Его жизнь - сплошные полосы; черная, белая, черная, *мат*, белая. Антонин порой не знает, куда смотреть, куда повернуть, потому что — куда бы ни шел, везде_всюду темнота, которая уже давно ему мысли в голове заменяет. Он комнату шагами меряет, кровь по паркету разносит, руками трясет, в немом смехе заходясь
*мат*.
Петя никогда не была той, к кому ему вернуться хотелось. Долохову, если честно, сложно к кому-то привязаться — он не знает этой эмоции, лишь как пес, неприкаянный, скачет от забора к забору, завывает лишь под окном сестры, скулит всю ночь, не давая ей спать_жить. Антону бы совестливо прощения у Айви просить, но он каждый раз на те же грабли наступает, каждый раз разочаровывает сильнее, словно проверяет, насколько ее хватит, как скоро сломается / сломается ли. Хочется верить, что она с ним до конца, но что-то (наверное охладевшее тело Пети) подсказывает, что в этот раз он грань переступает.
Антон останавливается, когда слышит тяжелые удары часов: три ночи. Зою он уже давно доставляет в местную больницу, не удосуживается досидеть до прихода врачу, потому что его тошнит, ему мерзко, он впервые за гребанные двадцать лет осознанной жизни вслух признаться хочет — я *мат*.
Долохов садится, пальцы друг о друга растирает, кровь жены под кожу втирая
будь там, будь там всегда.
Она лежит с открытыми глазами, ему хочется ей их закрыть, но Антонин не решается к ней прикоснуться. В ушах все еще отдается ее истеричный крик, на визг похожий, перекошенное лицо перед глазами то и дело скачет. Он не виноват, он не знал, что так получится; она сама довела, сама. Но сколько бы раз Антон ни повторил это, сколько бы раз ни пытался вслух произнести, верить не получается. У него рубашка испачкана кровью, у него теперь в памяти момент, когда Петя в судороге бьется, когда последними словами его проклинает. Долохов глаза жмурит, нервно пальцами щелкает, пытаясь ритм секундной стрелки поймать, от одного до десяти досчитать и обратно. Ладонями по лицу трет, кричит среди гостиной, горло дерет, чтобы успокоиться, чтобы подумать.
А Петя все лежит.
А Петя не смеет двигаться.
Она была идеальной женой: не спрашивала, не просила, не ожидала. У Антона всегда была свобода передвижения, свобода чертового выбора. Он ее оставлял в поместье, навещал раз в несколько недель, позволял ей творить все, что душе угодно. Но вместо того, чтобы завести любовников и сифилис в тайне от него лечить, Петя занималась живописью. Их дом походит на галерею, на стенах которой картины, картины, картины. Антон может пройтись по коридору и отследить, как менялось психическое здоровье жены; сначала зелень, пейзажи, потом портреты, следом за ними абстракции. К концу оставались лишь хищные, злые изображения, которые Долохов оценивал чуть больше, чем остальные.
— А это кто? — спрашивает_вал он каждый раз, когда Петя заканчивала рисовать.
— Это ты, — ответ был всегда одинаков, и Антон этому радовался (жена о нем думает, потому что он такой *мат*). Теперь он смотрит на одну из последних картин, замечает в изображении мерзость, понимает, что она его монстром рисует. Долохов ближе подходит, осознает, что у монстра светлые волосы, что у него руки тонкие, женские. Антон глаза снова с дикой болью жмурит: не его она рисовала, не о нем думала, когда последние штрихи дописывала. Зою в изображенном монстре узнать несложно; Антонин на несколько шагов отходит, чтобы себя найти, чтобы понять, каким Петя его видела. За Цековой крылья черные колышутся, словно на ветру подрагивают, и Долохов перелив красных глаз замечает.
