Пожалуй, до появления Сабрины на свет именно Эмброуз был официально признан самым большим сумасбродом в семье. Он умудрился познакомиться с Кроули, проникнуться революционными для того времени идеями Алистера и попытался уничтожить Ватикан, за что оказался приговорен к заточению в доме семьи Спеллман на долгих 75 лет.

Просто чертовски умен. За столько лет сумел вдоль и поперек изучить обширную семейную библиотеку, поэтому может потягаться в эрудиции с самым Люцифером. Эмброуз — вечный спаситель непутевой кузины, которая без него не пережила бы и собственные именины. Саркастичный, начитанный, едва ли не всезнающий (на фоне Сабрины так точно), преданный семье, влюбчивый, очевидно, ранимый, эмпатийный. Способный колдун с удивительно развитым чувством ответственности, по всей видимости, сказалось наказание за подрыв Ватикана, в некоторой степени Эмброуз — голос разума Сабрины, привыкшей действовать интуитивно и часто рубить с плеча.

Даешь классную siblings-динамику с взаимной поддержкой, легкостью и готовностью оказать помощь 24/7 в Аду, Раю и на Земле. Эмброуз покрывает Брину перед тетушками, Брина — Эмброуза, самой же Сабрине не вывезти ни тест по некромантии, ни тем более грядущий апокалипсис без посильного участия кузена. В первых двух сезонах Эмброуз достаточно остро воспринимал свое заточение в доме, и это, на мой взгляд, отличное основание для персональной драмы, способной разбавить сладость подросткового фандома.

Очаровательный чернокнижник, буквально готовый спуститься в Ад, чтобы прикрыть спину Спеллман. Хорош собой, умен, любознателен, временами заносчив и чрезмерно самоуверен, а еще, как и большинство Детей Ночи, органически неспособен в моногамию. Горяч как само адское пекло. Ах да, это, кажется, я уже упомянула. Пожалуй, один из наиболее выдающихся колдунов своего времени, способный в будущем занять место Первосвященника Церкви Ночи.

По-прежнему впутан в странные отношения с Вещими Сестрами, играющимися с ним как три кошки с едой. В Спеллман влюблен, и это ответно, но никак не может разобраться, что делать со смертной ее половиной, прикипевшей к жизни простых, ничем не выдающихся людей, чей срок недолог.

В сюжете хочу от Скрэтча двух вещей: готовности ходить по грани влюблены-но-что-то-мешает и разумности. Для разрешения большой задачки по предотвращению очередного конца света очень пригодятся знания старательного колдуна, ночующего в библиотеках в перерывах между алкопати у Дориана, уроками пения и свиданками на четверых с Вещими Сестрами.

Будем пейринговаться. Если не захочешь в гет с концами — пожалуйста, мне хватит динамики, дальше не поведу. Выразишь желание в #набринаживифермернепройдет, так я счастливее всех, одно другому не мешает.

And you, you were the one I treated the worst Only because you loved me the most © Florence + The Machine — Grace

Looks like a cinnamon roll but could actually kill you. Хильда проста лишь на первый взгляд: добродушная англичанка из пригорода, вечно под каблуком у старшей сестры — такой ее видят многие, забывая о том, что мягкость и дружелюбие не стоит путать со слабостью и бесхарактерностью. Забывая о том, что некогда она была осуждена за пособничество Сэлему Сэберхэгену, едва не поставившему целый континент на колени.

Кулинар, зельевар, рукодельница, травница — ее таланты кажутся такими мирными, но, в конечном итоге, они могут служить не менее опасным и коварным оружием, чем проклятия ее старшей сестры.

Если Зельда — разум семьи Спеллман, то Хильда — ее душа, ее домашний очаг. Будто бы полная противоположность сестре — сердечная и чуткая к чужим переживаниям и бедам, способная без труда поладить с любым, а еще снисходительная к проделкам и озорству. Как и все Спеллманы, Хильда себе на уме; она на свой лад храбрая и имеющая свое понятие о том, что правильно.

