— Мистер Борджин?
Беззаботная улыбка рассекла точеное лицо, и Элла покачала головой в темноте — «ты даже себе представить не можешь, кто». Она выждала пару мгновений, прежде чем предстать пред черные очи самого Регулуса Блэка, какие бы дракклы его не затянули на эту — темную — сторону.

Там, в дальней комнате магазина, из которой она собиралась появиться, была импровизированная кладовая, где девчонка проводила большую часть времени. Ей не позволено было выходить в зал и жонглировать знаниями перед посетителями, пока в лавке присутствуют «взрослые». Карактакус предпочитал держать дочь подальше от работы в лавке [по большей части — от любопытных глаз покупателей] — леди не пристало быть обслуживающим персоналом. Как будто младшую Бёрк что-то с этими «леди» связывало — нет, она, конечно, делила стол с некоторыми из них в школе Большом зале и в первые пару лет пыталась с ними дружить, но на этом все звенья заканчивались. Бёрк всегда была другого поля ягодой, и глупо было это отрицать, но запретить отцу об этом мечтать она не могла.
И вот, когда в очередной раз бывшая слизеринка занималась инвентаризацией полученных артефактов и делала пометки сразу в трех местах — общей тетради магазина и дневниках [отца и своего собственного], она услышала знакомый, как ей показалось, голос. А позже, когда гость представился, девчонка даже не поверила своим ушам. Волшебница тут же отложила все свои дела, несмотря на то, что это грозило полным пересмотром свежего поступления и задержкой в лавке до глубокой ночи, и на цыпочках пробралась к дверному проему, стараясь оставаться незамеченной. Благо, в «Борджин и Бёрк» всегда царил комфортный полумрак, а любовь к темным цветам в одежде еще никогда не бывала так кстати.
— Что ж ты меня закапываешь, Блэк, — девчонка процедила сквозь зубы, едва Регулус упомянул ее, предпринимая попытку расположить к себе Карактакуса, который обязательно выскажет свое недовольство дочерью [нашла чем хвастаться]. Воспитанный мальчик даже не догадывался, что его жест доброй воли был заранее обречен на провал.
Притаившись в темноте, Элла внимала каждому звуку, сорвавшемуся с губ волшебника, — все же то, что Блэк не пришел бы к Бёркам на кулички просто так, было очевидно: лавка же — место отнюдь не для обмена рецептами лечебных чаев и любезностями; тут творилась история… по большей части темная, но история. Регулус заливал ее отцу в уши очередную порцию сомнительного рода комплиментов, которые должны были смягчить не самый радушный настрой хозяина лавки, а Элладора в нетерпении закусывала нижнюю губу, ожидая, наконец, когда он озвучит суть своего визита.
У девчонки был нюх на самые интересные темные тайны, и этот раз не стал исключением. Крестражи, значит. Пару раз ей встречалось их упоминание в книгах, но Элла не стала зарываться в их изучение, махнув на них рукой, не посчитав это для себя важным. На тот момент. Хотя сейчас, естественно, эти знания пригодились бы — Блэк бы побелел, если бы она смогла дать ответы на все его вопросы. Но не в этот раз. Волшебница уже решила для себя, чем займется, когда покинет рабочее место и окажется в домашней библиотеке. Ее интерес к этой теме подогревало еще и нежелание Карактакуса не то что помочь ее бывшему однокурснику, а и, вообще, говорить об этом. Не дав мальчишке даже закончить и практически выставив его вон, мистер Бёрк только еще больше убедил свою дочь в том, что о крестражах нужно узнать все. И она непременно это сделает.

— Его тут почти не бывает, — тихий вкрадчивый голос младшей Бёрк наполнил небольшое помещение, когда она, наконец, появилась перед гостем, — но даже его присутствие тебя бы не спасло — его мало интересует история…
Черные внимательные глаза изучали Регулуса, словно девчонка видела его впервые. По сути, так оно и было в какой-то степени — в школе все старались чему-то [или кому-то] соответствовать, а теперь «взрослая» реальная жизнь, расставив все по своим местам, предоставляла массу возможностей для реализации. Могла ли Элла подумать, что однажды этот золотой ребенок окажется на пороге этой лавки?.. К тому же, с такой пищей для размышления.
— Ты думал, что отец тебе расскажет все, что знает? Серьезно? — Бёрк оказалась за прилавком, все еще не отрывая глаз от мальчишки; в какой-то момент на ее лице появилась широкая улыбка, и могло создаться  впечатление, что она откровенно над ним смеется: -  твоя наивность даже умиляет. Это же не справочное бюро, Блэк, ну, в самом деле.
Поправив экспонаты на витрине, девчонка сняла черные перчатки, которые все это время защищали ее руки от разного рода воздействия [это было обязательным условием для работы от старшего Бёрка — он и Девлин наложили не одно заклинание во избежание неприятностей]. Облокотившись на прилавок, Элла подалась чуть вперед:
— Так зачем тебе крестражи?..

+ бонус [от лица миссис забини]

Скрестив руки на груди, девушка постукивала тонкими пальцами по левому локтю — ей не терпелось, чтобы ее однокурсник, который все это время рассматривал пузырек с зельем так, словно он по одному его виду мог что-либо сказать о качестве продукта.
— Прекрати так на меня смотреть, — наконец, не выдержав тяжелого взгляда хозяйки дома, произнес молодой человек, но тянуть время не прекращал.
— Прекрати заниматься ерундой — собирай свои пожитки и вали отсюда, — девушка сделала жест рукой в сторону выхода, — Вэл скоро вернется, и всем будет лучше, если ваши параллельные не пересекутся.
Гость оторвался от изучения зелья и, усмехнувшись, поднял глаза:
— О, серьезно?.. Даже не «Валентин»?.. Супружеская жизнь начинает тебе нравиться, да?..
— Про-ва-ли-вай.
Хозяйка стала подталкивать молодого человека к выходу, настойчиво похлопывая его по спине ладонями, — все же ее «свободное» время подходило к концу. Ей еще предстояло привести себя в порядок прежде, чем ее супруг переступит порог дома, чтобы встретить его с работы в лучшем виде. Не то чтобы другие ее «виды» сильно разнились в своем качестве — что ни надень, все к лицу — но предстать перед главным мужчиной в своей жизни в пропахшем сомнительного характера зельем платье все же не стоило. Хотя бы исходя из того факта, что он пока ни сном ни духом о… пусть это будет подработкой, да… о подработке своей милейшей супруги. И вот, кажется, в этом не было ничего зазорного, но девушка предпочла не распространяться о своих занятиях в отсутствие супруга, ограничившись банальным чтением, чаепитием, приготовлением ужина… или что там еще делают приличные замужние дамы?.. Редкий клиент знал о том, что корпела над его заказом Эглантин Забини — та самая, что… и далее по списку. Разговоров не оберешься.