Он смотрит на жену с сожалением (кажется). Наверное, его нужно винить в произошедшем, ведь Петя с ума сходит, потому что Зоя оказывается рядом, снова с ним, снова на нем. Но Антон сразу правила объясняет, никогда не скрывает ни своих увлечений, ни того факта, что спит он с теми, с кем хочет, а с Петей — не хочет. Он когда под венец ее ведет, повторяет, что связалась она не с тем, что не получится у них ни наследника, ни счастливой сказки. Она должна была — д о л ж н а б ы л а — найти кого-то на стороне, не замыкаться в замке, не запираться на засовы, а за саму себя отвечать.
Долохов практически себя убеждает в ее вине, из гостиной выходит, чтобы филина свистом призвать. Он слишком взвинчен, чтобы решения принимать, у него голова идет кругом, а единственная идея — закопать жену на заднем дворе и сделать вид, что она уехала и пропала без вести. Антон не сможет в этот раз самостоятельно справиться: это не пожирательские шутки, это не задание Темного Лорда, это его блядский самоконтроль, которого нет.
«Ты мне нужна»
царапает на бумаге, привязывает к лапе птицы, выбрасывая ее из окна.
У него перед глазами вспышки появляются, когда Долохов в ванную заходит, когда кровь с рук смывает. Он гадает, как много на его руках крови жены и как много крови Цековой. Когда Антон осознал, что натворил, когда Петя задыхалась на полу, Зоя не додумалась с глаз его убраться.
Петя кричала о ребенке, в агонии заходясь, а Зоя смеялась, наслаждаясь бессилием, с которым Антонин столкнулся. У него рука поднялась на жену, на ту, кого ему доверили, на ту, с кем выходить в свет нужно.
Долохов хлебает виски с горла, кривит, рычит, когда пытается воздуха в разодранное горло набрать. Ему хреново, ему адски хреново на пороге гостиной. Его тошнит в углу, домовик справляется с последствиями, когда Антон проходит дальше и взгляда с тела Пети не спускает.
Ему никогда не найти такую же: чтобы картины рисовала и не спрашивала_не требовала. Они в браке больше девяти лет без детей и без обещаний, и она, дурная, все терпела. Если бы высказывалась, если бы истерики закатывала, если бы не связывалась с аврорами. Антон вздыхает: ему «если бы» осточертело.
Он слышит скрип двери, знает, что Айви приближается, поэтому из гостиной выходит, закрывая за своей спиной тяжелые двери.
— Спасибо, что пришла, — она его младше, у нее вся жизнь впереди, но всем наплевать — Иванке, кажется, больше всех. У нее в руках бизнес, в голове идеи, и Антонин счастлив_рад за нее. Искренне. Он в ней видит ту, кем хотел бы видеть мать в детстве, наверное, поэтому, оказавшись в безвыходной ситуации, сначала с ней связывается. У Айви всегда все под контролем: Антон не понимает, как она умудряется, но факт остается фактом. Он идет по наклонной, руки в крови пачкает, сигареты скуривает пачками, просыпаясь в луже чего-то вонючего и скисшего, а она, принцесса рода Долоховых, в тайне от не знающих, подпольный бизнес выводит в прибыль.
— Айви, я не знаю, как это произошло, - врет, конечно, все он знает, помнит до ярчайших деталей, — я вернулся домой, и она… — он ловит взгляд сестры, бутылку на пол бросает, не обращая внимания, что та разливается на ковер. Иванка к пожирателям смерти не принадлежит, и Антонину удается хоть что-то от нее скрыть (или хотя бы утаить, чтобы в детали не посвятить ненароком). В дела Темного Лорда он отказывается ее вводить, дает шанс самой выбрать, а тут, кажется, впервые с последствиями своей неконтролируемости столкнуться позволяет.
— Вань, помоги мне, — шепчет, когда сестра в гостиную проходит, к двери жмется, как последний пес, который в угол оказывается загнан, — Вань, — ему должно быть стыдно, совестливо, но ни того, ни другого Антон не чувствует. Ему страшно ее разочаровать, ее задеть и потерять, поэтому он ее снова зовет в надежде, что она откликнется и разберется со всем.