В нашей реальности, как и старом сериале, Сэлем — колдун, обращенный в кота за попытку захватить мир, и судьба Хильды отличается от канона CAOS. Когда Сэлем вздумал вербовать студентов Академии Незримых Искусств, он надеялся заполучить в свои ряды Зельду. Но Зельда, побоявшись гнева Сатаны, отказалась участвовать в переделе мира, а вот Хильда, которую и всерьез-то никто не воспринимал, сбежала следом за Сэлемом в Европу. Неизвестно, насколько в самом деле ей были близки его идеи — она попросту была харизматичным чернокнижником очарована; неизвестно, принесла ли Хильда какую-то пользу его революции — но мятежники всегда были вкусно накормлены.

Мы учитываем события до конца второго сезона, а дальше у нас болит голова по-своему. Спеллманы решают не обострять конфликт с Сатаной, Сабрина отправляется к папочке, учится управлять Адом и играть на струнах его чсв, выбивает для семьи некоторые привилегии. Зельда становится верховной жрицей Церкви Ночи, входит в Совет и отдает в руки расколдованного Сэлема Академию. Словом, сидеть и мечтать о домике у моря и тихой жизни с Доктором Си у Хильды точно не выйдет.

Несмотря на то, что Фауст не очень, про него я могу говорить много.

Если вы видите в спеллвуде историю о любви, загубленную сценарными чудесами, — развидьте. Потому что это история о взаимных манипуляциях. Зельда и Фауст ведут друг с другом игру, в которой ставки высоки; между ними есть физическое притяжение и своего рода привязанность, но не это определяет вектор их отношений.

В близости к Фаусту Зельда видит возможность повлиять на него — так проще прикрывать грехи своей сбившейся с пути Ночи семьи. Брак с верховным жрецом удовлетворяет ее амбициям, обещает ей возможность вернуть Спеллманам былое влияние и заложить основу собственной власти. Не говоря уже о том, что Зельда видит в Фаусте достойного соперника — и оттого эта партия ей интересна вдвойне.

Фауст видит в ней более подходящую жену и мать для своих детей, чем в Констанс. Фауст знает Зельду слишком давно и понимает, каким сильным союзником и опасным противником она может быть. Фауст хочет видеть ее на своей стороне целиком и полностью, но со временем понимает, что абсолютной преданности никогда не получит: пусть Зельда и стала частью его семьи, в душе она так и осталась Спеллман — и Фауст хочет показать ей, что ее заблудшие родственники не стоят такой заботы. Он намерен отправить их в Ад одного за другим у нее на глазах.

Поскольку мы решили учитывать события до конца второго сезона, я жду Фауста, скорее, для игры в прошлом (уверена, что общими силами мы придумаем ему интересное возвращение, но все еще — я очень топлю за флешбеки, там две сотни лет всякого за плечами, ну).

Когда постоянно что-то происходит, настоящее отклонение от курса смутной нормы не воспринимается как требующее внимания событие. Сабрина и не вспомнит, сколько раз за прошедшие пару недель, снова перемешавших все карты, где-то на периферии сознания она ловила себя на мысли, не настолько значительной, чтобы зациклиться, однако достаточно явной, чтобы задаться вопросом: «А в порядке ли тетя Зи?». По взгляду Хильды, державшей вежливо-пустую улыбку больше по инерции, считывалось − та тоже в сомнениях.

После Рима Зельду не узнать. Чайные платья, пробор волос на новый манер, как бы чуть смещенный к центру, странный начес, достойный Долли Партон в лучшие годы, глянцевая розовая помада, поселившаяся в косметичке, и устойчивый сладкий шлейф духов, напоминающих по запаху что-то среднее между кремом для тела и винтажной пудрой. Брина видит Зельду, порхающую подле Блэквуда, омерзительного в самодовольстве и исходящей от него уверенности, в главном зале Академии, и тяжело выдыхает в тарелку с мясным рагу.

− Все в порядке, Спеллман? – Николас, проницательный в свои пятьдесят с лишком, кратко и едва заметно кивает в сторону Блэквуда, Сабрина скупо пожимает плечами, придержав при себе комментарий о том, что после того, как от ее прежней жизни стараниями Фауста в том числе ничего не осталось, «в порядке» − это недосягаемая величина, а происходящее – сюр и фантасмагория, не лучше идиотского принта из крупных красных роз, в какой завернулась тетя Зи.

