коли там п у с т о, значит тут собрались, те кого л_ю_б_и_л
но непонятно, как их обратно бросить в ад
// и дабы з_а_п_е_р_е_т_ь в себе их, мне не хватит в о с е м ь врат //
Крови здесь было больше, чем ей казалось. В Мунго она приходила ещё маленькой, детскими пальчиками хватаясь за мамину мягкую ладонь, и она никогда, н и к о г д а не видела здесь алого. Светлые стены, улыбки на лицах привет-ведьм, длинные, манящие своей таинственностью коридоры с множеством палат, скрывавших в себе чьи-то удивительные истории. В одну палату они приходили часто, за третьей от окна дверью, немного облупленной с внутренней стороны, долгое время их визитов ждала прабабка Виолетта, а затем перестала. Тогда Друэлла сказала своей дочери, что та отправилась в лучший мир.
| «Бабушка будет отмечать с нами Рождество?», девочка искренне поверила, что мир, о котором говорила мама, это их мир, мир живых и здоровых, ведь из Мунго другими не выходят. «Бабушка умерла», нужно было сказать ей раньше, но как объяснить ребенку, что… «Что значит у м е р л а?», смерть? Взрослые произносили это слово иногда и всегда печально опускали взгляд. Смерти не место в детском мире. «Умерла – это…». | |
Умерла – это растворилась. Исчезла. Застыла во времени. Уснула навеки. Умерла - это оставила всех с воспоминаниями о себе и пожитками, уместившимися в четыре коробки. Четыре стадии смерти. У м е р л а – э т о п р о ш л а к а ж д у ю и з н и х.
Больше этих воспоминаний никогда не было. В Мунго был алый. Неровными пятными покрывал лимонный халат целителя, бисером сыпался на белоснежную больничную плитку, стерильную до скрежета, до въевшегося в кожу запаха антисептиков. За каждым кабинетом здесь был алый. В каждом кабинете здесь была смерть. Это уже не те детские воспоминания о светлом месте, где всех спасают. Это новые, произрастающие из каждого нового дня, местами болезненные, местами невозможные, местами страшные, скорбные, пахнущие бубонтюбером, слезами, звучавшие мольбами и кашлем, воспоминания, заместившие собой всё светлое, что было. Это другие, теперь_уже_взрослые, и в них было много алого.
Слишком много. Все считают, что смерть обязательно черная.
Но у неё другой цвет.
- Приветствую, господа целители-стажеры, - на четвертом этаже сегодня было тихо. Редко, когда так. Главный целитель отделения нравился Андромеде, всегда очаровательный в своем спокойствии и хладнокровии, всегда готовый научить и дать профессиональный совет, но в этом отделении она ни за что не осталась бы. Четвертый этаж ей навсегда окрашен в алый, отталкивающе пропитан горьким бадьяном и воспоминаниями, о которых хотелось бы забыть, людьми, которых хотелось бы не видеть. Странно было встретить его в стенах Мунго, волшебнице всегда казалось, что такая работа не для Лестрейнджей. И не для Блэков, но ведь и она теперь «не». Тень всего, что было между днем, когда их дороги переплелись и днем, когда всё закончилось, померкла летом семидесятого. Ещё двух лет не прошло, а сколько должно было, чтобы слова остыли? Чтобы крест, поставленный между ними, можно было вынуть из земли за ненадобностью. Сколько лет должно пройти? Андромеда не хотела вспоминать ничего из того, что было «до». Не хотела, потому что вести скальпелем по живой плоти без анестезии – { больно }.
Игнорировать получалось плохо, а все попытки выглядели как в дешевом театре, слишком неестественно.
// лишь бы это скорее закончилось //
// лишь бы это скорее закончилось //
// лишь бы это скорее закончилось //
Обернуться и случайно наткнуться на взгляд или прислушаться, и услышать, как тонким шипящим за спиной тебя называют «предательницей крови», выглядело в её воображении как кошмар наяву. И он сбывался. Раз за разом. Воздух на четвертом этаже был отравлен. Не растениями. Не зельями. Он был отравлен им, и отравлялся с каждым днем сильнее, пока её не перевели бы на пятый этаж, где спокойно, где тихая гавань, где она будет рядом с Тедом, где любой алый не будет выглядеть также страшно, как здесь.
