| well, I don’t wanna be a soldier mama, i don’t wanna die ©
избыток слов вполовину не так страшен, как глухое молчание - когда джордан затихает, он перестает смеяться, словно смех отхватывают ножом; сам факт такого внезапного умолкания - выключи меня, я радио! - всегда внезапен, словно кто-то без предупреждения тянет все рубильники вниз, в воздухе провисает затхлая топкая тишина, а ли схлопывается с громкостью опускающейся гильотины. слава мерлину, ненадолго и неглубоко - такие приступы скоротечны, раньше предугадываются на раз - анджелина успевает подхватить реплику, близнецы вытянуть белозубую улыбку, и вот уже в этом многоруком уютном клубке просто удается удержаться наплаву, но война проходит по каждому молотом, анджелина все чаще не успевает - усилий, чтобы пробиться к каждому из друзей и самой не сойти с ума, требуется все больше - от джорджа остается горсть, тишина множится и прорастает гнилым семенем в благой почве; ли растерян и зол, пробует заменить прошлое беззвучием и очень вовремя понимает, насколько неправильным будет этот путь. слова скулят в горле, чешутся под пальцами, сдавливают легкие удавкой - ли предпочитает остаться самим собой, чем поддаться темному времени. когда джордж решает уйти, ли пробует его ненавидеть или хотя бы не скучать, но быстро сдается, обещая в каждом посланном письме на удачу убить друга, когда он вернется. если вернется, шевелятся в голове мрачные мысли, но джордан верит - они со всем смогут справиться вместе, так ведь?
под россыпью неврастенического кокетства, гриффиндорской бравадой, в глубине честного сердца всегда - стылый страх; ли жизненно необходимо делать то, что он делает, и думать о том, что он еще не делает, чтобы не оставаться наедине с собой дольше положенного. ему страшно остановиться (после войны он был очень к этому близок, но сдюжил ради родителей, ради анджелины, ради джорджа и памяти о фреде), потому он прыгуч и подвижен, подобно ртути (убежать от себя - легко?) - джордж когда-то был такой же, вместе с братом они дышали с ли в унисон, три мушкетера, так гармонично друг-друга дополняющие; все через край. анджелина их уравновешивает, но смерть фреда выворачивает наизнанку, ломая их гармоничное равновесие к черту, и каждый справляется, как может. джордж не справляется совсем - ли до конца тянет его за шкирку. в последнюю встречу они сталкиваются уже без шуток - странно ругаться с лучшим другом, еще более странно уносить разбитые носы - но после почти годового отсутствия джордж все равно стучится в дверь квартиры ли джордана, а тот привычным жестом хлопает по плечу. - я скучал. - я тоже.
я не стал расписывать вас по нотам, потому что это прежде всего - ваш персонаж; не знать ли джордана невозможно, так же невозможно его не любить - краски и настроения можно и нужно раскурить до предела, копая глубже птицы-говоруна, было бы желание, слов подбросим. ли - член стаи, которая очень хочет снова стать одним целым после смерти одного из, уверяю - мисс джонсон ждет вас не менее горячо, приходите и дайте нам того джордана, которого заслуживает оппозиция и мы, ваши верные друзья! это не сказка, это - война, потому долой однобокую исключительную позитивность, нам предстоит склеить треснувшее, разложить по полочкам наболевшее и смочь снова подняться на ноги. это дружба, со всеми проблемами, обидами и претензиями, верная до скрежета, кусачая до горделивой упрямости. любите меня, энджи, себя, второе поколение, маггловский рок и говорить, а потом думать, и обязательно приходите! внешность несет рекомендательный характер, подыщем удобную и вам, и нам. будьте честны, грамотны, инициативны, покажите любой пример письма и у нас точно выйдет хорошая такая история! ну же ★ ПРИМЕР ПОСТА (за персонажа пока нет, но будет)
он говорит: это никогда не пройдет — не станет тише, мягче или милостивее, не забудется и не сдастся, повезет — обтреплется, поизносится, забьется в угол, сыграет в поддавки, позволяя себя задвинуть чуть дальше, чем остальное, но все еще недостаточно глубоко — оно сделается позвоночником, заменит необходимость дышать, останется с тобой навсегда ноющей фантомной болью оторванной конечности, призраком прошлой жизни, памятником того, что никогда не случится, гимном всего происходившего и происходящего, единственным стимулом, чтобы двигаться дальше. это можно лишь переждать, промариновать во времени, переварить в собственном нутре — и оставить с собой навечно, все равно будешь возвращаться мыслями и через год, и через десять, и, вероятно, через сотню, в один и тот же замкнутый вопрос — как змея, поглощающая свой собственный хвост — а был ли выбор? всего лишь иллюзия — никто не хочет помирать в момент смерти, когда завершенность кажется самым худшим из вариантов, потому что это страшно и тоскливо, это больно — не знать, что там, где тебя нет, потому любая возможность это предотвратить кажется спасением (редким безумцам достанет смелости в решающий момент сказать «нет»), и очень-очень хочется верить, что все будет как прежде, словно не было никакой угрозы остановки, словно просто споткнулся и собираешься идти дальше. ты и идешь — только в этом и есть главный обман. они всегда останавливаются; рано или поздно, и лучше остановиться, наружу выплюнув все внутренности, пропустив себя через мясорубку и разом вырвав хотя бы небольшой кусок гнилой плоти, чем каждый раз ввинчиваться в собственное мясо после — это как сорвать корочку подсохшей язвочки, чтобы хоть что-то почувствовать. может быть, сработает на какое-то время. может быть, станет хуже.