Тина перебирала платья, выбирая, в котором показаться за ужином, и вдруг в дверь постучали. Она готова была поклясться — если гость вернулся на полпути из поместья, она разорвет его в клочья и позже сошьет воедино, но уже в произвольном порядке. Ее черная, как смоль, голова показалась из-за ширмы — в дверях замер домовик, заплетая пальцы в неловкости. У него на предплечье повисла мантия Валентина.
— Госпожа, — робко протянул домовик.
— Мой супруг пришел с работы, — не задала вопрос, просто констатировала факт. И без того было ясно, что мистер Забини пришел домой раньше предполагаемого — вряд ли, домовик расхаживал в его рабочей одежде по дому, воображая из себя ее супруга. Девушка поджала губы — оставалось только надеяться, что мужчины не встретились на территории, но шансы были ничтожно малы. Особенно, учитывая совершенно неспешную манеру однокурсника.
Что ж, оставалось только проследовать на казнь прежде, чем ее приведут туда силком. И проследовать стоило во всей красе — возможно, хотя бы ее внешний вид смягчит супружеский гнев, хотя обстоятельства не намекали на обратное — орали. Застегивая платье и приглаживая волосы, Тина все же задумалась. Если не знать подробностей, а Валентин их не знал и, вероятно, не станет в них вдаваться, со стороны ситуация выглядела более чем очевидной и наименее выгодной для нее. Но с другой стороны… С другой стороны ситуация, в которой жена придет к мужу с фразой «милый, я тут повариваю яды да отравы на досуге», тоже не располагала приятными моментами. Особенно для мужа. Особенно для ее мужа. Тина слышала истории про бабушку Забини, но не собиралась пока идти по ее стопам — девушку все устраивало. Другое дело — это ее супруг, который, наверняка, не в курсе ее внутренней гармонии в статусе его второй половины.
Неспешно добравшись до теплиц, Эглантин все же замерла на мгновенье, прежде чем открыть дверь — ее личный ящик Пандоры. Она глубоко вдохнула и, досчитав до десяти, вошла. Дверь предательски хлопнула, и Валентин обернулся на звук. Стараясь не выдать свое волнение, девушка смотрела на мужа — он саркастично улыбнулся, что, наверняка, не сулило ей ничего хорошего. Одного она понять не могла — он был… разочарован?.. Его эмоции всегда были менее очевидными, чем ее собственные, и Тина не всегда могла их считать верно. Ей стало немного грустно — чисто теоретически, она не сделала ничего плохого… во всяком случае, по отношению к нему, но все равно чувство того, что она его подвела, заставила усомниться в своей честности, не покидало. И оно было не самым приятным.
— Вы столкнулись, — снова совсем не вопрос — тон супруга и формулировка, в которую завернуты слова, дали ей понять, что таки да, столкнулись, и было бы гораздо лучше, если бы тот (с неспешной манерой) все же зашевелил своими извилинами и ногами быстрее в ту же секунду, как увидел фигуру хозяина дома. — Это Флинт.
У мистера Забини, конечно, сразу от сердца отляжет — Флинт же, конечно.
— Если я скажу, что это не то, о чем ты подумал, — с губ сорвался неуместный предательский смешок — это была самая большая банальность из всех возможных, но самая правдивая, и то, что эти двое просто стали героями какого-то неудачного анекдота о супружеской неверности, не могло вызвать никакой другой реакции, — ты мне поверишь?

+ бонус [пост с др.форума]

— Ты мне веришь?
Она медленно убрала руку с лица, которой заблаговременно успела прикрыть округлость своего рта, чтобы не проронить и звука. Всего минуту назад, когда пред ней предстала картина того, что вез все это время с собой Брейден, ее диафрагма расширилась в одно мгновение, позволяя сделать резкий — почти со свистом — вдох. Теперь же, затаив дыхание, она более походила на красивую статую — без малейшего движения, без малейшего звука она замерла на месте, не удосуживаясь даже моргнуть. Увиденное повергло ее в шок. Джек Джексон и рада была бы представить, что это дурной сон, бурная фантазия и расшатанные нервы, но собственный пульс в висках бил металлической ложкой по железной посудине, а в голове по кругу всего один вопрос, звучащий его голосом, — «Ты мне веришь?».
Наконец, из приподнятой груди вырвался лишь тяжелый вздох, и девушка, проморгавшись и сделав неопределенный жест рукой, отошла на несколько шагов от машины и стоявшего возле нее Оззи. Ей понадобилось всего пару минут размышлений. Ну, как «размышлений», скорее — пара минут попыток собрать себя в кулак и принять ситуацию такой, какой она была. Из серии «что сделано, то сделано», «не повернуть время вспять» и прочей ерунды, которой очень просто оправдывать легкое отношение к происходящему. Джек запустила пятерню в распущенные волосы, убирая золотистые пряди с глаз, — хотела, чтобы Освальд вообщетымнениктоДжекДжексонноблятьпомогимнепожалуйста Брейден видел ее бесцветные глаза, когда она сказала ему:
— Да, — полуулыбка рассекла ее лицо, и девушка не смогла заглушить предательский смешок: — *мат*, да.
Середина ночи, лесополоса, труп в багажнике, нуждающийся в поддержке Оззи Брейден и Джек Джексон с улыбкой до ушей — просто картина маслом. Все это мало походило на романтическую прогулку, да и весельем от происходящего едва ли веяло, но… Девушке тот факт, что она так легко последовала за ним, не задав ни единого вопроса, казался чертовски забавным. Чертовски забавным. По-детски наивным. По-настоящему глупым. О чем Джексон, вообще, думала?.. И думала ли, в принципе?..

