рада. Жесткая ткань рубашки приятно царапает хожу, Злата вдыхает судорожно, прижимается к груди его на секунду, и делает шаг назад. Обухом по голове приходит понимание: он ее сейчас заберет.

— Не пойду никуда, – бурчит, забивается в угол дивана, обхватывая колени руками. Так по-детски. Детства у нее никогда не было, поэтому расхлебывать сейчас приходится обоим. Инфантильные, не способные стать друг для друга ни матерью, ни отцом.

панталоне знает — ему нужно чувствовать себя нормально, ему необходимо чувствовать себя почти что особенным перед тем, как он закрывает и открывает глаза. панталоне знает — здесь, сейчас, он едва ли не единственный предвестник без глаза бога, без порчи. он не отмечен богами, которые словно бы издеваются над ним — говорят, что он не достиг того, чего достигли многие другие и у богача сжимаются пальцы в кулаки — до боли, до крови под ногтями, когда они впиваются в собственные ладони сильнее.

панталоне хочет быть если не особенным, то иметь силу. сейчас все, на что он может полагаться — что его не убьют в подворотне; что у него есть навыки боя; что он слишком важная фигура, ведь он управляет деньгами, но он устает от этого. и когда он приходит к дотторе — он не говорит больше о том, что ему что-то нужно. когда он приходит к дотторе — они трахаются, они спят вместе, они говорят обо всем, кроме глаза бога или порчи.

но панталоне думает — если я сделаю больше, я обязательно его получу; но все выходит совсем не так и он зажмуривает глаза, потому что ничего в жизни не идет так, как хотелось бы только тебе. и он это знает — знает, как пахнет бедность, как пахнут стоки и какого это — быть без денег там, где деньги ценятся больше всего. но именно сейчас он понимает слишком четко — он добился многого, но, видимо, недостаточно. и, кажется, так думает не только он.

когда панталоне открывает глаза — перед ним нет больше высокого потолка и удобной постели, перед ним только люди в масках, которых он никогда раньше не видел. лица без улыбок, которые не говорят с ним, которые ничего ему не объясняют и не собираются — он дергает руками, но они оказываются прикованными. ему никто ничего не говорит и он лишь краем уха слышит разговоры о том, что царица, видимо, не слишком уж сильно его жалует, раз дала такой приказ. и внутри все замирает. ему хочется вырваться, хочется спросить какого черта, но он остается обездвижен.

а потом мир вращается и он понимает — то, к чему он оказывается прикован, укладывают в горизонтальную поверхность и ему что-то колят. что? он не знает, но тело бросает в жар. не такой, какой он испытывает с дотторе — совершенно другой. нездоровый. и сердце начинает кровь качать слишком быстро для того, чтобы это было правдой; а потом он чувствует боль. ни с чем не сравнимую боль, от которой выламывает позвоночник, от которой, кажется, он может сломать себе несколько костей и ему в рот запихивают что-то — видимо, чтобы не откусил свой язык, а потом

панталоне впервые позволяет себе кричать, ощущая как что-то холодное сжимает его сердце и желудок; панталоне кричит, потому что только так он может держать себя в сознании. панталоне кричит и ничего не видит перед собой — ни людей, что двигаются как тени, ни того, что они шевелят губами. кажется, они почти что все на одно лицо, но ему все равно. панталоне просто позволяет себе упасть во мрак.

а потом это становится почти рутиной — его приводят в сознание, проверяют жив он или нет, и снова все по новой. кровь, боль, слезы, пот. его волосы давно сбились и теперь прилипают ко всему. его тело исколото иголками, челюсть сводит от того, как сильно он вцепляется в эту чертову штуку между зубов и все, что панталоне слышит:

— неудача. пробуем еще раз.

и, кажется, только на границе перед тем, как потерять сознание окончательно, он видит знакомую фигуру дотторе.