− Кажется, это «они жили долго и счастливо», − Скрэтч не засчитывает ей попытку отшутиться, но кисло улыбается в ответ, ей достаточно того, как он опускает теплую ладонь на ее предплечье и слегка сжимает пальцы, подавая бессловесный сигнал «я здесь».

За неделю случилось столько всего, что им, определенно, следует поговорить до того, как отец Блэквуд, воспользовавшийся лояльностью отдельных членов Совета и влиянием в кружке-междусобойчике целого объединения престарелых колдунов, дружащих друг против друга внутри Совета, решит судьбу Эмброуза. Брина, непоколебимая в уверенности в собственных силах, не смеет сомневаться – они его вытащат, даже если Зельда по долгу гордого звания трофейной супруги не окажет посильной помощи. Отсутствие сомнений – ее движущая сила, ветер, подталкивающий в спину прямо за секунду до прыжка с края обрыва. По крайней мере, так было до момента, когда она уступила в своем упрямстве ради Гриндейла, его жителей, собственных близких, отреклась от себя и скрепила кровью посмертное обещание вверить Ему свою душу.

Достойно ли этого того? Определенно, хотя бы потому, что Эмброуз, скованный заговоренными цепями, обречен, но жив, а тетя Хильда, всегда искавшая успокоение в бытовых хлопотах и домашних заботах, замешивает пирог к ужину, и это, рассеянно думает Брина, нарезая кружки яблок, правильно. Обменять одно, значительное, пусть и не в абсолютном смысле, на другое, безусловное в своей ценности. Единственное ее «нет», отказ от которого стоил всего.

− Что такое, детка? – Хильда считывает затаенное беспокойство в задумчивом выражении ее лица. – Ты будто бы не в настроении. Что-то в твоей смертной школе?

Они не обсуждают это, хотя понимают обе: что-то с Эмброузом, с тем, как она чувствует себя, просыпаясь по ночам от того, что оказывается в воздухе в метре над кроватью, и в том, как тетя Зи отдалилась от них в эти трудные времена, не удосужившись пояснить, какой у нее план на Фауста.

− Я хочу поговорить с тетей Зи, − отвечает Брина, откладывая нож, и тетя Хильда, ограничившаяся понимающим «вот оно что», решительно кивает головой. – Она обязана убедить Блэквуда. Если тот отзовет…

− Сабрина, − Хильда тяжело переводит дыхание и понижает голос почти до заговорщического шепота, − когда ты вообще в последний раз после их возвращения из Рима видела Зельду без Фауста рядом?

В хаотичном круговороте перемен, происходящих с ней самой, вступающей в силу, Сабрина умудрилась упустить это. И действительно, когда? Ее озаряет. Или около того.

Они сходятся на том, что в этот ужин, на который Зельда, разумеется, появится в сопровождении супруга, Сабрина уведет тетю Зи, пока Хильда, известная своими талантами в кулинарии, на минуту-другую увлечет Фауста дурманящим порошком или какой другой приправой, способной подменить корицу на яблочном пироге.

от всякого дерева в саду ты будешь есть, а от дерева познания добра и зла не ешь;
ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь.
 — Быт. 2:16-17

Когда Ева вкусила от яблока с древа познания, она не рухнула замертво и небеса не разверзлись над ней. В нечестивом писании говорилось, будто так Темный Владыка дал ей знание и свободу, тогда как Бог хотел удержать ее в невежестве.

Так смертные узнали, что есть зло и что есть добро, но в том, что касалось законов самого бытия, они тысячелетиями оставались слепы — и тяга к неизведанному в них была неистребимой. Недостаток знаний лишь замедлял их, но остановить — остановить их не могло ничто: ни смерти предшественников, ни безжалостные пустыни, ни бездны морские, ни молчаливые, безразличные льды, ни леса, кишащие диким зверьем.