Джек давно не ложится спать раньше трех утра. Она обыденно заваривает себе чай с мелиссой и читает; думает; думает, что читает, и так по кругу, пока ее, наконец, не начнет клонить в сон. Поэтому, когда в ее доме в полночь раздались три настойчивых удара во входную дверь, это не стало чем-то из ряда вон. В принципе, ночных гостей девушка с легкостью могла объяснить: тот же Теодор мог бы «совершенно случайно» проходить мимо и, зная о странных привычках Джексон, зайти на тот самый чай с мелиссой, что иногда происходило, когда мистер Джексон отсутствовал по долгу своей службы. Но в этот раз, спустившись в пижаме на первый этаж, она ожидала увидеть кого угодно — даже Дональда Трампа — но не его. Короткое «здравствуй» замерло на языке и прилипло к небу, не давая возможности произнести и звука в качестве приветствия. Голубые глаза осмотрели Освальда с головы до ног, не задерживаясь ни на единой клеточке его тела ни на секунду, — он выглядел довольно странно; она не могла [уже] понять, что именно в нем не так, но эта мысль не давала ей покоя. За ответом Джек попыталась обратиться к его глазам, но он упорно избегал ее взгляда и просто:
— Мне нужна твоя помощь.
Ни приветствия тебе, ни «как дела, Джек», ни «прости, что врываюсь». В твой дом среди ночи. В твою жизнь, словно никогда из нее не выпадал. Словно между ними не было непроходимой пропасти. Словно они распрощались минуту назад, и он вернулся, потому что просто что-то забыл. Словно «они» еще существуют. Ее удивил тембр его голоса, но Джексон мгновенно нашла оправдание всему, за что зацепилось ее нутро, — это был абсолютно другой человек; незнакомец, который выглядел точь-в-точь как тот, которого она знала и любила. «Когда-то» — хотелось бы ей добавить, но в глубине души она понимала, что это другим можно рассказать о новых ярких красках жизни, и как, оказывается, легко можно заглушить боль от расставания, только врать самой себе она так и не научилась.
Ее взгляд проследовал за кивком Освальда, остановившись на отцовском «гольфе», и, поджав губы, она еле заметно кивнула в ответ и на полупальцах скрылась в доме. Минуту она простояла, просто прижавшись спиной к входной двери, — не от того, что не знала, как ей поступить, Джек нужно было перевести дух и принять сам факт того, что он пришел за помощью к ней. Это значило для нее гораздо больше, чем то, какого рода помощь ему была необходима. Она была готова ко всему — это могло быть очередной галочкой в списке необходимых добрых дел, которые нужно было совершить, чтобы, наконец, получить свою индульгенцию. И освободиться. Или привязать себя еще сильнее?.. Кто знал…
И ведь она поехала. Прыгнув в первые попавшиеся под руку вещи, достаточно удобные для… Она не знала для чего, да это и не было важно на самом деле — Джексон показалось правильным быть в комфорте. Она наспех схватила со стола на кухне ключи от машины отца и, сделав паузу, а вместе с ней и самый глубокий вдох-выдох в ее жизни, толкнула дверь на улицу. Только оказавшись за рулем, Джек обратила внимание, что Брейден за рулем не старого-доброго «форда», а пикапа, который она видела не раз, но едва ли сейчас вспомнит, кому он принадлежит. Но сути дела это не меняло — девчонка следовала за Оззи, стараясь не отставать. Джексон ехала в тишине, но ее мысли были достаточно громкими, что даже желания включить хотя бы радио, чтобы отвлечься, не возникло. Мыслей было масса, и все — ни о чем. Девчонка терялась в догадках, куда и зачем они едут; почему он пришел именно к ней. Задумавшись, она едва не догнала его передним бампером, но вовремя спохватилась, оттормозившись. Оззи в тот же момент дал по газам, и, наконец, они перестали изображать из себя двух монашек, соблюдающих все правила дорожного движения на пустынных улицах города, и понеслись вперед на всех парах. Она уверенно переключала передачи одну за одной, устремив глаза в задний бампер пикапа. Когда на нем загорелись стопы, и Оззи снизил скорость, Джексон тоже пошла на пониженную и след в след кралась за ним — дорога ей, конечно, была до боли знакома, но все ее колдобины оставались сюрпризами даже для постояльцев этих лесных троп. Остановив «фольксваген» недалеко от места, где стал Брейден, девчонка не торопилась выходить из машины. Вид клифа навеял воспоминания, от которых на лице Джек появилась блаженная улыбка, и в какой-то момент ей показалось, что, наверно, это даже символично, что они вернулись сюда спустя три года. Если бы она только знала, что именно это будет символизировать. Это была ночь, когда этот клиф перестал быть романтическим местом; старые воспоминания понемногу вытесняли новые.

— Что будем делать? — взяв себя в руки, она подошла к Освальду. Откуда-то снова возникло это «мы» — оно объединяло и успокаивало, хотя и не оставляло мнимой надежды, что, возможно, все вернется на круги своя. Девчонка заглянула ему в глаза и коснулась ладонью лица, чтобы он не отвел взгляд. Прервав зрительный контакт, она бросила мимолетный взгляд за его плечо и решительно спросила, снова глядя ему прямо в глаза:  — С обрыва?.. Вода смоет следы…

[indent] В последнюю ночь, перед отъездом в хогвартс-экспрессе домой, Маргарэт затаив дыхание долго стояла в тени, перед дверью его спальни. Она, конечно, вздрагивала от каждого шороха, чадящих свечей парящих в конце коридора — те, словно, недовольно подтрунивали над юной волшебницей. То надолго замолкали, подрагивая на легком сквозняке, то раздавались такой трелью от попадающей в огонь пыли, что сердце немедленно уходило в пятки. Маргарэт продрогшая до кончиков волос, ухватившись за дверную ручку, зажмуривала глаза, пыталась себе представить завтрашний день. Дни после: в своей постели, дома, и каникулы показались бесконечно долгими, а расставания настолько невыносимым, что она скучала уже прямо сейчас. Будучи разделенной с ним всего одной единственной преградой. Реальным сейчас, кажется, даже мерный стук колес уносящий обратно из её сказки, в жестокую реальность, веселый гогот одногрупников, которые совершенно не будут понимать почему Маргарэт такая хмурая и молчаливая, ведь каникулы, рождество, домой. Мэгги вздрагивает от нового шороха, кто-то шел с противоположной стороны, сердце бешено застучав в висках заставило голову наконец-то работать: здесь слишком опасно. Открывает дверь быстрым движением, оставляя крохотный проем в который втискивается только усилием своего упрямства, так же быстро закрывает. Прижимаясь лбом, а потом ухом к двери — прислушиваясь; он смеётся над ней, а она расслабляется и улыбается, сбрасывая капюшон мантии дрожащими пальцами. Уговаривает себя не хандрить, всё-таки ещё вся ночь впереди. Больше немедля ни секунды бросается в открытые только для неё объятия, чтобы найти своими жадными до поцелуев губами, его. И, так, после жарких объятий задремав в его крепких сильных объятиях Маргарэт неохотно проснувшись, как обычно в половину третьего, чтобы собраться и вернуться к себе, только удобнее устраивается, нежно целует его плечо, трется носиком и позволяет себе ещё десять минут. Потом ещё десять, полчасика, пять минуточек — до самого рассвета. Утром, вопреки неписанным законом конспирации, вместе завтракают весело смеясь словно забыв о скором прощании до следующего года. А когда приходит время молча расстаются, пряча грустную улыбку в тесных объятиях.