[indent] Азула играет свою роль как по учебнику: смотрит пронзительным взглядом на того военачальника, которому дали слово, вежливо держит свои мнения о предложениях при себе, спрашивает разрешения у отца и брата перед критикой и не дергает ни единым мускулом в ответ на притворно-жалостливые выражения лиц.
[indent] Ей не надо уметь читать мысли, чтобы понять неширокий спектр эмоций этих стариков. Время Ее Высочества закончилось. Наследный принц занял свое законное место и теперь вторая дочь Хозяина может надеяться только на удачный брак. Какая досада для такой девушки, ведь она окончательно захватила Царство земли. Теперь ее ждет материнство и управление особняком, в котором поселят ее мужа, управителя вотчиной, министра, военачальника, далекого родственника, занявшего позицию при дворе другой страны.
[indent] От этого ей сводит скулы. Азула знает участь принцесс, но вместе с тем она знает свои таланты. Она носит при себе наточенные до болезненной остроты кинжалы, горит холодным белым огнем и режет словом сильнее, чем солдат любым оружием. В течение всей своей жизни она послушно выполняла приказы отца без каких-либо задержек, без причины на то, чтобы получить его неудовольствие. Она — сильный маг, хороший стратег, мастер манипуляций и знаток дворцовых игр. Такую не выбросят как кость первому попавшемуся политическому псу.
[indent] Но все-таки. Все-таки…
[indent] Эти взгляды скребут ее идеально отполированную броню, оставляя на ней следы от кошачьих когтей. Скребут ее кожу, на которой выступают мелкие капли крови. Заставляют зудеть пальцы от знакомого жара, что копится изнутри. Сводят мышцы лица маслом из сумок медиков, растертое перед тем, как сшит края глубокой раны.
[indent] Азулу хотят списать со счетов. Азуле собираются отказать в ее влиянии. Азулу готовятся задвинуть на второй план. И если она не хочет сжечь заживо на медленном огне каждого, кто строит такие планы, то она соврет в первую очередь самой себе.
[indent] В отличие от своего брата — его версии из далекого прошлого — она умеет держать себя в руках. Она играет свою роль по учебнику и выходит из зала совещаний спокойным шагом, словно ее пламя не рвется наружу. Азула не имеет права его выпустить, как и не имеет права на слабость, а потому лишь ждет того, когда настанет то самое время. Или когда она хотя бы доберется до своей спальни, чтобы изорвать черновики писем и приказов.
[indent] Азула не обращает внимания на торопящихся слух и ходящих в сборах придворных, пока не замечает знакомую фигуру у колонны. Зуко вышел из зала еще до нее, однако дойти до четырех безопасных — относительно — стен все равно не успел. Она хочет этому удивиться, но не находит в себе на это сил: пусть он и старший, но держать себя в руках, как полагается более взрослому, никогда не умел. Большой недостаток для будущего Хозяина Огня и большая помощь для тех, кто хочет использовать его в своих целях. Поэтому Азула не собирается жаловаться такому подарку.
[indent] - Переполняют эмоции от первого собрания? - спрашивает она. Ее тон выдает лишь часть той стали, которая обычно режет собеседников. Такой Азула бережет для Тай Ли, Мэй и тех, кого надо убедить в своей безобидности.
[indent] Теперь еще и для малыша Зузу. До чего же она докатилась?
[indent] - Не стоит их показывать здесь. Дворец небогат на тех, кто уважает чужую приватность. Идем. Ну же!
[indent] Их комнаты находятся в одном крыле. Отец решил, что его дети должны иметь близкие отношения. Отец ожидает, что каждый будет держать другого под контролем. Отец всего лишь чтит традиции, по которым дети королевских кровей всегда живут именно в этих комнатах, пока они не станут лордами и женами вельмож. Азула не думает о причинах: это никак не изменит ни их разрушенные связи, ни ее планы.
[indent] Она не оглядывается и не ждет реакции от Зуко. Он пойдет за ней хотя бы потому, что хочет знать ее коварный и жуткий замысел, которого не существует. У двери своих покоев Азула останавливается, открывая дверь и демонстративно отходя в сторону, чтобы пропустить драгоценного наследница внутрь и уже потом зайти самой. Хлопок за спиной в обставленной комнате звучит глухо.
[indent] - Садись, Зузу, не стой столбом. Я не кусаюсь, как ты уже успел убедиться. Даже напротив.
[indent] Она сама бесцеремонно падает на одно из кресел и перекидывает ногу на ногу. Пыльный сапог ложится на вышитую золотом ткань надутого пуфа.
[indent] - Ты хорошо проявил себя на собрании. Даже принес неплохие предложения. Отец будет доволен. Однако ты выглядишь так, словно хочешь сжечь весь дворец к чертям. В чем дело?