- За ночь в отделение поступило три новых пациента, - голос главного целителя звучал спокойно, и все, до этой секунды напряженно ожидавшие чего-то, что будет им не по силу, выдохнули и опустили свои плечи в расслабленном состоянии. Она не могла. Сколько бы приятных новостей не прозвучало в этих коридорах, сколько бы раз целитель не объявил, что всё хорошо, пока здесь Рабастан – спокойно быть не могло. Он – олицетворение её беспокойства. Напряжения. Постоянной тревоги, постоянного желания сбежать без оглядки, как на изломе весны семьдесят первого, - и вы займетесь ими самостоятельно, изучите симптомы, поставите диагноз и начнете лечение, - целитель хитро повел глазами по напряженным лицам стажеров, накаляя изначально снятую тревогу и, немного погодя, добавил, - дам одну подсказку – у мистера Палмера отравление не из-за гербицида, как вам покажется вначале. По остальным ничего не скажу, думайте, стажеры, думайте, - «думайте», вторило эхом в сознании, она подумает, да только так классически от страха совершить ошибку, эти же ошибки и совершать. Она подумает, под тремор рук набивая косяки, ценой чего?
тому, что тут у_м_е_р_л_о, в рай не влезть
но допустим, если д е р ж а т ь это в каждой песне
// то пусть сердце вместит в себе миры //
и мы в м е с т е – ад пуст, и все бесы здесь
Жизнь будто смеялась над ней, когда, войдя в один из кабинетов, она увидела там Лестрейнджа так поздно, что пути назад уже не было: дверь захлопнулась, стажеры разошлись. Нервно глянув на него, Тонкс взяла со стола карту больной и перо. – Здравствуйте, мисс… ис Таббс, - Меда улыбнулась ей нервно, коротко и уткнулась в историю болезни, - значит, вчера вечером вы выпили чай и ближе к полуночи стали чувствовать себя хуже: плохой сон, нервное состояние, галлюцинации? – волшебница подошла к пациентке и нащупала её пульс, тот явно зашкаливал выше нормы в два раза, без специальных подсчетов. – Пульс сто двадцать. Что за чай? – она наклонилась, чтобы заглянуть в глаза девушки, - зрачки расширены, рассеянный взгляд, - осмотрела кожные покровы, - сыпь отсутствует.
- Обычный чай, с черной смородиной, помогает от тошноты, - голос неровный, нервный, темп сбивчивый. – Чай сами делали? Тошнота когда началась? – она глянула невольно на Рабастана, выискивая поддержки у того, кто её оказывать не желал, но приходилось. В этом кабинете он главный, а она – лишь руки и вопросы на уровне стажерки первого года. Всё ли она правильно спрашивала? На то ли обращала внимание, на что следовало обратить? – Тошнота, ну… пару дней назад. Голова немного кружится ещё. Чай делала сама, добавила сушеные ягоды смородины, которые с лета остались, а что, это из-за них? Но я не в первый раз так делала и раньше всё было в порядке, - «смородины ли?». Девушка сжала пальцы в ладонях, пытаясь избавиться от тремора, и рассеянно глянула на Андромеду. У той остался лишь один вопрос.
- Вы уверены, что это была смородина?
Ягоды белладонны очень похожи на неё. Не разбираясь в растениях, можно перепутать одно с другим. Миссис Таббс могла случайно вместе с ягодами смородины захватить одну-другую белладонны, если куст случайно вырос где-то рядом. Отравись она сильнее, целители уже наблюдали бы сильное возбуждение, галлюцинации, доводящие до бешенства, но этого не было, значит в организм попало не больше одной-двух ягод. Не так страшно, как могло бы. Пара капель универсального противоядия помогла бы ей, не так ли? Не задавая вопросов, Андромеда глянула на Рабастана. Впервые за долгое время хотелось, чтобы он что-то сказал. Хотя бы, что всё так просто, что даже такое р а з о ч а р о в а н и е, как она, справится с задачей. Что-нибудь, лишь бы только не заставлять барахтаться в глубокой воде в одиночку.
Они ведь когда-то были друзьями. Нельзя ведь настолько всё перечеркнуть. Эта девушка не виновата в том, что Андромеду нарекли предательницей, она не должна отвечать своим здоровьем за чужие ошибки и обиды. – Полагаю, что у миссис Таббс отравление белладонной.
«Полагаю, что у меня отравление тобой, Рабастан».