[indent] Маргарэт ищет его глазами на платформе ещё в Хогсмиде.
[indent] Маргарэт ищет его глазами на платформе в Лондоне.

[indent] Старается говорить с Фабианом подходя ответственно к каждому произнесенному слову. Его вопросы про школу, правда, заканчиваются слишком быстро — еженедельные письменные отчеты и без того рассказывают в полной мере о школьной бытности юной волшебницы. Правда, ровно до того момента, когда заканчиваются уроки, и начинается он — её тайна за семью печатями, её любовь и, кажется, сама душа, что осталась утром в профессорской спальне. Вместе с запахом её волос на подушке. Вместе со вкусом его поцелуев на  губах. Весь мир превращается в ожидание. Обволакивая своим туманным прохладным беспокойством. Заставляя ночами ворочаться без сна, подолгу гонять чаи на кухне, вслушиваясь в тихое бурчание радиоприёмника и полуночного ведущего вещающегося на любимой и единственно признаваемой Маргарэт волне. Бриони загадочно улыбается толкая сестру в плечо, а Маргарэт отвечает ей не менее загадочной улыбкой, но они остаются молчаливы, и каждая задумываясь о своём, прижимаясь к другой, чувствуя себя большими и очень ответственными заговорщиками. Фабиан предоставленный своей новой головокружительной любви и открытым отношениям, совершенно не замечает перемен в своё доме, перемен в старшей дочери. Не замечает то, как подолгу утром Маргарэт находится в ванной комнате, то как днём сбитая с ног необоснованной усталостью дремлет в своей кровати, не замечает и ночного кухонного бдения. В любом случае его старшая дочь всегда плохо спала.

[indent] Предвкушение рождественской вечеринки — о, конечно Маргарэт совершенно не было никакого дела до безумного количества гирлянд в доме, или слишком чинно украшенной ёлки посреди гостиной, даже развешенные красные носочки на камине, не принесли оживления, — полностью захватило голову юной волшебницы, а именно долгожданной встречи. Казалось, прошло не несколько дней, а целая вечность длиною в жизнь. В итоге, списав своё недомогание на простую, но весьма приставучую, простуду, Маргарэт попыталась взять её измором: трудотерапией, сосредоточилась на приготовлении сладостей. Головокружительный аромат выпечки окончательно заставил позабыть о плохом самочувствие и даже, когда бабуля принялась готовить фаршированных перепелов, а запах птицы как-то весьма не элегантно смешался с запахом сладостей, а Маргарэт поскакала обниматься с белым другом — никаких плохих, или хороших мыслей это не принесло. Прижимая ладонь к пылающему лбу Маргарэт усиленно копалась в аптечке раздумывая стоит ли принять жаропонижающее зелье или сразу от тошноты, но, всё-таки беспечно решила — само пройдет.

[indent] В указанный день — двадцать четвертого декабря, в семь вечера — дом Пруэтт стремительно заполнялся гостями. Превращая и без того маленький дом в настоящий улей. Жужжащий, веселый, тесный. Заставляя Маргарэт, в озорном красном колпачке и бубенчиком на белом кончике, постоянно обращать беспокойный взор на дверь: а новые гости всё прибывали, открывались бутылки шэрри, а среди них всё не было того самого. Маргарэт нетерпеливо заламывала руки, уговаривая себя, что он просто опаздывает, как и всегда, ловя ободряющей взгляд младшей сестры, которая взяла на себя тяжелую артиллерию в роли вездесущей бабули и дедули, с нюхом на тайны, как у ищейки. И когда дверной звонок снова оживает, Маргарэт поспешно улыбнувшись тёте Молли, уже набегу просит прощения, буквально настежь распахивает входную дверь. Сдерживается, усилием невероятной той самой воли, чтобы не упасть в его объятия.

[indent] — Привет, — шепот, взгляд такой яркий, прямой, ласковый; Маргарэт пропускает Освина в дом, закрывает за ним дверь, сталкивается буквально нос к носу и улыбнувшись, говорит ещё тише, — я соскучилась.

[indent] Позже, уняв бешеное сердцебиение, они обмениваются требуемыми моментом любезностями, и когда Маргарэт протянет ладошку, для приветствия он сжимает её чуть дольше положенного, гладит большим пальцев нежную кожу, и она снова поднимает на него взгляд и едва ли шепчет, произнося одними губами: я люблю тебя. Стремительно, под любопытным взором Молли резко вышедшей из-за угла, расходятся по разным углам гостиной, чинно занимаясь вверенными им ролями: она — добрая хозяйка, он — лучший друг её отца. Молчаливо ловя задумчивые взгляды, легкую полуулыбку и веселье, когда гости доходят до определенного момента, начинают чудить. А Маргарэт всё пытается улучшить случай, чтобы уединиться и обменяться подарками. Она, конечно, бессовестно лжет себе, доказывая въедливому внутреннему голосу — только подарки, ничего больше, пять минут. Тот вторит  ехидством: Маргарэт не сдержится, не сможет противостоять желаниям. И девушка с рыжими волосами с явным удовольствием пускает всё на самотёк, позволив рождественскому чуду немного по властвовать над их домом. Оказывается рядом с Освином, переплетает их пальцы, и тянет за собой ровно в тот момент когда Фабиан в окружении друзей упоенно голосит второй куплет рождественского гимна.