О, это, конечно, восхитительно - то, насколько она на грани. На грани, куда поместил её он сам.

Когда-то, он мог метать в него злые слова, что дротики - мог бы и настоящие дротики, право, - и та версия Доктора, та его инкарнация, только-только узнавшая, что его лучший враг, худший друг пережил Войну; что хоть кто-то её пережил; что он, Доктор, оставил в живых хотя бы кого-то из своего (ха!) народа, лишь расправила бы плечи, чтобы было проще целиться. Мастер мог сжигать, убивать, устраивать диктатуру на всей его любимой вшивой планетке, разрывать Паутину времени голыми руками - и всё равно получал прощение, которого не хотел, и любовь, которая на деле была лишь глубоким отражением вины, а потому ничего, ничего не стоила. В том Докторе, с этим его "подставь другую щёку", было порядком от смешного земного божка. Только если Иисус любовью и жертвенностью без границ искупал грехи всего человечества, то Доктор в случае с Мастером - о, определённо свои. И оттого его терпение с ним было как будто бы безгранично.

Не теперь. Теперь ей достаточно одной колкой шутки, чтобы за светлыми локонами сорвало резьбу - и Мастер, всё ещё не вполне понимающий, где находится, с дымом в голове и лёгких, позорно застигнут врасплох, когда она хватает его за грудки и встряхивает, и снова; на какой-то миг всё его равновесие - в её руках, и земля под его ногами плывёт то ли от угара, то ли силы ненависти в её глазах, которая почти буквально сбивает с ног.

Но уже в следующую секунду Мастер находит - себя и почву под ногами. И хрипло, покорёженно смеётся, пока в его глазах плещется, неразбавленной, горькая, чёрная злоба.

"Ошибку", она говорит. Ошибку. Одно это слово - как и вечно, как и всегда, - отдаётся болью и обидой в его сердцах. Теперь она жалеет о том, что не убила его тогда. Теперь она об этом жалеет! Он дал ей в руки возможность закончить это всё, для них обоих, навсегда - и что? Столько раз прежде Доктор нажимал на курок, буквально и метафорически, зная, что убивает, или, наоборот, давая уйти, - и Мастер... Мастер почти верил в эти моменты, идиот, что это хоть что-то значит. Но стоило покровам спасть, как обнажилась суть Доктора, какой она всегда была. Ей не хватило даже порядочности в этот раз нажать на курок самой.

Он хочет было ткнуть её в это тоже - вроде как, "Не вышло бы, ведь здесь нет никого, чьей жизнью ты могла бы пожертвовать", - но его хриплый смех вдруг обрывается, резко переходя в такой же тяжёлый кашель: проклятый Сайбириум, используя его тело для передвижения, как грибной паразит - выеденный им же труп жука, не подумал воспользоваться обходной дыхательной системой, чтобы избежать отравления Мастера угарным газом; не подумал даже просто задержать дыхание, на что тело Повелителя времени было способно в течение полных нескольких минут.

Открытие не делает Мастера душевнее. Всё ещё кашляя, он изо всех сил отталкивает от себя Доктора, чуть ли не рыча:

- Что я наделал? Что ты наделала! Ты... - Он с усилием набирает в горящие лёгкие больше воздуха и тратит весь его на то, чтобы выплюнуть ей в лицо: - Это всё твоя вина!

Имея в виду Сайбириум, свою потерю контроля над ним, но на самом деле - действительно всё. Всё плохое в его жизни было по вине Доктора. Вся его жизнь была по вине Доктора. И она посмела не дать ему избавления хотя бы от этого.

В то же самое время, сквозь отчаяние и ярость, та часть его мозга, что сохраняет научное хладнокровие, наконец замечает ему: мы всё ещё не знаем, что именно произошло. Тогда как Доктор - очевидно в курсе. И будь ситуация хоть на толику иной, он бы никогда не опустился до этого, никогда не признал бы, что осведомлён меньше; что всё это - чем бы оно ни было - не часть его коварного и, вне всяких сомнений, идеально продуманного плана.

Но его руки в крови, его лёгкие с трудом выкачивают из себя дым, он всё ещё понятия не имеет, за чьей жизнью пришёл в этот раз, - а, меж тем, Сайбириум может вновь захватить контроль в любой момент. И тогда он так и не узнает. (И Доктор тоже, но о другом.)