Беда была лишь в том, что эдемское дерево было не единственным, плодов которого смертным касаться не стоило. Из века в век они демонстрировали свою глупость, неспособность по-настоящему понять или оценить то, что не вмещалось в их тесный мирок: так было и в эпоху костров, и позже — всюду находились свой Шонгау или Салем, готовые погрязть в ненависти и охоте на ведьм.

— Мы спасаем смертных от самих себя, Зи, — так говорил Эдвард, когда предложил Зельде место в группе, которая должна была исследовать источник неясной магической силы. Зельда только фыркнула в ответ да закатила глаза: спасать было нужно вовсе не людей, а эту реальность и другие — от них.

* * *

«10:15 вечера. Важное открытие. Орендорф в предгорье обнаружил обвал, приоткрывший дорогу в пещеры. Внутри нас ждала протяженная система тоннелей. Для некоторых из них характерна неестественная правильность очертаний, словно природные ходы были выправлены чьей-то рукой. Еще большее удивление мы испытали, когда в одном из залов нашли монолиты, вся их поверхность высечена вязью неизвестного нам языка.
Перед нами будто бы распахнулись двери в тайны земных недр и былых эпох.
Поле для исследований открывается невероятное».

Невероятное поле, по мнению Зельды, открывалось лишь для того, чтобы нарушить хрупкий баланс мироздания. Смертные и близко понятия не имели, во что вмешивались. В непознанных краях Антарктики таились силы, которые грозили бедой не только им самим, но и всем привычным законам природы.

Покуда Зельда листала дневники, она не переставала удивляться: ни страх перед этим местом, ни благоговейный ужас не умеряли решимости норвежской экспедиции. Они продолжали исследовать пещеры, изучать находки: не только круги камней, но и озеро, и врата, как они их называли. Стоило ли говорить, что именно они привлекали моряков больше всего? В них им чудилась одновременно ошеломляющая тайна и мрачная бездна, скрывавшая в себе путь в иные времена и измерения.

И в этом они, на свою беду, не ошиблись. Обнаруженный артефакт и впрямь способен был открыть проход между мирами — но сказать о нем больше не могли даже ведьмы и колдуны. Ничего подобного Академии Незримых Искусств не встречалось прежде, и Зельда могла сказать, что письменность, которой пользовались здешние создатели, приблизительно походила на демотическую, однако имела иное происхождение и была гораздо древнее.

Мощный магический фон был еще одной вещью, которая требовала тщательного изучения. Чем ближе к вратам, тем крепче становилось напряжение в воздухе, он едва не искрил от энергии — и она была чужеродной, не похожей ни на одну из сил, известных на Земле прежде.

Тонкое, сложное колдовство, в котором чудилось нечто зловещее, — чтобы случайно не нарушить равновесие этого места, для работ в пещерах ведьмы использовали моряков. Держать под контролем десяток смертных не составляло труда — Люцифер явно одобрял труды своей паствы.

— Как скоро они смогут все расчистить? — вынырнув из каменной утробы, Зельда остановилась рядом с ведьмой, которая следила за ходом разгрузки. Она понимала, впрочем, что вряд ли смертные управятся быстро — половину дня они потратили только на то, чтобы перевезти из лагеря в предгорье необходимые инструменты. Обвала в одном из тоннелей никто не ожидал: такими надежными казались их своды.

Она на время задержалась, наблюдая за работой норвежцев, негромко переговариваясь с женщиной, вслушиваясь в то, как вой злого, пытающегося пронять до самых костей ветра, расщепляется на множество жутких мелодий, и как все они сливаются в единую симфонию с белым, охваченным вечным сном миром, с мрачными тенями одетых снегом горных цепей в сумеречном тусклом свете — край, который не рад ни одной живой душе.

Когда смертные, наконец, заканчивают, часть из них ведьмы отправляют внутрь пещер, других — обратно в лагерь вместе в образцами пород. Зельда возвращается к вратам — несколько символов повторялись из надписи в надпись, могли стать ключом в дальнейшей расшифровке, тревожили какое-то смутное понимание, но ухватить его толком ведьма никак не могла.