[indent] — У нас не так много времени, — всё ещё шепчет Маргарэт словно кто-то может подслушивать, осматриваясь так чтобы ей было хорошо видно все выходы и входы на кухню, — у меня есть для тебя подарок, на рождество. И... у этого парня, очень грустная история и нам с Бри пришлось повоевать немного в косой аллее... — Маргарэт достает из-под стола крепкую коробочку с несколькими большими дырочками в крышке, аккуратно снимает её и демонстрирует карликового пушистика, тот прокатился по своей коробочке, чихнул, потер мордочку об подставленные Маргарэт пальцы и заурчал, — это скорее спасательная операция, чем подарок, но... — она улыбается поднимая глаза на Освина, — с тобой ему будет лучше всего, папа сойдет с ума, если найдет его у нас... а ещё мы назвали его Жорж, — Маргарэт щурится немного поднимая коробку выше, размещая на губах какую-то очень лукавую и вместе с тем хитрую улыбку, — счастливого рождества!

[indent] Разделение на волшебный мир и мир магглов иногда казалось таким условным. А иногда казалось, что между мирами пропасть. Пропасть, которую им никогда не преодолеть. Да и не зачем. С исторической точки зрения изоляция мира волшебников от мира магглов была вполне оправдана. Так уж вышло, люди бояться того, чего не понимаю. А когда не понимаю, они злые и агрессивные и норовят, что-нибудь уничтожить и кого-нибудь сжечь. Поэтому существует работа Мины - объяснять непонятные магглам вещи понятными для них явлениями. То есть врать, врать много и самозабвенно.
[indent] А когда враньё не помогает в ход идёт стирание памяти. Вот поэтому специалистам этих двух отделов частенько приходится работать вместе. В этот раз ей досталась Доркас Медоуз (кто кому достался - это спорный вопрос). Она как и сама Мина считалась в своем отделении почти новичком, и поэтому старалась подходить к процессу очень серьезно.
[indent] Мина в свою очередь считала, что у неё творческая работа, а потому порой позволяла себе творить и вытворять, выбирая наиболее нелепые маггловские наряды. Особенно, когда просто нужно было пойти и поговорить с людьми, чтобы определиться как много они знают, и придумать историю наиболее похожую на правду. Сегодня она выбрала пестрые брюки клёш, желтую рубашку, и псевдо-ковбойскую куртку с бахромой.
[indent] Они с Дорой шагали по маггловскому Лондону. Им даже пришлось прокатиться на двухэтажном автобусе. Мине очень нравились автобусы. Впрочем, район, куда они направлялись был не из туристических.
[indent] — Так себе район, - сказала Мина. Она немного научилась различать богатые маггловские районы от бедных. По этажности домов, чистоте окон и выражению лица людей на улицах.
[indent] — Похоже, что дела у музыкантов шли не особенно хорошо, - подчеркнула она.
[indent] — Как думаешь, учитель музыки что-нибудь знает? - за это время они поговорили с кучей ничего не знающих людей. По большому счету в таких ситуациях не так много людей что-то знают. Но слухи ползут активно. Направлять, эти самые слухи в нужную сторону тоже её работа.
Шеклболт сверилась с картой, выданной в Министерстве.
[indent] — Теперь до перекрёстка и налево, - подумав пару секунд выдала она. В обычно магловской карте ей бы точно не удалось разобраться, хорошо, что в Министерстве Магии выдавали специальные.
[indent] Мина и Дора повернули в нужный переулок. В Лондоне живёт 7,5 миллионов человек. Но даже Лондон иногда большая деревня. Вы всегда встретите знакомого там, где не хотели бы с ним пересечься. Все чистокровные волшебники так или иначе знакомы целыми поколениями. А обучение в Хогвартсе сводит ваши шансы встретить незнакомца к минимуму. По работе им с Доркас частенько приходилось разгуливать в маггловской одежде по маггловским улицам. Впрочем, эту долговязую швабру Мина легко узнала бы в любой толпе.
Ксенофилус, забодай его фестал, Лавгуд, учился на класс младше неё и был влюблен в Пандору Оливандер, неизменного комментатора всех матчей по квиддичу. После школы Лавгуд ударился в журналистику. А потом что еще хуже в журналистику независимую, что пожалуй еще хуже. И вот теперь Ксенофилус стоял на тротуаре перед тем самым домом, куда они с Доркас направлялись, чтобы поговорить с учителем музыки, оценить исходящую от него угрозу, и если не получится заболтать, то слегка поправить мистеру Гровзу память. Стереть последствия столкновения двух миров.
[indent] — Кого я вижу! Ксенофилус Лавгуд, собственно персоной, - громко проговорила Мина заставляя мужчину обернуться.
[indent] —  Каким нехорошим ветром тебя занесло в эту часть Лондона? - поинтересовалась девушка. Впрочем, всё и так было очевидно, но не стоит начинать конфронтацию прямо с ходу. С другой стороны и так понятно, что они все трое здесь делают. И сколько-нибудь законные основания есть только у двоих.
[indent] — Уж не собираешься ли ты сунуть свой длинный нос в активное министерское расследование? - она задала еще один риторический вопрос. Хорошо, следовало признать, что расследование выходило не слишком активным. Департамент охраны магического правопорядка не слишком то разбежится, когда речь идёт о маглах. Да и комитет по обезвреживанию опасных существ не особенно то разбежится, пока не получит железных доказательств о том, что тут замешаны существа.
[indent] — Знакомься, Доркас Медоуз, обливатор из штаб-квартиры, так что её лучше не злить, - представила Шеклболт свою спутницу. В худшем случае Доре придётся просто стереть всю эту веселую встречу. Но а пока почему бы не соблюсти хоть какое-то подобие вежливости.
[indent] —  А это в свою очередь Ксенофилус Лавгуд, журналист …, чего ты там сейчас журналист? - поинтересовалась девушка. Журналисты, особенно журналисты маггловские были главной головной болью Мины. Именно для них по большей части ей приходилось изобретать сказки и рассказывать странные истории, каждый раз когда магия врывалась в их обыденный мир. А им всё не терпелось докопаться до правды. Впрочем, было кое-что что они в большинстве своём предпочитали правде - сенсация.
[indent] — Ну, Дора, что скажешь, что будем делать с этим рыцарем пера? - спросила она у Доркас. Забалтывание журналистов не входило в её профессиональные обязанности, а вот стирание памяти очень даже да. Но торопиться с этим не стоит. Всё-таки интересно, что Лавгуд успел накопать.