Поэтому он отводит глаза и, глядя исподлобья и в сторону, нехотя спрашивает:

- Но... что я всё-таки сделал?

Это должно было стать веселым приключением. Интересным, ни к чему не обязывающим, даже больше прогулкой чем путешествием, если честно. Хотелось разрядиться и ни о чем не думать, показать Яз будущее, избегая войны с далеками и ту историю с телешоу, конечно. Просто будущее, с их летающими автомобилями, антропоморфными андроидами и путешествиями сквозь космос туда, куда не ступала нога человека. Что-то в этом роде. Что-то, где мне не придется сталкиваться со сложными проблемами и решать их в ущерб себе.
Конечно, этого было слишком много. Не стоило и надеяться. Может быть, именно поэтому я выжидаю, когда ТАРДИС останавливается, и не открываю дверь первой. Пускай Яз посмотрит, что там. Пускай вдохнет свежий воздух одной из земных колоний далеко в космосе и удивится, как же глубоко ее народ умудрился пролезть. Я закрываю глаза, и -
- Доктор? Тут ничего нет...
Ее голос обеспокоен, но она думает, что это старушка ТАРДИС опять занесла нас не туда. Любительница подурачиться. Ясмин понятия не имеет, что это может означать, что это означает, потому что я загривком чувствую, что что-то не то. И первое, что я ощущаю в связи с этим - усталость.
Это чувство преследует меня еще с Флюкса, со всего, что... со всего, что он под собой хранил. С Тектеюн, с часов, которые лежат глубоко в ТАРДИС, так глубоко, что я н найду их, если не захочу. А я не хочу. Но даже несмотря на это, все произошедшее давит невидимым грузом, и я чувствую себя бесконечно уставшим. Бесконечно - примерно столько, сколько длится моя настоящая жизнь.
- Что? Нет-нет-нет, не может быть! Мы точно попали куда надо, - я подскакиваю и подбегаю к Яз, чтобы удостовериться своими глазами, что действительно ничего, просто голый осколок камня, никакого терраформирования, никакого поселения. Ничего. - Не может быть. Она должна быть здесь! Что-то не так.
Что-то не так, и очень серьезно, и, кажется, это касается всего таймлайна и всей истории человеческой расы - я хватаю руку Яз, когда она пытается выйти, и затаскиваю обратно в консольную. Несколько прыжков назад во времени и пространстве под напуганные вопросы Ясмин и мои собственные суматошные ответы - ответы, призванные уменьшить ее панику, но с этим я, кажется, не справилась. Каждый раз за дверью - пустота, тишина. До тех пор, пока я не добираюсь до Земли, а там...
Там нас ждет неприятный сюрприз. Земля больше похожа на Модас, сплошь кибермены, и это выбивает из меня дух. Мы стоим на пороге ТАРДИС, растерянно вглядываясь в толпы марширующих киберменов, и я как будто знаю, откуда это взялось. Как будто еще не мозгом, но подсознанием понимаю, кто этому виной.
- Нам надо что-то с этим делать? Найти, откуда все это началось, устранить то, что помешало истории развиваться как надо, - неуверенно подает голос Ясмин, и я взмахиваю руками.
- Да. Надо. Именно этим я и занимаюсь. Надо найти точку расхождения, но Яз, тебе нельзя со мной идти. История затронула события до твоего рождения, а это значит, что ты можешь существовать только в пределах ТАРДИС. Ты - парадокс, но она защитит тебя, пока я со всем не разберусь.
- Я не оставлю тебя одну!
- Ты меня слышала? - меньшее, что мне сейчас нужно, это препирательства, но как же она упряма! Как и большинство из них, да, но голос разума все больше затеняется в ней... тем, о чем я не хочу думать. - Выйдешь за эти двери - и перестанешь существовать, выйдешь за эти двери - и я не смогу тебя найти! А если даже у меня получится все исправить, я и не буду тебя искать. Если ты меня не послушаешь.
Это жестоко, но это срабатывает. Яз замолкает и уходит вглубь ТАРДИС, оставляя меня наедине с консолью и колотящимися сердцами.
И, когда я нахожу виновника торжества, я ни капли не удивлена.
- Что ты натворил, - зло прошипела я, подходя к Мастеру. - Это была очередная попытка привлечь внимание? Думаешь, я не остановлю тебя?