розали становится той, которую эдвард не готов простить карлайлу ни сейчас, ни когда-нибудь вообще; преподносится ему трофеем, невероятно дорогим и искусным предметом роскоши, шедевром, наспех скроенным из останков — в слепом наивном сострадании отец не видит, или не хочет видеть, как та остается мертвой, даже когда смерть ослабляет хватку. эдвард не может ее собрать — розали остается в той подворотне, среди грязных и жестоких рук, а впереди целое бессмертие, чтобы это хоть как-то попустить это, безболезненно не получится, и уж тем более, бессмысленными и проигнорированными остаются нравственные сентенции карлайла, апеллирующего человечностью, которой больше нет. эдвард прикасается к ней ради эксперимента, в желании вытянуть из трясины ее собственной головы, в которой каждая мысль кричит. эдвард даже попробует ее полюбить, наверное. или попробует показать то, что сильнее страха и голода, к которому сам до сих пор не привык. возможность отомстить, например.
— они больше не способны причинить тебе боль, — говорит после первой охоты, когда подхватывает под локоть над потрошенным телом, разжимает впившиеся в чужую гортань пальцы, с неожиданной нежностью стирает кровавые разводы с мраморного лица. — никто больше не способен причинить тебе боль, — говорит, опуская хрупкое тельце в теплую ванну, чтобы как-то разогнать холод, который будет теперь всегда с ней, осторожно укутывая в полотенце после. — не существует черты, которую нельзя переступить. после третьего разорванного трупа ей становится легче, или эдвард хочет так думать — сначала розали позволяет влить человеческую кровь (всегда чужую, не этих подонков) в себя через силу — эдвард разжимает плотно сомкнутые губы, больно сжимая подбородок, кормит, как несмышлёного ребенка, — потом не может оторваться от случайного прохожего в густом парке, словно с каждым убитым ублюдком, из тех, кто был повинен в ее смерти (или в настоящей проклятой жизни), она дает себе малое послабление, а эдвард всегда рядом — раз на пробу впивается в ее губы, надкусывая мягкую кожицу, чтобы хотя бы ненадолго разделить свое одиночество. получается странно — у них одна смерть, один голод и слишком много похожего внутри, чтобы быть способными наполнить друг-друга. они — пусты.
— каждый раз, когда видит свое отражение, — эдвард режет рот усмешкой, наблюдая за ритуалом переодевания, помогает затянуть шнурки на корсете свадебного платья, проводит по изгибу шеи, накидывая жемчужное ожерелье. розали смертоносна в своей красоте, в этом хрустящем облаке кружева, но еще больше опасна в неприкрытой наготе — она не скрывает ни одну из мыслей, ни один из образов, поэтому рядом с ней эдвард всегда чуть оглушенный и настороженный от подобной насильственной близости. он не может точно определить, как к ней относится — она была загадкой, была вызовом, и он просто хотел помочь. в своей извращенной манере. — в этот раз не будь слишком быстрой, mon précieux, дай ему пожить немного, — галантно подставляет руку, становясь на время последней бесконечной ночи женихом для мертвой невесты. — я покажу для чего.
| |