[indent]— Джеймс Поттер — восходящая звезда британско-ирландской лиги этого сезона просто разгромил в финале вратаря Гордости Портри под руководством своего капитана мисс Морган, с которой ему приписывают роман уже второй год подряд, правда ли... — Бэтти опустила газету, не смогла удержаться и захохотала, — Джимми, неужели она вообще смотрит в твою сторону? Где ты и где она. На фоне того же Монтегю, мне кажется, ты жутко проигрываешь!

Джеймс насупился и закатил глаза. Уже три недели, как он вернулся в Англию и три недели как прозябал в доме дядюшки Уилмота и тётушки Джозефины. Октябрь был сезоном охоты и Поттеры, по многовековой традиции, собирались в одном из семейных домов, что в графстве Сюррей, и проводили его совместно. Юфимия строго-настрого запретила сыну оставаться в лондонском доме — она прекрасно знала, что ничем хорошим это не закончится (по крайней мере раньше так и было; вспоминать про тот «случайно» испорченный портрет дедушки Никодемиуса, который в попытках скрыть улики перевесили аж на третий этаж, в надежде, что миссис Поттер не заметит подмены, не стоит — увы, обладая невероятным чувством интуиции матушка с порога поняла, что что-то случилось и за полторы минуты обнаружила пропажу, а вот что было дальше история умалчивает). Именно поэтому уже которое утро Джеймс завтракал в компании Бэтти и Ларри, которые по многолетней привычке пытались осадить младшего брата при каждом удобном случае.

— Джим, я бы на твоём месте воспользовался шансом и подогрел эти слухи, если ты понимаешь о чём я, — Лоуренс засмеялся в своей излюблено-мерзкой манере и тут уже и Элизабет, и Джеймс на пару закатили глаза. Старший из младших Поттеров иногда не видел границ и говорил то, что приходило ему в голову. Обычно его успешно останавливала (затыкала) Дорея, но в этом позднее утро они были в западной столовой лишь втроём. И в тот момент, когда Ларри открыл рот, чтобы продолжить свои условно «непристойные» намёки, Джеймс резко встал из-за стола.

— Я бы с радостью продолжил слушать ваше мнение о моей карьере и, тем более, о личной жизни, но! Мы поговорим об этом в следующий раз, когда ты, Ларри, займёшься чем-нибудь дельным кроме тренировки шишуг, а Бэтти наконец найдёт того, кто сможет вытерпеть её дольше десяти минут наедине и не сбежит при первом удобном случае. Хорошего дня! — скорость, с которой он покинул комнату, была феноменальной (быстрее он мог передвигаться, вероятно, только на метле). В холле он наткнулся на Чарлуса, но поспешно свернул направо, дабы избежать долгого разговора на темы весьма абстрактные (с ним вообще было очень трудно о чём-то разговаривать, потому что Чарлус просто-напросто не умел слушать). Через пару минут он оказался в своей просторной комнате в восточном крыле и увидев время на часах, которые пугали его всё детство (необъяснимо, но факт — у Джима с юных лет по какой-то странной причине образовалась тиктакофобия, и теперь он всеми силами избегал любые часы, тиканье которых слышно), понял, что он уже критически опаздывает. В эту пятницу они с командой должны были фотографироваться для обложки самого главного спортивного журнала Британии и (барабанная дробь) первой страницы Пророка. И Джеймс в своей излюбленной традиции опаздывал. Это никогда не было критически — обычно он мог задержаться на час (ну максимум на полтора), но сегодня... Сегодня был тот самый день, когда Джеймс Поттер, вероятнее всего, поплатился бы за свою несобранность и непунктуальность. Через полчаса кое-как он вышел на крыльцо дома и аппарировал в торговый квартал.

Октябрь был любимым месяцем Джеймса (и нелюбимым одновременно). И пока он стоял в конце Диагон аллеи, пытаясь вспомнить в какую сторону ему идти, резко вспомнил, что сегодня именно та пятница, в которую он должен встретиться с Лили. На минуту его обуяла паника — он был уверен, что всё это фотографирование затянется дольше чем на пару часов (Руби слишком привередлива к тому, как выглядит на снимках, а Вуд, дай бог, вообще явится на всё это мероприятие) и он несомненно опоздает ещё и на встречу с Эванс. Последние полгода они редко виделись — он пропадал на тренировках и матчах, Лили усердно проходила обучение и практику в Мунго и порой брала дополнительные ночные смены. Он старался выкраивать время (они оба на самом деле; но он по своей натуре искренне считал, что Эванс может освободится в любой момент и именно она должна подстраиваться под его график) и перед каждой игрой посылал ей билеты на лучшие места (в надежде, что она придёт его поддержать), но увы. На деле, она быстро поняла, что ей не место на трибунах — Джеймс тонул в толпах фанатов после матча, раздавал автографы, фотографировался и отмечал победу (чаще всего победу; в сезоне 78/79 они поднялись с девятого места на первое, что стало событием для всего британского квиддича) с командой, и для Лили во всём этом места не было. И как бы он не хотел видеть её рядом, как бы она ни хотела не быть одна в дождливом Лондоне, они оба понимали (он, увы, только в глубине души, потому что он очень редко признаёт вещи такого рода), что дальше так продолжаться дальше не может.

С мыслей его сбил Гримстоун, который буквально пнул Джима под зад с криком о том, что его ждут все (даже Вудди соизволил прийти вовремя; да боже, как же так!). И Поттер резвым шагом под громогласную нотацию своего менеджера отправился в офис на трёхчасовую съёмку. Всё проходило гладко (относительно, где-то через час у обоих Оллертонов началась истерика, Морган была морально вымотана, а Джим вместе с Ронни курили её самокрутки на лестнице, пока «отец» (именно так они прозвали менеджера Торнадос скорее в шутку, потому что отец из него был никудышный — ходили слухи, что он бросил трёх или четырёх беременных девушек на произвол судьбы) пытался привести всех в чувства.

— Как там Лили? — Шеклболт и Поттер учились на одном курсе, но на разных факультетах и знакомы были с того момента, как попали в школьные сборные; в последствии оказалось, что только она могла составить ему достойную конкуренцию на поле, а затем стать лучшим тиммейтом (Хиггс, без обид). И да, она была в курсе большей части его перипетий с Эванс, ибо иногда Джеймс был невероятно глуп и беспомощен в плане любых межличностных отношений (особенно с прекрасным полом; особенно с Лили). Советы она, конечно же, давать не решалась, но всегда могла направить мысли Джима в нужное русло (не как Л., но всё же).

— Я должен был встретиться с ней сорок минут назад, но Гримстоун сказал что, если я уйду, дисквалифицирует меня на полгода, а то и до конца игрового сезона. И не даст мне расторгнуть контракт. Ну и ты знаешь, что только здесь он сдерживает обещания, — Поттер нервно усмехнулся, пожал плечами и иронично добавил, — я не уверен, что вообще могу сдвинуться с места без его разрешения, хотя что мне терять, если он увидит, что мы курим, а не пытаемся успокоить бедную Руби...

Они оба громко засмеялись и вернулись ко всем. Джеймс дал себе слово, что пробудет здесь ещё ровно полчаса и обязательно найдёт предлог, чтобы поскорее уйти (он надеялся, что Лили догадается зайти в ближайшее кафе или паб и не будет стоять на холоде). В течение этого получаса все наконец-таки собрались. Но! Волшебным образом кто-то принёс сливочное пиво (пару ящиков), и через час мысли Поттера не путались, но были совершенно не там и не с той, которая ждала его уже точно больше положенного. Опомнился он только к 11, когда ужасные тикающие часы на стене в коридоре издали резкий звук обозначив условное начало ночи. Первой его мыслью было то, что он знатно проебался (именно проебался). По его примерным подсчётам Эванс ждала его примерно три с половиной часа (если не больше). И схватив пальто, он выскочил на улицу (не прощаясь, в надеждах, что уже изрядно пьяный менеджер этого не заметит) и быстрее, чем утром он пытался ретироваться от надоедливых родственников, зашагал к Горизонтальной аллеи, где всё это время должна была быть Лили.

В голове он держал сотню извинений, тысячу оправданий и миллион вариантов того, что может вообще его ждать. В лучшем варианте — Эванс обидится, но простит его через пару дней, в худшем... О худшем он думать не хотел, но знал, чем это всё могло закончиться. Скандал назревал уже давно и Джеймс, хоть и не любил спорить с Лили, но иногда был вынужден это делать. А иногда был вынужден молчать. И это второе иногда должно было настать именно сейчас. В конце аллеи он увидел скамейку, а на ней маленькую девочку, которая безусловно бы уже покрылась сугробом снега (если бы сейчас шёл снег). На фоне Поттера, она всегда выглядела маленькой (но не хрупкой; Лили всегда была той, кто может за себя постоять и никогда не производила впечатление слабой, наоборот — именно это Джиму всегда в ней и нравилось): в начале шестого курса он резко вытянулся, став выше её на две головы, а сейчас вовсе выглядел условным великаном на её фоне. Но несмотря на то, что она была во всех смыслах малышкой (очень редко он позволял себе её так называть, что ей безумно не нравилось), сейчас она выглядела достаточно грозно (даже немного пугающе). И по мере того, как Джеймс приближался к ней, понимал, что лучше бы она просто ушла, не став дожидаться его на холоде всё это время. И его ждала даже не нотация, Эванс собиралась отчитать его и максимально пристыдить (как это умела делать только она; даже матушке такое было не под силу). Он не был готов к тому, что она сорвётся на него таким образом. И поэтому вместо того, чтобы по привычке ёрничать и высоко задирать нос, на удивление замялся не зная, что он должен сказать.

— Лили, я всё готов объяснить, у нас была фотосессия в Пророке и ты же знаешь, что каждый раз происходит чёрт пойми что… И я правда помнил! Я даже заказал тебе пирожных, твоих любимых лимонных пирожных у Фортескью, но я не успел их забрать. Но, я готов вломиться туда прямо сейчас ради тебя, даже если меня арестуют и посадят в Азкабан на 12 лет, правда. Проси чего хочешь, я на всё готов чтобы загладить свою вину. Мне правда очень жаль, что так получилось, — он глубоко вздохнул и его брови изогнулись для максимально эффектного грустного взгляда с нотками извинений, сожалений и бесконечной преданности. Но он не был уверен (предполагал по большей части), что от условной казни (палачом на которой он стал сам) «щенячьи глаза» (которые он в своё время перенял то ли у Сириуса, то ли у Ремуса) его спасут.

Однако, вряд ли Джеймс был готов к тому, что ждало его впереди.

— Мне бы хотелось в это верить, — я провёл рукой по лицу и сделал глубокий вдох, вспоминая своего наставника и бывшего главу Аврората, который в силу преклонного возраста и проблем со здоровьем уступил пост молодому поколению в лице Руфуса Скримджера — моего бывшего коллеги и заклятого друга. Признаться, даже спустя годы меня удивляло столь неожиданное назначение.

Мистер Гор... Он был потомком одного из первых авроров, весьма уважаемым и благородным волшебником, по праву занимавшем свою должность; одним из немногих, в чьей компетенции я ни разу не усомнился. Он научил меня всему, что я знаю, и я старался быть похожим на него. Мистер Гор заменил мне отца ещё задолго до смерти матушки и размолвки с роднёй. Но особенно дорого мне было наше общение, потому что мистер Гор был также наставником Гэвина и иногда, словно в награду за успешно выполненное задание, делился со мной какой-нибудь байкой: «Братец твой был не промах. Однажды...». Погрузившись в воспоминания, я пропустил мимо ушей большую часть того, что сказал Фабиан (и хорошо, он как раз расспрашивал о личной жизни). Взгляд помутился, всё вокруг поплыло, а голос товарища доносился откуда-то издалека — будто из-под толщи воды.

— Извини, задумался, — я зажмурился, несколько раз моргнул, отгоняя видения, и отпил ещё немного пива. — У правосудия всегда были любимчики, Фабиан, ты это знаешь, — презрительно произнёс я. — За правосудием стоят обычные люди. И на них легко повлиять. Деньги, страх — у каждого свои слабости. Не удивляюсь, если Пожиратели давно подмяли систему под себя. Не удивляюсь, если именно они и дёргают за ниточки, клеймят неугодных и проталкивают сквозь лазейки в законах своих.

Я не верил в нашу систему. Не верил в торжество закона. За годы службы в правоохранительных органах я убедился в одном — власть портит людей, всех без исключения, ломает моральные ориентиры, опьяняет сильнее алкоголя. Государство призвано оберегать народ, но в действительности никому нет дела до общего блага — все пекутся только о личном благополучии и благополучии близких.

— Отвечать террором на террор, — задумчиво протянул я. — Тоже думал об этом. Знаешь, если противник играет нечестно, даёт ли мне это право поступать так же?.. Вот ты играл в квиддич, — я повернулся в сторону друга и опёрся спиной о подлокотник. — Даже когда Слизерин нарушал правила, вы, — я указал на него пальцем, — продолжали их соблюдать. И всё равно одерживали победу, — я сделал последний глоток и поставил бутылку пива на стол. — Я бы с удовольствием использовал непростительное заклинание на одном из этих ублюдков в масках, но, боюсь, меня это только раззадорит, — я печально усмехнулся, взглянул на затухающее пламя в камине и продолжил после длительной паузы. — Помнишь взрыв банке в конце прошлого года? Я тогда оказался заперт в подземельях вместе с Рабастаном Лестрейнджем. Он работает в Отделе тайн. Я давно приглядывался к его отцу и брату... Если кто-то может быть хуже Блэков, я отдам это почётное звание Лестрейнджам, — я хрустнул челюстью и потянулся к волшебной палочке. — Инсендио! — лениво пробормотал я, указывая на поленья в камине, и от снопа ярких искр огонь разгорелся с новой силой; я снова выдержал паузу, будто вспоминая, о чём шла речь. — Он весьма странное себя вёл. И я видел не менее странное видение... Никому прежде об этом не рассказывал. Даже Ма... — я осёкся и, разгорячившись, продолжил. — Нутром чую, что он один из них, Фабиан, понимаешь, нутром! —  ударил кулаком по груди. — Но толку в этом? Для ареста нужны доказательства.

[indent] i want her to melt into me, like butter on toast.
[indent] i want to absorb her and walk around for the rest of my days with her encased in my skin.
[indent] i want.
[indent] _________________________________________________________________________

кусок мяса не лезет в горло, упирается штыком в нёбо, царапает горло — эван демонстративно выплёвывает его на салфетку, не поднимая глаз ни на мачеху, ни на отца. оправдываться он не любит, да и не за что, мясо — сухое, как стопка пергаментов; он же предпочитает то, из которого сочится кровь, обагряя губы и острый подбородок, роняя капли и оставляя красные подтёки на белой скатерти, которые придётся выводить часами, а то и днями несчастной прислуге, стирая ладони до костей. от этой мысли он улыбается, представляя заплаканные лица и мозоли на руках, которые ещё не скоро заживут.

покидая столовую, окутанную приятным, почти интимным полумраком, в которой сейчас нет места ему [а может кому-то другому?], он не произносит ни слова, зная, что отец ждёт извинений [и будет ждать после]. ему скучно, как было вчера и будет завтра. ему скучно, снова, и это раздирает изнутри, заставляя оставлять следы, на всём [на всех], кого он касается. но жажда [перемешенная с ноющей мыслью о недостижимой истоме] не пропадает, а лишь возрастает, усугубляясь раз за разом, доводя до исступления без возможного [видимого] окончания.

и жажда ведёт его.

к ней.

он возвращается к этому весь учебный год, задерживая в мыслях её образ чуть дольше, чем она могла бы не дышать, и чуть меньше, чем он хотел бы держать руку на её затылке. он видит её в других, чувствует её запах на себе, слышит её отвратительно приятный голос каждый раз, когда закрывает глаза. и это становится наваждением, а после кошмаром, который преследует его плоть до последней поездки в хогвартс-экспрессе и первого глотка весьма условной свободы.

но делать шаг вперёд [не навстречу, а всего лишь за] он не решается, оставляя себе лето и последнюю возможность вернуть то, что в нём угасало долгими днями в самой тёмной комнате семейной усадьбы, которую он считает своей усыпальницей. границ не нарушает [но хотел бы], непривычно аккуратно огибая возможность, бережно храня в своём шатком сознании то, как выглядят её заплаканные глаза и спутанные кудри. однако, успеха эван не достигает, и весьма предсказуемо для самого себя сдаётся [не особо пытаясь противостоять], расчерчивая в голове пока что эфемерную клетку для неё, которая когда-нибудь [совсем скоро] станет её [их общим] домом.

этот образ рождает очередное желание, искажённое, изуродованное его больным разумом, противоестественное от начала —

и до конца, который ждёт её рядом с ним в любом из возможных вариантов.

ведь любое упоминание о ней, даже случайное, даже про себя, не сулит ничего кроме ужасного мучительного голода, терзающего его с каждым разом больше. это чувство душит эвана, и он прячется от него, пытаясь отодвинуть на задний план. сосредоточиться, усмирить нрав и представить пресыщение ей во всей мере, такое, от которого ему будет тошно вплоть до последнего дня на земле. но израненное воображение рисует ему нечто другое, сокровенно жуткое и бесконечно непоправимое, что он конечно же сделает, как только позволит себе.

на это уходит время, а ожидание убивает в нём всё, что не успели похоронить мать, сестра и он сам. почти что четырнадцать месяцев сырых иллюзий, не подкрепленных ничем, кроме туманных воспоминаний и никчемных фантазий, в которых не было ничего, помимо дрожащих пальцев и прерывистого дыхания.

но стрелки часов в холле двигаются медленнее, чем ему бы хотелось. цифра девять пульсирует багровым в его глазах, и он предвкушает момент, когда вечер, переступив порог, превратится в ночь и подарит ему наконец то, чего он так сильно желал. от нетерпения его пронизывает дрожь, непривычно разливающаяся теплом по всему телу, разум мутнеет, а воздух раскаляется до того, что обжигает лёгкие — он теряет самообладание и покидает дом раньше, чем должен.

ветер, слишком холодный для октября, на короткое время остужает пыл, а мысли, всё это время мучившие его, внезапно исчезают. что-то внутри умоляет его вернуться домой, покинуть англию, уйти из жизни; оно настойчиво шепчет ему остановиться, её голосом. в какой-то момент всё сливается воедино от боли, он не видит ни огней лондона, ни грязную, обшарпанную дверь ведущую в мунго, ни ясное небо, усыпанное звёздами — только её бледное от ужаса лицо, которое возникает перед ним как будто во сне. и как во сне он тянет к ней руку, но она не исчезает.

— уиллоу, — словно в первый раз произносит её имя, непривычно протягивая y, — уиллоу, — повторяет снова, закрывая ладонью ей рот, — уиллоу, — заключает он, пытаясь найти ответ в её глазах, — я обещал, что вернусь, ты же помнишь?